Джим подался вперед, так что его нос заерзал по проволочной сетке. Эймос дышал с пугающим отчаянием рыбы, выброшенной на берег реки, отыскивая среди резкого света и непривычного воздуха вещи, которые были ему нужны, но которые он давно оставил позади, в том мире, который знал. Джим увидел, как его молодой отец, с уложенными в походном мешке вещами, выходит на дорогу. Отец посмотрел на Джима и помахал ему рукой. Джим тихо поскреб сетку ногтями. Он почувствовал себя слабым, будто у него не было сил говорить так, чтоб его голос мог пройти за проволочную ограду окна.

– Дедушка? – прошептал он.

Отец его повернулся и пошел вдоль по дороге.

– Дедушка? Это я, Джим.

Когда Эймос открыл глаза, ноги Джима чуть было не унесли его прочь. Глаза у старика были блестящие, свирепо-синие, те самые, о которых Джим слышал много в разных историях. Правда, сейчас их цвет изменился из-за катаракт, напоминал небо, отраженное в воде или увиденное через замутненное стекло.

– Эй, дедушка! – позвал Джим. – Я пришел тебя навестить…

Эймос не ответил, и тогда Джим слегка нагнул голову, стараясь, чтобы его лицо попало в поле зрения старика. Но какое бы положение он ни принимал, взгляд дедушки оставался сфокусированным на чем-то другом, на чем-то далеком-далеком, куда Джим передвинуться не мог. Когда глаза деда вновь закрылись, Джим убрал пальцы с решетки окна и повернулся к Аде и Бет.

– Он не знает, кто я, – сказал Джим.

– Он теперь никого не узнает, – пояснила Ада.

Джим забрался на небольшой валун, находившийся на лысом склоне горы у края долины и стал почти таким же высоким, как и дяди. Казалось, что свет позднего послеполуденного солнца поднимается снизу.

– И как тебе вид отсюда, Док? – поинтересовался дядя Зино.

Джим пожал плечами. Он не знал, куда смотреть, не знал, что ответить. В этих зеленых окрестностях не было ни одной фермы, ни одного рельефа, который был бы ему знаком. Всю свою жизнь он провел в одном месте, глядя вверх на горы, и никогда не задумывался о том, что с вершины горы оно может выглядеть совсем по-другому. Мир, который Джим знал всю свою жизнь, казалось, не соответствовал тому, что он видел сейчас.

– А где наш дом? – спросил он.

Дядя Зино указал на долину внизу.

– Видишь вон там, в середине? Это дорога, по которой мы сюда ехали.

Джим рассмотрел дорогу. Красноватая земля слабовато отсвечивала на солнце. Рядом с дорогой небольшое стадо коров тянуло за собой через пастбище собственные тени.

– А теперь взгляни на другую сторону дороги, – сказал дядя Корэн. – Видишь вон ту полоску кустов? Это Ручей Пантеры.

Сквозь открывшееся меж деревьев пространство Джим увидел поблескивающую на солнце воду. Он кивнул.

– А теперь следуй за ручьем по направлению к реке и найдешь дом, – разъяснил дядя Эл.

Ручей вился вокруг холма, по которому они проезжали сегодня утром. Джим проследил его путь до того момента, пока он был виден, а потом перевел взгляд вперед, на шоссе, тянувшееся по окрестностям. Вдалеке у шоссе он увидел железную дорогу. Последовав далее по шоссе и железной дороге на восток, он увидел поблескивающие на солнце рифленые стенки хлопкоочистителя.

Определившись с хлопкоочистителем, Джим с легкостью нашел лавку, депо и дома дядюшек. Нашел он и школу, и ту площадку с красноватой землей, где городские мальчики и ребята с гор играли в бейсбол. Прошелся взглядом по церкви, отелю, домам, сараям, амбарам, пока наконец не убедился, что все стоит на своем месте. Ему не верилось, что Элисвилл занимает в мире такое небольшое пространство. Он подумал, что, если бы он незаметно пропал, мир не особенно изменился бы. В воображении он попытался нарисовать круг – границы Элисвилла, которые его прадедушка Макбридж обозначил, – но и от этого не почувствовал себя лучше. Он вдруг осознал, что, находясь внутри этого круга, сделать нечто значительное для тех, кто находится за его пределами, он не может.

Когда солнце стало садиться, Джим и его дяди наблюдали, как последний желтый свет дня скрывается за горой и сгущаются сумерки. Когда лучи перестали освещать их лица, они развернулись и стали смотреть, как солнце садится за гору, на вершине которой одинокое дерево величественно пылало перед тем, как окунуться в темноту. Прохладный ветерок налетел непонятно откуда, пересекая открытое место, и захлопал по штанинам комбинезона Джима. Вместе с дядями он повернулся, чтобы перед спуском с гор в последний раз окинуть взглядом это место. Яркость зелени исчезла, оставив себе на смену пятна сдержанных синих красок. Низко стелющийся туман стал просачиваться между деревьями вдоль Ручья Пантеры. Джим спрыгнул с камня и снова посмотрел в сторону дома. Одинокий огонек замерцал у дома дяди Зино.

– Это Сисси, – сказал дядя Корэн. – Она зажгла огонь на крыльце.

– Не нужно было нам оставлять ее одну на все это время, – заметил дядя Эл. – Одному из нас следовало бы остаться дома.

С такого расстояния казалось, что огонек дрожит, будто отстаивает свое право на существование среди огромной пустоты, его окружавшей. Джим закрыл глаза. Мама стоит сейчас на крыльце, смотрит на горы и думает, где же он. А вот она садится в снег перед старым домом. Пальцы Пенна разжимаются, выпускают мяч, и он падает в траву. Его дедушка смотрит мимо него своими молочно-синими глазами. Ада и Рехобет, прикусив нижние губки, идут за дядей Корэном и дядей Элом к грузовику. Уайти отдает ему бейсбольный мяч. Он бросает его, и удар приходится Пенну по спине. Авраам протягивает ему кусочек яблока. Его отец идет прямо к нему через кукурузное поле. Он роняет мотыгу, делает еще шаг и падает на землю…

Когда Джим открыл глаза, он увидел, что в нескольких дюймах от его лица проплывает лицо дяди Зино. Дядя Эл и дядя Корэн склонились над ним с другой стороны.

– Эй, эй! – проговорил дядя Корэн. – Что за дела?

Джим махнул рукой, показывая на мир за горой. Дядя Зино нахмурился и покачал головой.

– Слишком большое! – сказал Джим.

– Что большое?

– Все.

– Я не понимаю, Док.

– Я ведь просто мальчик, – сказал Джим.

Дядя Зино, опершись на пятки, отклонился назад. Он посмотрел на дядю Корэна, потом на дядю Эла и улыбнулся Джиму.

– Мы это знаем, – проговорил он. – Но ты наш мальчик.

Автор выражает признательность людям и организациям за различную поддержку, благодаря которой появилась эта книга: Гордону Като, Чарльзу и Ребе Эрли, Дональду и Рут Белл, Тринити-колледжу, Институту Сисайд, Университету Юга и Университету Уандербилта.

Мальчик Джим. Роман Тони Эрли.

«Тони Эрли порадовал читателей, подарив им еще одного молодого человека, проживающего в небольшом местечке в те времена, когда все было проще, но слаще. Однако за кажущейся простотой стоит блестящая картина жизни как она есть, написанная тонко и с юмором… Эрли мастер небольших зарисовок, но в них – поворотные, решающие моменты в жизни, нарисованы яркими, выразительными штрихами».

«Филадельфия инквайерер».

Интервью с Тони Эрли.

– Кто и что повлияло на вас как писателя?

– Моя жена отметила, что в нашей семье все знают, как рассказать историю. Очевидно, так бывает не во всех семьях. Поэтому я думаю, что самое раннее и самое значительное влияние на меня оказала именно семья. Тот факт, что я смог писать о периоде Великой депрессии, не проводя особых исследований, объясняется тем, что большая часть истории моей семьи как раз относится к этому времени. Меня не покидает ощущение, что я сам жил в это время. Когда моя бабушка рассказывает о том, как все происходило, мне кажется, что я вижу все воочию. Влияние на меня других писателей проследить труднее. Я прочел тысячи книг и, вероятно, у каждой из них чему-то научился. Но как определить, чему именно? Две мои любимые книги – «Моя Антония» и «Смерть приходит за архиепископом» – написаны Уиллой Кэсер. Не знаю, самое ли большое влияние они оказали на меня, но именно без них я не хотел бы остаться.