– Это Уайти Уайтсайд, – сказал дядя Зино, – друг семьи.

– Друг моих братьев, – вставила мама.

– Понимаю, – сказала мисс Нэнни.

– Я занимаюсь поставками для «Гавенор Фидз», – пояснил Уайти излишне громко.

Дядя Корэн взъерошил Джиму волосы.

– Мисс Нэнни, – сказал он, – расскажите нам вот об этом сорванце.

Раньше дядя Корэн никогда не трепал Джиму волосы. Мальчик скорчил гримасу.

– Джим Гласс, – проговорила мисс Нэнни и сделала драматическую паузу, – довольно хороший мальчик. Однако иногда у меня возникает большое желание надрать ему уши.

– И надирайте, если нужно, – заявил дядя Зино.

– Оба уха! – согласился дядя Эл.

– Как следует надирайте, – подтвердил дядя Корэн.

– Хотя, по большому счету, он достойный гражданин.

– Хороший гражданин – это очень важно, – сказал Уайти Уайтсайд. Но он тут же покраснел, извинился и вышел из класса.

– Так кто он такой? – переспросила мисс Нэнни.

– Наш друг, – ответил дядя Эл.

– Коммивояжер, – сказала мама.

– Мисс Нэнни, – проговорил дядя Зино. – Очень приятно было с вами познакомиться.

Озадаченная мисс Нэнни переводила взгляд с одного лица на другое, силясь понять, чего же она только что не смогла уловить. Она вскочила на ножки, как толстенькая птичка.

– О, как и мне, – сказала она. – И мне тоже, разумеется!

После обеда на пикнике Джим катался на колесе обозрения пока не надоело, наслушался разговоров дядей с другими мужчинами о политике и погоде, об урожае и собаках. Он устал бегать за мальчишками, что младше его, убегать от тех, которые старше его. Джиму надоело притворяться, что он совсем не хочет показать себя в лучшем свете, когда девчонки смотрят в его сторону.

Оставив праздничное веселье за порогом, Джим по боковой лестнице поднялся в здание школы. Оно казалось прохладным, пустым и тихим. За школой низко опустившееся солнце оставляло отблески на блестящем полу. Тень Джима растянулась почти во всю длину коридора. Он зашел в класс мисс Нэнни и с удивлением обнаружил, что класс пуст. В конце концов, мисс Нэнни не живет же в школе. Он подошел к высоким открытым окнам и посмотрел с холма вниз на дома своих дядюшек, на лавку, на отель, где останавливается Уайти Уайтсайд. Он почувствовал, что всем доволен и хочет спать, стало немного грустно, но эта грусть не была неприятной. Хотелось вот так стоять и, ни о чем не думая, смотреть из окна, пока солнце такое теплое, ветерок мягкий и приятный, а небо такое синее.

Джим услышал шаги у двери и, обернувшись, увидел, что в класс вошел Пенн Карсон с отцом. Рэдфорд Карсон был значительно ниже ростом, чем его дяди, зато более мускулистым. На голове его блестела лысина, а густая черная борода доходила до середины груди. На нем красовались хрустящая белая рубашка и ярко-красный галстук. В руке он держал карнавальную фетровую шляпу. Если не считать бороды, то в остальном Рэдфорд Карсон не выглядел как человек с гор; скорее всего, его внешний вид соответствовал образу мужчины, составившему достойную пару миссионерше и школьной учительнице, маме Пенна.

– Папа, – сказал Пенн, – это Джим Гласс.

По тому, как он это сказал, Джим подумал, что они с отцом раньше о нем уже говорили.

Мистер Карсон прошел через класс уверенной, размашистой походкой. Его внимательно смотрящие на Джима глаза могли бы показаться суровыми, если бы не улыбка, которую Джим заметил и которая пряталась под свирепого вида бородой.

– Джим Гласс, – сказал он, – я знал вашего отца.

Сердце Джима забилось быстрее.

– Вы знали моего отца?

– Он был моим другом. Мы росли вместе. Вдвоем охотились, рыбачили, плавали, бегали по лесам, вместе проказничали.

Джим не заметил, как еще на шаг приблизился к мистеру Карсону. Все что мама и дяди рассказывали ему об отце повторялось так много раз, что с годами его образ становился менее живым. Так бывает с любимой рубашкой, которую долго носят, стирают, вывешивают сохнуть на солнце. Ее ткань, такая гладкая, мягкая и приятная, настолько выцветает, что становится лишь напоминанием о той расцветке, которую она когда-то имела.

– И твоего дедушку я тоже знаю, – продолжил мистер Карсон. – И если то, что я слышал о нем, правда, то ему недолго осталось жить на этой земле.

– Он болен? – спросил Джим.

– Как я понимаю, уже много лет, – подтвердил мистер Карсон. – Но он ведь уже чертовски стар. Если ему нет еще ста, так где-то очень близко к тому.

– Ох, – вздохнул Джим. Он не нашелся, что еще сказать.

В историях, которые мама рассказывала Джиму, дед всегда был злодеем. А теперь вдруг, непонятно почему, Джиму не захотелось, чтобы тот умирал.

– Упрямый он человек, Эймос Гласс, – сказал мистер Карсон. – Он всегда был очень жестким с твоим отцом, особенно когда вышел из тюрьмы и вернулся назад в горы. Да и с бабушкой он был суров. Люди считают, что она умерла из-за него, ведь жить с ним было невозможно. Думаю, говорят это не без оснований.

Джим кивнул, и опять стал меньше жалеть этого больного человека в горах, чем людей, которых хорошо знал по маминым рассказам: его отца, который был хорошим мальчиком, христианином, и маму его отца, прекрасную больную женщину, Аманду Джентайн Гласс. Знал он о тех временах, когда они ждали и молились в горах, а Эймос Гласс, выпущенный из федеральной тюрьмы, налетел на них как ураган.

– Джим Гласс, – снова заговорил мистер Карсон, не отводя глаз от Джима, – вы похожи на вашего отца.

– А каким был мой папа? – спросил Джим.

– Ваш отец был отличным парнем. Делал все как нужно и умел за себя постоять. Ему можно было доверять.

– Он хорошо играл в бейсбол?

– Он был хорошим игроком, но на игру у него особенно не было времени. Когда Эймос сидел в тюрьме, ему приходилось все время работать, чтобы они с матерью не умерли с голода. А когда Эймос вышел, он его никуда не отпускал – держал на привязи.

– Он ходил на рыбалку?

– Знаешь, уж чего-чего – а рыбачить Джим Гласс умел! И охотиться он был мастер. Бывали времена, когда им с матерью нечего было есть кроме того, что он поймает или подстрелит на охоте. И что он еще умел – так это стрелять! Таких стрелков я никогда не встречал.

– Расскажи ему про тот случай, когда вы с ним охотились на белок, – попросил Пенн.

Джим смотрел на Пенна и не мог поверить: Пенн знал истории про отца Джима, которые Джим никогда не слышал.

Мистер Карсон повесил шляпу на спинку стула и облокотился о подоконник. Он подергивал себя за бороду, будто потянув ее, открывал дверь, выпускавшую наружу его воспоминания.

– Как-то раз – это было после того, как старый Эймос вышел из тюрьмы и вернулся в горы, – мы с твоим папой пошли в лес охотиться на белок. И мы вышли как раз к тому месту, где у старика Эймоса был перегонный аппарат. Первое, чем занялся Эймос, когда вернулся из Атланты, – он опять взялся за старое: стал изготавливать спиртное. Твой отец и я, когда учуяли запах готовившегося сусла и поняли, куда мы попали, прокрались через лавровые заросли и посмотрев вниз, увидели старика Эймоса за работой. Его аппарат был внизу, в небольшом заливчике, и он как раз загружал очередную порцию. С минуту мы за ним наблюдали, и следующее, что я запомнил, это как твой папа сказал: «Смотри, что сейчас будет». Он принес винтовку (у нас обоих были винтовки 22-го калибра) и прицелился вниз, в заливчик. Я даже подумал, не хочет ли он застрелить Эймоса, и не могу сказать, что очень-то стал его в этом винить. Но он прицелился не в него, а в перегонный куб. Твой отец никогда спиртного в рот не брал и считал это грехом. Он старательно прицелился, нажал на курок и, ясное дело, прострелил дырку в перегонном кубе, и сусло стало вытекать на землю. Следующее, что я помню, это как старик Эймос схватился за свою винтовку – у него она была 30-го калибра – и открыл стрельбу по лавровым кустам, где мы прятались. И должен сказать тебе, сынок, мы мгновенно оттуда вылетели. Мы не боялись, что старик нас поймает – ему было тогда лет семьдесят пять или восемьдесят, но он, ясное дело, мог нас убить.