Пенн вскочил и резко повернулся к Джиму. Лицо его пылало гневом, кулаки плотно сжаты. Отбросив перчатку, Джим приготовился к драке.

И городские ребята, и мальчики с гор смотрели на Джима и не верили своим глазам. Они стояли, не шевелясь, и ждали, что будет. Никогда еще Джим не видел, чтобы кто-то злился на него больше, чем сейчас Пенн. И все же Пенн не сдвинулся с места. На другой стороне площадки мисс Нэнни подняла руку, показывая, что перемена закончилась.

– Грязная игра, – сказал Отис Шин.

– Ты это специально сделал? – спросил Пенн.

– Случайно так получилось, – ответил Джим. – Я не хотел.

Пенн разжал кулаки. Отряхнул грязь с комбинезона.

– Горские – тринадцать, городские – двенадцать, – сказал Джим, пытаясь улыбнуться. – Пора нам идти в класс.

Джим поднял перчатку и повернулся в сторону школы. Через весь двор он прошел молча. Даже городские ребята не нашлись, что сказать.

В ночь перед праздничным днем Джим почти не спал. Сама идея открытия нового здания школы его не очень воодушевляла, а вот то, что предстоит небольшая ярмарка с аттракционами в школьном дворе, приводило его в состояние сильного возбуждения. К семи часам утра он уже был на ногах, оделся и позавтракал, невзирая на субботний день. Джим ходил взад-вперед между крыльцом и кухней, сгорая от нетерпения. Он опасался, что Пенн придет в школу раньше его, боялся, что Пенн раньше его прокатится на карусели.

За три недели с начала четверти Джим и Пенн превратили школьный двор в арену своих собственных сражений. Они гонялись наперегонки по двору, как только начиналась перемена, и устремлялись в класс, когда она заканчивалась. Когда Пенн изъявлял желание помыть доску, Джим бросался мыть тряпку. Пенн помнил больше из Библии, чем Джим, зато Джим стал победителем конкурса по письму. Когда мисс Нэнни дала классу задание нарисовать иллюстрации к библейским сценам, чтобы украсить стены к праздничному дню, Джим и Пенн на пару рисовали Давида, поражающего Голиафа, – а потом оба просили мисс Нэнни рассудить, какая картина лучше.

С крыльца Джиму была видна карусель и колесо обозрения. Дядя Зино заметил из кухни: «Эй, Док! Идти еще рано». И еще с крыльца Джиму было видно тополиное бревно с ободранной корой, которое вкопали в землю для соревнования: кто выше взберется. Мама сказала из кухни: «Джим, ты меня довел до белого каления!»

День праздника начнется в десять часов – мистер Данлэп отопрет двери школы. Казалось, маму совсем не волнует, что машины уже выстроились на дороге к школе. Все направляются к школе в заполненных до отказа грузовиках, прицепах и просто пешком, чтобы посмотреть новое здание, покататься на каруселях. Казалось, маму вовсе не беспокоило, что они сейчас займут все хорошие места в тени, чтобы разложить свои обеды. И уж совсем ее не волновало, что Пенн Карсон может оказаться в очереди на колесо обозрения впереди Джима.

В восемь утра Джим уже не мог себе представить, как можно ждать еще два часа.

В восемь тридцать дядя Зино не выдержал. Он хлопнул себя по ноге «Прогрессивным фермером», который пытался читать.

– Эй, Док, – сказал он, – мы отправляемся на прогулку.

– Я не хочу идти на прогулку, – ответил Джим.

– Твое хотение меня мало интересует, – отозвался дядя Зино.

Дядя Зино широко шагал через поля и пастбища – казалось, что он направляется к какому-то важному месту, а вовсе не от него. Джим следовал на расстоянии, достаточном для того, чтобы продемонстрировать свое неудовольствие, но, с другой стороны, не так далеко, чтобы это могло привести к неприятностям. Он старался не поддаваться приятному ощущению от утреннего солнца, согревающего спину, не замечать сладкий ветерок, овевающий лицо.

По камням они перешли через ручей, миновали ореховую рощицу и оказались на большом кукурузном поле в низине. Та самая кукуруза, которая в июне была по колено дядям и рабочим в поле, сейчас уже выросла до семи-восьми футов[10]. Она была еще зеленой, но узкие коричневые полосы, такие, что бывают на ленточной змее[11], уже темнели у краев ее длинных листьев. Верхушка каждого стебля имела изысканную прическу с бахромой; из каждого тяжелого початка высовывалась шелковистая грива. Джим и дядя Зино шли по полю, а листья шептали им о приближении осени.

Они вышли с другой стороны поля и оказались в полосе смешанного леса, растущего по берегу реки. Узкой тропой они аккуратно прошли мимо ядовитого сумаха. С каждым шагом запахи реки ощущались сильнее; журчание воды, прокладывающей свой путь через гладкие плоские камни, становилось все громче. Тропинка закончилась у широкого плоского камня, с которого дяди любили ловить рыбу. За камнем река неожиданно делала поворот в сторону Южной Каролины, будто собиралась покинуть их места навсегда. Для Джима это была граница их дома; по другую сторону реки все было совсем иным.

Дядя Зино перепрыгнул с берега на камень. Джим последовал за ним и сел около воды. Камень был нагрет солнцем, но от воздуха, поднимавшегося с реки, у Джима появились мурашки на руках. Он посмотрел на зеленую воду, потом лег на спину и уставился в синеву неба. Мальчик думал о том, что сейчас происходит в городе. Теперь он завидовал не только Пенну, но и всем детям, которые придут в школу раньше него.

– У тебя муравьи на штанах. Ты хоть видишь, Док? – спросил дядя Зино.

Джим ничего не ответил. Если бы он был на празднике, то сейчас первый бы стоял в очереди на колесо обозрения.

– Не волнуйся ты, – проговорил дядя Зино. – Ведь этот праздничный день будет длиться целый день!

– А как ты думаешь, сколько людей будет на празднике? – спросил Джим.

– Я даже не знаю, – отозвался дядя Зино. – Погода хорошая. Думаю, несколько сотен.

– Ты думаешь, раньше никогда не собиралось в Элисвилле в одном месте такое количество народа?

– Гм, – задумался дядя Зино. – Даже и не думал об этом. Возможно, что так.

– Больше, чем когда Элис пришла?

Элис была маленькой девочкой, в память о которой город получил свое имя.

– И не знаю. В тот день много было народу в городе.

– Сколько тебе было лет, когда появилась Элис?

– Пять, – сказал дядя Зино. – Ты уверен, что опять хочешь послушать эту историю?

Джим кивнул, и впервые за все это утро начал думать не о праздничном дне, а совсем о другом.

– Ну хорошо, это случилось в прошлом веке, – начал дядя Зино, бросив хитрый взгляд на Джима.

Истории, которые произошли до того, как ему исполнилось семь лет, дядя Зино всегда начинал словами: «Это случилось в прошлом веке».

Малыши Корри и Элли еще не появились на свет, твоей мамы тоже еще не было, и я был единственным парнем на деревне. Тогда у моего дедушки (твоего прадедушки) и у моего папы (твоего дедушки, который умер в 1918 году от гриппа) дела шли довольно хорошо. У них имелось крепкое фермерское хозяйство, хлопкоочистительная установка, лавка и мельница, – бизнес шел в гору. И еще здесь был кожевенный завод, и там работников было немало, и лесопилка, и Авраам со своей компанией жили на холме, так что у всех стало складываться впечатление, что мы живем теперь в настоящем городе. И все же все понимали, что город ненастоящий, и все из-за того, что поезд здесь не останавливался. Конечно, его можно было остановить, помахав флажком. Но если флажок никто не выставлял, поезд проезжал мимо, даже не замедлив ход. Дедушке все это очень не нравилось. Все понимали, что нечего ждать от города, если через него проходит железная дорога, а поезд даже не затормозит.

Поэтому в один прекрасный день мой дед собрал сумку и остановил флажком поезд. Он поехал к суперинтенданту в Халмет и спросил у него, можно ли сделать так, чтобы поезд останавливался. Но тот ответил: «Мои поезда останавливаются только в городах. Вы, как и все, можете останавливать поезда флажками».