Вот так, более или менее удачно, шло врачеванье в этих местах. Положение по статистике было не из худших, к тому же брались во внимание атмосферные и прочие явления. Пожилых людей в приходе было много. Молодежь в поисках работы разъехалась кто куда.

Когда случались эпидемии, сюда по просьбе жителей заглядывал какой-нибудь едва оперившийся кандидат медицины, чтобы попрактиковать, а точнее сказать, несколько улучшить свое материальное положение и потом иметь возможность совершенствоваться. В целом его появление никак не отражалось на состоянии здоровья прихожан. Далеко не все, нуждающиеся в помощи врача, успевали даже лицезреть его. Он вскоре исчезал, оставляя на двери приемной записку: «Временно закрыто».

И вот свой врач. Верить ли этому? Верить. За короткое время это известие обошло Хятямаа из края в край. Все стали прислушиваться к себе: болит? щемит? колет? бессонница? чтобы с этим отправиться к врачу и увидеть чудо, неведомо откуда появившееся и как прозываемое. А через неделю местная сплетница, газета «Новости Хятямаа», которую бесплатно доставляли во все хозяйства, поведала прихожанам: «Ревекка Мертси, девушка из Тампере — первый врач в приходе Хятямаа. Она — приверженец так называемого нового направления в медицине. В частности, занимается буддизмом, нудизмом, трансцендентальным созерцанием, ветеринарией и иглотерапией. Гарантирует безболезненную смерть». Рекламу дополняла фотография молодой женщины с улыбающимися глазами, волевым лицом и угольно-черными волосами. Глаза, как выяснилось позже, были зелеными.

Каждое слово газетной рекламы обсуждали и подвергали тщательной перепроверке. Всеобщий интерес не знал границ. За чашкой кофе только и судачили, что о враче. Рождались недоброжелательные догадки.

— Видать, современный человек! Да только что это значит — буддизм? — спрашивала Сеппяля, обожавшая красоту жизни жена бедного поселянина, заботой которой были цветы на могилах здешнего кладбища.

— Видно, очень сложная наука, которой они теперь занимаются. Вроде как раньше гадали на зеркале или играли в спиритизм, — строила догадки соседка Мялянен, работавшая уборщицей в школе, — она была человеком твердой веры.

— А это транскентное созерцание, говорят, чистая ерунда, — пояснила со знанием дела Раума Юти. Она раньше содержала кафе, но вынуждена была оставить работу из-за болезни сердца. Теперь держалась на нитроглицерине.

— Откуда тебе знать? Или сама испытала? — донимала Сеппяля.

— Не пробовала я, да и не сунусь, но, говорят, будто наш директор школы погружался в некую нирвану, — ответила Раума Юти.

— А это что такое? — не отступала Сеппяля.

— Да как сказать — что-то вроде пляски духов. Так говорят.

— Тьфу! И чтобы наш директор туда же? — с испугом произнесла Мялянен.

— Может, это не танец? Да еще с духами…

— Все едино — грех есть грех, даже если духи пляшут! — вынесла приговор Мялянен.

— А о нудизме-то вы читали? — фыркнула Сеппяля.

— О нудизме?

— Ну да.

— Нет, а это как?

— Забавная штука! Это чтобы никакой ниточки на тебе не было, — рассказывала Сеппяля.

— О, гром тебя срази! — качала головой Мялянен.

— И что же, эта Мертси занимается таким делом? — спросила Раума Юти.

— Вы что, не знаете? В газете же было! — сказала Сеппяля.

— И что, снова будет как при Халликайнене, и люди будут носиться по деревне с голым задом? — ужасалась Мялянен.

— Да и при Халликайнене так не бегали по деревне. Это он нагишом показывал свои прелести, — вспомнила Раума Юти.

В приходе Хятямаа недолго проживал некий Халликайнен. Служил он на телеграфе, затем на строительстве релейной линии. Родом был с юга. Имел большую семью — жену и восемь дочерей. Снимал имение Сарппинена. Был этот Халликайнен весь наружу, и свою наготу объяснял тем, что дышит через низ как туберкулезники, у которых легкие не работают.

Прихожане скинулись и купили Халликайнену легкий летний костюм, выразив при этом робкое пожелание, чтобы тот носил его. Халликайнен вежливо поблагодарил за подарок, одел единожды в воскресенье, отметив, что костюм ему впору. «Буду носить ближе к осени, когда станет прохладней», — пообещал он.

Для жителей нижней деревни прихода Халликайнен стал сущей бедой. Они ходили по делам и за покупками в центр деревни мимо дома Сарппинена. И надо же случиться, что в самое светлое летнее время Халликайнен проводил здесь свой законный отпуск — целыми днями на глазах у людей. Жители нижней деревни даже составили петицию, под которой, как и подобает, подписалась вся деревня. Делегация из трех человек вручила ее ленсману с требованием, чтобы тот в качестве блюстителя законности вмешался в дело и заставил Халликайнена под угрозой штрафа ходить хотя бы в трусах. «Можно еще как-то стерпеть его волосатую грудь, что, впрочем, тоже вызывало негодование женщин старшего возраста, но чтобы без штанов… это ужасно!» — такое мнение высказал, прощаясь с ленсманом, техник по древесине Хулкконен, который возглавлял делегацию и совет уполномоченных церковного прихода.

После изучения вопроса ленсман пришел к решению, что поскольку дом Сарппинена — частная территория, отделенная от прочего мира забором из рябинок, в это лето, правда, по какой-то причине совершенно голых, — он не имеет права вмешиваться в дело. Большим юмористом сочли ленсмана жители нижней деревни, особенно когда он посоветовал им обходить дом Сарппинена или придумать еще что-либо для собственного успокоения. Женщинам ничего не оставалось, как отворачиваться, поравнявшись с домом Халликайнена, либо закрывать лицо платком, как это делают на Востоке. Однако слухи донесли, что чей-то прикрытый платком женский глаз успел все же разглядеть могучее естество Халликайнена. И, если верить сказанному, было на что посмотреть.

— Ой, нечистая сила! — причитала Мялянен. — А что, если эта докторша такая же, что с нами-то будет?

— Найдутся дураки, что побегут за докторшей, если она вздумает, не прикрыв свой срам, носиться вихрем по деревне, — уверяла Раума.

— Да уж конечно найдутся! Каких только любителей не бывает! — подхватила Сеппяля.

— И чем мы бога прогневили, что посылает нам новую напасть?

— И не говори!

— Да кто знает, может, она не такая!

— На вид такая.

В самом центре прихода Хятямаа высилась платформа, куда жители свозили бидоны с молоком. Прозвали ее Трибуной, ибо это было место оживленного обсуждения жгучих мировых проблем и обмена новостями. В эти дни, когда встречались тут жители, всякий разговор как бы невзначай, сам по себе, непременно начинался с врача.

— Наконец-то своего доктора дождались, — начал Кески-Пойкела.

— В газете так было прописано, — ответил Ранттила.

Они кряхтели, поднимая бидоны на платформу. Вид обоих говорил о том, что они не страдали отсутствием аппетита, посему и их ремни были распущены до последней дырки.

— А ты видел ее? Она уже здесь? — спросил Кески-Пойкела.

— Не слышал и видеть не довелось.

— Интересно, какого она сорта социалист, раз занятия у нее такие необычные?

— Да и точно социалист, — заметил Кески-Пойкела.

— Не знаю что и думать.

— А может, она как тутошние, ведь животных лечит?

— Да будто?

— Так газета писала.

— А может, она — ничего? И где мы ей хлев найдем, животных ставить, при ее доме-то нет, — озабоченно произнес Ранттила.

— Найдем. Пустые стоят. Вон у соседей Пеккари отменный хлев, если скота, конечно, не много.

— Так-то оно так…

— Ты скажи, если помочь надо.

— Ладно, скажу.

— Поживем — увидим. Только думаю я, что заживем хорошо, коли свой доктор будет! — оживился Кески-Пойкела.

— По-моему, дура она, если будет заниматься всем, чего наобещала! — брякнул Ранттила.

— Время покажет.

— А вроде шустрая она.

— Да уж, шустрая.

Завсегдатаи бара Эссо и приумножатели его дохода, мужчины самых разных возрастов, коротали время, почитывая газеты, изучая рекламу.

Самый старший из них, фронтовик Энсти Котаниеми долго вглядывался в фотографию докторши и наконец выпалил: