– Это мой друг, – сказал Джим. – Пенн Карсон.

– Садитесь, мистер Карсон.

Пенн послушно сел рядом с Джимом.

– Подвиньтесь немного, – сказал Авраам, показывая ножом, что он хочет, чтобы они сели по отдельности. Он подошел к стене, повернулся и тяжело опустился между Пенном и Джимом. Джим и Пенн, не отрываясь, смотрели на нож. Очень тщательно Авраам начал счищать ножом кожуру с яблока. Джим заметил, что его руки дрожат.

– Авраам? – вопросительно поднял глаза Джим.

– Эти ребята шли за вами через весь город. А я шел за ними. Они нехорошие ребята.

– Я знаю, – сказал Джим.

– Что вы делаете здесь, в этом переулке?

– Мы просто играли, – пояснил Джим.

– Что ж, больше так не играйте.

Джим смотрел на яблоко, на то, как Авраам его чистит, как кожура змейкой опускается на землю. Хоть руки Авраама и дрожали, ему удавалось чистить так, чтобы змейка не порвалась.

– О боже, – проговорил Авраам. – Даже если иду долиной тьмы – не устрашусь зла[13].

Джим вдруг почувствовал, что готов расплакаться.

– Что теперь с нами будет? – спросил он.

– Тссс… Тихо, – сказал Авраам.

Джим услышал, что по переулку идут люди.

– А теперь слушайте, – скомандовал Авраам. – Если я скажу вам уходить – вы уходите. Вы, мистер Карсон, разыскиваете полицейского, а ты, Джим, – своего дядю.

Джим и Пенн начали подниматься.

– Еще не сейчас, – сказал Авраам. – Сначала мы съедим здесь это яблоко.

Во двор вошел полицейский Хейг в сопровождении Короля. В руках полицейского была дубинка. Авраам поднялся и снял шляпу.

– Это он! – закричал Король, выглядывая из-за полицейского. – Этот ниггер пытался меня порезать!

Авраам отрезал кусочек яблока и протянул его Джиму. Джим взял яблоко и съел. Авраам отрезал еще кусок и протянул Пенну.

Какое-то время Хейг их разглядывал.

– …ибо Ты со мной; посох Твой и опора Твоя – они успокоят меня… – прошептал Авраам.

Хейг обернулся и посмотрел на Короля.

– Никто здесь не собирался тебя резать, – сказал он.

– Вот он! – запричитал Король. – Он собирался!

– Ты сумасшедший, – сказал Джим. – Никогда еще я таких глупостей не слышал! Он просто чистил яблоко.

Король угрожающе посмотрел на Джима.

– Тоже мне, придумал! – отозвался Пенн.

– И я пребуду в доме Господнем навеки, – прошептал Авраам.

Хейг указал на противоположную сторону улицы.

– Это ты, сопляк, пишешь всю эту гадость на стенах? – сказал он.

– Что? – проговорил Король, и его глаза от удивления расширились. – Что?

– Убирайся отсюда! – сказал Хейг.

– Но… – начал было оправдываться Король.

Хейг слегка подталкивал Короля, ударяя сзади по ногам дубинкой. Тот подскакивал каждый раз, будто дубинка была горячая.

– Я сказал: убирайся! – повторил Хейг.

Король указал на Джима:

– Я тебе этого не забуду! – сказал он.

– Уж постарайся, – отпарировал Джим.

Авраам протянул Джиму еще один кусок яблока. Джим медленно жевал, не отводя глаз от Короля.

– Не заставляй меня повторять дважды, – сказал Хейг, снова похлопывая Короля дубинкой по ногам.

Король затравленно огляделся и исчез в переулке. Полицейский не отводил глаз от переулка, пока не затихли его шаги. Тогда Хейг обернулся к Аврааму и указал дубинкой в его сторону.

– Никогда больше так не делай. Ты меня понял?

Авраам склонил голову и кивнул.

Хейг указал дубинкой на Джима и Пенна.

– А вам, ребята, – сказал он, – хорошо бы найти своих отцов.

– Да, сэр, – отозвался Пенн.

Джим хотел было сказать Хейгу, что у него нет отца, но, поразмыслив, решил, что лучше этого не делать.

– Ну а теперь, – добавил Хейг, – я собираюсь пройтись по Трейд-стрит. Не хотите ли вы, все втроем, пройтись со мной?

– Да, сэр, – ответил Джим.

– Точно, сэр, – отозвался Пенн.

– Спасибо, сэр, – поблагодарил Авраам.

Хейг направился в переулок. Джим и Пенн следовали сразу за ним. Замыкал ряд Авраам, отстававший шага на четыре-пять. Когда они дошли до улицы, Джим заметил, что Король с дружками наблюдают за ними с безопасного расстояния. Джим показал им язык – он знал, что, когда бы теперь ни приехал в Нью-Карпентер, ему придется держаться рядом с дядями.

Когда все они вчетвером вышли на Депот-стрит, Джим увидел, что мистер Карсон каким-то чудесным образом припарковался рядом с дядей Зино. Пенн подошел и слегка хлопнул Джима по руке. Джим ответил ему тем же. Авраам, шедший за ними, начал что-то напевать.

Дрозды появляются с северо-запада огромным, стремительным, сверкающим потоком. Когда птицы, летящие в начале стаи, начинают в крючковатом изгибе садиться на орешник в конце поля, конец стаи – так кажется отсюда – еще только переваливает за темный хребет горы. Никогда раньше Сисси не видела ничего подобного. Обратив лицо к небу, она не отрываясь всматривается в сумерки до тех пор, пока последняя птица не пролетает над головой.

Прилетевшая стая преображает дерево, словно лето в полном разгаре – только вместо листьев на ветвях выросли птицы. Она вдруг осознает, что именно этого, такой вот полной картины дерева, ей всегда не хватало, и благодарит за эту иллюзию. День этот не теплый – не прохладный, не осенний – не зимний, для полноты ее ощущения в природе чего-то недостает. Сисси кажется, что поднятый перелетными птицами гомон – это единственный звук, который она слышит сегодня весь день.

Мальчик подбегает и, переведя дух, останавливается подле нее.

– Мам, как ты думаешь, сколько здесь птиц? – спрашивает он.

– Не знаю. Сотни… Тысячи. Очень много. Даже не знаю сколько.

Она видит, как он начинает считать, потом прекращает, поняв безнадежность затеи.

– Если б дядя Зино выстрелил из ружья, как думаешь, скольких бы он подстрелил?

Сисси смотрит вниз на мальчика, потом вверх, на дерево. Оно трепещет в уходящем свете сумерек.

– Джимми, – говорит она, – почему ты задаешь мне такие вопросы? И почему тебе захотелось, чтобы Зино стрелял в птиц?

– Могу поспорить, он сотню может подстрелить, – заявляет мальчик. – А может, и две.

У Сисси на глазах наворачиваются слезы. Она не знает, слышит ли ее мальчик и произнесла ли эти слова вслух. Сисси моргает, чтобы видеть все яснее.

– Что случилось, мама? – спрашивает мальчик.

Сисси отстраняет его, не осмеливаясь посмотреть ему в глаза. Развязывает и снимает фартук. Убирает за уши волосы. Делает несколько нерешительных шагов в сторону дерева, потом пускается бегом. Одной рукой она подхватывает юбку и заправляет ее наверх – так удобнее бежать. Удивительно, думает она, как хорошо бежать!

Мальчик семенит рядом, глаза его широко открыты. Никогда раньше он не видел, чтобы мама бегала. За всю его жизнь она ни разу не пробежала и шагу.

– Мама! – говорит он. – Мама, ты куда?

Сисси начинает махать фартуком над головой.

– Кыш! – кричит она. – Улетайте! Прочь!

Когда она оказывается в тридцати ярдах от дерева, стая поднимается как единое целое с резким, пронзительным звуком, словно разрывая воздух. Стая удаляется от дерева, как единое целое, с единой волей. Она распласталась, распростерлась, и, словно ветер, летит над полем, и, как вода, стремится в низину.

Сисси пробегает еще несколько шагов, продолжая махать фартуком, потом замедляет бег и останавливается. Сердце бешено колотится в груди, горячее дыхание обжигает горло. Она смотрит на искривленные ветки орешника, на опустевшее небо. Слышит, как кричат птицы, пролетая вдоль реки над темным лесом. В их крике зло, негодование, обвинение. Утром их уже не будет. Она разворачивается и смотрит вниз, на мальчика. Джим отходит на шаг. Она делает шаг к нему, но он опять отступает. Она показывает на дерево.

– Ну вот, мистер Гласс, – говорит она. – Теперь наступила зима.

Уважаемый мистер Уайтсайд.