Богатство Варнала не давало многим аристократам империи покоя, а его преданность умершему императору стала поводом распускать всякого рода слухи. В основном, о том, что Варнал — заговорщик, нынешний или будущий, не суть важно — и что он предаст нового правителя, как только появится такая возможность. Конечно же, громче всех о том, что Варнал точит нож, который он вонзит в спину Саина Торлорна, кричал его давний заклятый «друг» — граф Умберт. Этот мелочный садист, который и так попил немало крови барону, сейчас развернулся в полную силу; Саин Торлорн сдержал в узде гнев Умберта, когда молодой магик прирезал своими щитами его отпрыска, что терся в свите принцессы. Теперь же, как понял барон, Умберт потребовал сатисфакции если не прямой — Рей пропал, а тронуть сыновей Париса у него руки были коротковаты — то уж точно, сатисфакции косвенной. Так что теперь Умберт занял место довольно близкое к новому императору, а в кулуарах дворца его называли даже советником нового правителя дагерийской империи.

«Никакой он не правитель», — одернул себя Парис Варнал, — «Он просто узурпатор. Не император, и даже не регент. Выскочка, что попытался уничтожить династию Форлорнов».

Эта простая, но такая важная мысль, помогала барону Варналу вставать по утрам и заниматься делами. А дел у него было немало: пришлось с головой погрузиться в дворцовую жизнь, увязнуть в ней, как муха в смоле. Многие ожидали от него бегства, затворничества, ведь он был слишком близок к старому императору. Этого по первости хотелось и самому барону, но он быстро взял себя в руки. Если тонешь — надо грести на свет, а не идти на дно. А свет сейчас был во дворце. Если уехать к себе в имение, погрузиться в работу, не участвовать в политической жизни государства, то очень быстро обнаружишь у своих ворот императорскую гвардию, щедро сдобренную дружинами соседей. И пусть конфликты между дворянами давно решались через имперский суд, стряпчих, письма, векселя и прочий документооборот, в смутные времена, такие, как сейчас, некоторые горячие головы не прочь вернуться к методам старым, дедовским. А именно, прийти с огнем и мечом, огласить своего противника предателем и, под молчаливое одобрение — а если не одобрение, то просто безучастие — истребить конкурента, лишить не только всеобщего уважения, но и имущества, или даже жизни.

Доставить Умберту такое удовольствие Парис не мог. Так что сейчас барон Варнал, в несвойственной его прямолинейной натуре манере, крутился в дворцовых интригах, как детский волчок крутится перед завороженным взглядом малыша. Крутился усердно, почти исступленно. Тут — поговорить, там — шепнуть, здесь — пригласить на ужин. Не всегда у Париса это получалось — со многими барон до сих пор говорил сквозь зубы — но там, где вопросы не могли решить слова Варнала, помогала его тугая мошна. Воистину, тяжкие времена настали, если Парис Варнал начал оплачивать чужие долги за игры в кости, ссужать на лошадей и угощать лучшим гоунским столичных пропойц! Но каковы времена, таковы и методы. Так что Варнал сорил деньгами, что дались ему целой жизнью усердных трудов, но и не забывал проверять, крепко ли сидит пуля в стволе его пистоля…

Уже зайдя под крышу собственного поместья, Парис позволил себе расслабиться. Спину, еще секунду назад прямую, как стрела, согнуло от усталости, плечи опустились, лицо — приняло вид отрешенный и безучастный. Барон лениво принял из рук слуги влажное полотенце — обтереть щеки, лоб и руки от уличной пыли, после чего скомандовал набрать ему воды. Хотелось полежать, погреться — осень шла полным ходом и с востока дули промозглые ветра — смыть с себя грязь и усталость прошедшего дня.

— Отец!

Торис выскочил из столовой и сразу же бросился к родителю. Уже молодой мужчина, перед стареющим Парисом он все еще робел, превращаясь под взором родителя в пацана.

— Что такое? Ох, сегодня такое было, Торис, такое! За ужином расскажу, но не сейчас, дай дух перевести… — устало отмахнулся барон, доставая из-за пояса пистоль и кладя оружие на столик у входа. Раньше тут лежали только перчатки для верховой езды или шляпы, а вот теперь — грозное новомодное оружие, что проламывает магические щиты…

— Отец… — повторил Торис, будто пытаясь что-то сказать, но его перебили.

— Барон Варнал, — послышалось из-за спины отпрыска.

От звука этого голоса барон сначала опешил. По лицу вельможи прокатились все возможные эмоции: от крайнего удивления и до гнева, раздражения и даже испуга. Торис же сделал шаг в сторону, позволяя отцу узреть незваного гостя.

— Господин Трибунальный Истигатор, — холодно кивнул барон, — почему вы явились в мой дом?

— Очевидно, по делу столь важному, что оно потребовало моего личного присутствия, — кивнул Осиор. — Но пройдемте же, ваш сын уже распорядился накрыть на стол. Или будем вести разговор у порога?

Маг был одет совершенно просто. Небольшой мастеровый или помощник купца. Обычные сапоги, крепкие штаны, рубаха, куртка. Перчатки всадника, легкий плащ — по погоде еще было не так, чтобы и холодно, но временами накрапывало. Парису в глаза бросилось только лицо бывшего Трибунального Истигатора. Постаревшее, с глубокими, словно канавы, морщинами. Осиор с момента их первой встречи у ворот поместья мага сильно похудел, обзавелся заметной сединой, а уголки тонких губ мага опустились, из-за чего его лицо теперь выглядело скорбно-раздраженным, а не задорно-лукавым, как раньше. Последние два года дались магу нелегко, как, впрочем, и всем, кого коснулся дворцовый переворот.

— Я бы предпочел, чтобы вы находились снаружи, — резко ответил Варнал, страшно посмотрев при этом на Ториса.

И как он додумался пустить этого мага в дом?! О чем он думал?!

— Милорд… — начал Осиор.

— Нет! Нет! И слышать не хочу! — воскликнул Варнал. — Господин Осиор, я бы хотел, чтобы вы покинули мой дом немедля! Вы не получали приглашения, так что и принимать вас я не обязан!

— Отец! Постой! Послушай, что он говорит! — воскликнул Торис.

— Молчать! — рявкнул Парис. — С тобой мы потом еще поговорим, молодой человек! Не сомневайся!

Барон погрозил сыну пальцем, показывая всю степень своего недовольства. Стоило бы еще отвесить оплеуху — и он отвесит, да не одну — но не на людях. Не стоит позорить сына перед каким-то беглым колдуном.

— Речь пойдет об императрице, — встрял Осиор.

— О! Вы совсем выжили из ума, Осиор! К чему вести беседы об усопшей дочери императора Форлорна?!

— Не о дочери. О внучке, — заметил маг.

— Еще одна мертвая Форлорн! — махнул рукой Парис. — Что толку сотрясать воздух! Или вы хотите погоревать о былых временах, когда ваш ученик водил с ней до неприличия тесную дружбу? Так я могу посоветовать для этого несколько кабаков. Там и слушатели будут стоить вам всего ничего! Пара серебра — и они ваши! А за полновесный соберете целый зал! Но мое время более ценно, чтобы тратить его на…

— Отец, он говорит, что императрица Отавия жива. И в безопасности, — встрял Торис.

Парис, который был готов уже все же дать сыну затрещину, на полуслове осекся.

— Как жива?! — выдохнул барон, всматриваясь то в лицо сына, то в лицо истигатора. — Невозможно!

— Возможно, — возразил маг. — И об этом я и хотел с вами поговорить.

— Об императрице Отавии? — спросил Парис.

— О ее восшествии на престол Дагерийской Империи, — уточнил Осиор.

Барон слегка засуетился, задергался, но уже через несколько мгновений взял себя в руки.

— А отчего мне это должно быть вовсе интересно? — спросил внезапно Парис.

— Потому что человек, которому я всецело доверяю, отзывался о вас, как о том редком представителе Западной Пресии, которому не чуждо слово честь, — ответил Осиор.

— Вы про келандку? — удивился Парис.

— Винефик предельно чиста и категорична в своих суждениях о людях, она свободна от наших… от всего этого, — Осиор демонстративно обвел окружающее пространство рукой.

— Я должен знать. Вы говорите, императрица жива. Где она? В Вашимшании? Синелитский дворец солгал?