Накануне Пляски ко мне пришла Витати. Я как раз готовил на углях свой ужин — простенькое рагу с куском говядины на кости и овощами, которые удалось добыть в лагере.

— Сходил бы за общие столы, — сказала келандка, усаживаясь на край моего лежака.

— Слишком много лишних глаз, — ответил я, не отрываясь от готовки, — аж кусок в горло не лезет.

— Братья тебе все объяснили? — спросила Витати.

— Да, — кивнул я, пробуя на плоской деревянной ложке, что же у меня сегодня получилось.

Не хватало соли, но в целом — вполне сносно.

— Будешь? — спросил я.

Витати только усмехнулась, после чего потянулась за стоящей возле очага тарелкой.

Лишних приборов у меня не было, так что свою посуду я отдал келандке, а сам уселся рядом на лежак, умостил плоскую сковороду на небольшой доске для нарезки и взял ту самую длинную ложку.

— Эля бы… — протянул я, дуя на горячую пищу.

— Это да, — согласилась винефик. — Наши только забродившее молоко пьют, да иногда кислое вино покупают на юге, но с этим строго.

— Чего так?

— Это вы, западники, хлещете вино как воду, — сказала Витати, вгрызаясь крепкими белыми зубами в свой кусок мяса, — а Дети Степи почти не пьют. Не приспособлены и не приучены.

Я на миг представил, что тут начнет твориться, если выкатить на центр стоянки пару бочек крепленого кибашамского, и мне стало даже как-то не по себе. А еще я вспомнил, что Витати никогда не налегала на крепкий эль, разбавляла вино водой и обычно предпочитала более легкий сидр или пшеничное пиво. И в самом деле, видимо, кочевники не способны много пить.

За едой стало как-то спокойнее. В последний раз, вот так, вдвоем, мы ели с Витати наверное еще в Шамограде. Когда собирались после работы и службы в нашем любимом трактире недалеко от дома, где за сходную цену можно было и вкусно поесть, и выпить пару кружек.

— А помнишь очаг в главном зале? — спросил я.

— Конечно. К выходным обычно целого поросенка смолили, — вспомнила Витати.

От этих слов я буквально провалился в воспоминания. Скудно освещенный зал, рабочий люд вокруг, громкие разговоры, стук деревянных кружек и смачная брань хозяина трактира, чадящие под потолком лампы. Мы обычно ели молча, каждый думая о своем. Изредка Витати давала мне указания на следующий день или я рассказывал, сколько амулетов сумел продать. Амулеты! У меня был целый набор, что подарил мне Осиор! И ведь находил же силы и время болтаться на рынках за рекой, искал клиентов, крутил оправы по вечерам…

— Как в другой жизни… — выдохнул я, вспоминая, сколько всего произошло после.

— Угу, — кивнула Витати.

— Не жалеешь?

— О чем?

— Что вернулась в степь?

Винефик на секунду замерла, но через мгновение вернулась к еде. Было видно, что этот вопрос заставил ее задуматься.

— Ты сказал моему отцу, что какой-то колдун рвется в Храм Пустоты. Но кто? Не думаю, что Неро знает о Пустоте хоть что-то. Осиор точно остался в неведении, я не сказала твоему наставнику ни слова о вас и… Отавии. Так кто же?

Аппетит резко пропал. Я пару раз ковырнул еду ложкой, после чего отставил сковородку в сторону, собираясь с мыслями.

— Помнишь, я говорил тебе о Георе?

— Колдунье, что преследовала тебя в Гохринвии? Да. И я так и не поняла, кто она такая, — сказала Витати.

— Слушай, это сложно, но…

Я начал рассказывать. Раньше времени — я планировал поведать Витати правду на пути в храм, но раз уж она спросила прямо, то больше врать не получится. Я рассказал ей все. Про пещеру, Эдриаса, про камень рун и Нипс, про то, почему я так рвался к святыне ее народа. А когда я закончил, в палатке повисла тишина. Витати молчала, еда совсем остыла, а от атмосферы совместного ужина, как в Шамограде, не осталось и следа. В итоге винефик отставила в сторону полупустую тарелку, встала и молча вышла прочь, так и не сказав мне ни слова. Впрочем, подобное поведение для Витати было нормой — я понял, что ей надо все обдумать. Намного хуже было бы, если винефик стала меня обвинять во лжи. Вот это могло привести к серьезным проблемам, потому что я нуждался в ее помощи и поддержке, она была здесь моим единственным союзником и человеком, кому я мог доверять. Я всегда мог положиться на Витати, с первого же дня нашей встречи. Молчаливая, закрытая, она была отличным наставником и товарищем. И когда Осиор уехал от нас, я не потонул в бесконечных пьянках, интригах и прочих дрязгах только благодаря ей. Нет, Витати не вмешивалась в мои дела, но тренировки, работа на конюшнях барона Варнала и наши ужины были тем якорем, что удерживал меня на месте, не давал пене дней смыть меня в открытое море.

Спал я плохо. Постоянно ворочался, рискуя сверзиться с лежака на холодную и твердую землю, просыпался, а один раз даже вышел подышать воздухом и пройтись — сна не было ни в одном глазу. Так что рассвет стал для меня почти освобождением.

Едва я успел покончить с мытьем и завтраком, к моей палатке подошел Гатис в сопровождении пары бойцов. Альрафи принес мне ритуальную рубаху, саблю и дал несколько ничего не значащих наставлений, как стоит себя вести.

Никто не стал устраивать мне специальных испытаний — я просто занял указанное мне место среди келандской молодежи — в толпе молодых мужчин, что выстроились в ряд перед специально огороженной площадкой. Каждый был одет так же — в длинную прихваченную в поясе веревкой рубаху из грубой ткани. У многих волосы заплетены в косы и умаслены, я же свою шевелюру просто прихватил шнурком в хвост. Масла меня раздражали, так что моя макушка чуть выделялась на фоне блестящих на зимнем солнце кос келандцев.

По одному, юноши и молодые мужчины стали заходить в огромный круг. С другой стороны стали выходить девушки, в таких же простых рубахах и с оружием в руках. По моим прикидкам, я пойду во второй или третьей волне, потому что всех желающих ритуальная площадка уместить не могла.

Казалось, посмотреть на Пляску Клинков пришел вообще весь лагерь, но я понимал, что тут присутствовали только родители, близкие и старейшины — все те, кто был заинтересован понаблюдать за тем, как пройдет кульминация Сезона.

Довольно быстро я понял, что большинство браков было оговорено заранее. Девушки и юноши искали глазами партнера, выходили на одну линию и совершали несколько ритуальных выпадов саблями. После этого молодые делали небольшие уколы — обычно кололи большой палец — вымазывали клинки собственной кровью и тут же менялись оружием. И уже, взявшись за руки и поклонившись родителям и старейшинам, быстро-быстро выходили из круга.

Выглядело это все так просто и так буднично, что я уже было подумал, что процесс женитьбы тут поставлен на поток. Но потом я понял, что настоящая Пляска даже и не начиналась — это выходили молодые парни и девушки, чьи браки были заранее договорены и согласованы между родней и старейшинами. А настоящий ритуал начнется, когда на площадку выйдут воины, то есть та группа, в которой стоял и я.

Когда молодняк быстро поколол себе руки и поменялся саблями, убежал прочь, настал через старших холостяков. Внезапно, раскатисто и гулко грянул барабанный бой, отчего я едва не присел на месте — таким густым и всепоглощающим был этот звук. Большому маршевому барабану стали вторить бочки поменьше, а немного поредевшая толпа стала кричать и свистеть, радуясь началу главного действа.

Вперед шагнули трое, что стояли в первом ряду. Крепкие, рослые мужчины, они сразу же сбросили ритуальные рубахи, оставшись голыми по пояс. Барабанный бой стих — но лишь для того, чтобы дождаться, когда воины поднимут свое оружие над головой — и грянуть с новой силой.

Первый выпад, второй, третий. Каждое движение троицы совпадало с боем барабана, точно попадая в ритм. Толпа же, притихнув, стала хлопать в ладоши, поддерживая мужчин, что начали ритуальный танец.

Прошло около трех минут, прежде чем навстречу воинам вышло несколько девушек. Дождавшись момента, девушки также стали размахивать перед собой оружием. Мужчины же, не теряя ритм, стали делать небольшие шажки навстречу партнершам. Раз, два, три… Раз, два, три… Бой барабана, казалось, гудел уже в самой груди, пронизывал все тело и проникал даже сквозь кости. Вот, троицы подошли вплотную друг к другу, сталь коснулась стали, сабли высекли первые искры.