– Вот в чем была проблема, – сказал проводник.

Мужчина помахал коровьей ногой над головой, будто то был флаг или факел. Он бросил ее в ложбину рядом с дорогой и залез в локомотив. Проводник помахал ему в ответ.

– Всем – на посадку! – прокричал он.

– Джим! – злобно сказал Пенн. – Дай мне перчатку! Сию минуту!

– Я же сказал – нет! – ответил Джим.

Пенн пронзительно прокричал:

– Эй ты, молокосос! Дай мне перчатку!

– Пенн! – позвал мистер Карсон. – Ну-ка иди сюда ко мне!

– Всё ребята, игра закончена, – сказал дядя Зино.

Проводник, нагнувшись, зашел в свой вагон и закрыл дверь. Джим был в ярости: Пенн назвал его молокососом перед дядями и проводником.

– Молокосос! – кричал он. – Я не молокосос!

Он закрыл глаза и со всей силы бросил мяч в Пенна. Мяч пролетел у Пенна над головой. Ударившись о землю, он отскочил несколько раз от пропитанной влагой почвы и покатился по насыпи прямо в яму с водой.

Пенн посмотрел на Джима с такой ненавистью, что Джиму показалось, что он вот-вот на него нападет. Джим готов был дать отпор. Но Пенн вместо этого развернулся и пошел за мячом. Однако, сделав один шаг, он упал на землю лицом вниз. Джим только услышал, как он сказал: «Ох…» Пенн попытался подняться, опершись на руки, но при попытке встать снова упал. Он перекатился на один бок и смотрел вниз, на ноги. Судя по выражению его лица, он сам не понимал, что происходит. К нему подбежали дяди и мистер Карсон. Пит спрыгнул с платформы. Поезд качнулся, заскрежетал и начал двигаться, Пенн лежал на спине и вопил: то был длинный, звериный звук, из-за которого у Джима внутри что-то оборвалось. Когда Джим закрыл глаза, он почувствовал, что проваливается куда-то все глубже и глубже.

У Пенна был полиомиелит.

Из Нью-Карпентера приехал шериф и повсюду прибил извещения о карантине. Местные жители все-таки останавливались в депо Элисвилла, чтобы отправить или забрать почту, но на поезд никто не садился и мало кто выходил. Занятия в школе прекратились, и ее заперли на лето, хотя был только апрель.

Джим сидел в своей комнате и ждал, когда он умрет. Он сел тогда на корточки и держал Пенна за руку. Пенн с таким выражением смотрел на собственные ноги, будто по ним ползли змеи. А теперь Джим чувствовал, как змеи ползут у него по пальцам, потом по руке: вверх и вниз. Мама постоянно заходила и прикладывала руку к его лбу проверить, не подскочила ли у него температура.

Несмотря на каратнин, погода стояла теплая и солнечная. Дувший с юга легкий ветерок приносил запахи реки, рассказывал, как пахнет просыпающаяся земля. Дяди скоро вернутся в поля. Мама будет готовить им еду и убирать в домах. Джим закрыл глаза. Все это будет происходить уже без него.

Мистер Карсон подхватил тогда Пенна в охапку и побежал к своему грузовику. В спешке он вместо того, чтобы повезти его в больницу в Нью-Карпентере, привез его домой в горы по размытым дорогам. Дяди недоумевали: то ли мистер Карсон просто забыл о том, что есть больница, то ли он доверял исключительно врачу, который жил в горах.

Джим сидел на кухне, на придвинутом к окну стуле, опершись руками о подоконник. Смотреть практически было не на что. Никто не шел по улице ни в ту, ни в другую сторону, не заезжал во двор лавки, не прибывал в гостиницу и не выезжал из нее, равно как и в депо. И все же ждать, когда ты умрешь, было на удивление интересно. Пролетевшая по небу птица уже была событием, которое стоило запомнить. Джим смотрел на трех собак, спящих посреди улицы, и ему казалось, что до этого он никогда собак не видел. Когда собаки поднялись и направились к лавке, он удивился, как это они решили, что им нужно пойти именно туда и встать именно в это время. Он частенько поднимался и разминал колени, выпрыгивал вверх и приседал, будто готовился к большому прыжку.

Единственная мысль, от которой Джиму становилось плохо, была мысль о Пенне. Воспоминание о том, как эгоистично он себя вел в тот день, когда Пенн неожиданно упал, захлестывало его, и ему становилось трудно дышать. А потом он вспоминал, как ударил Пенна мячом по спине, ликовал, когда выиграл соревнование на том скользком столбе, – вспоминал все то плохое, что он когда-либо сказал или подумал о своем друге. Больше всего на свете ему сейчас хотелось, чтобы Пенн смог воспользоваться его перчаткой. Он шептал: «Пожалуйста, пожалуйста… Пожалуйста!» – что одновременно становилось и молитвой за Пенна, и мольбой о том, чтобы эти ужасные воспоминания ушли и оставили его в покое.

Когда Джим открыл глаза, на улице у окна стоял Авраам.

– Привет, Ави, – сказал Джим, привстав со стула.

– Здравствуйте, мистер Гласс, – ответил Авраам, – я не хотел вас будить.

– Я не спал, – сказал Джим, – я просто сидел.

– А я просто проходил мимо, – сказал Авраам.

Джим задумался, почему это Авраам проходил через двор лавки, а не по улице.

Авраам улыбнулся, Джим не понял, чему именно, – потянулся и широко зевнул.

– Я бы и сам не прочь прикорнуть, – заметил он. – Слишком много съел за обедом.

– Ох… – вздохнул Джим.

Авраам полез в карман куртки и вытащил оттуда маленький сверток, завернутый в замасленную коричневую бумагу.

– Вот вспомнил, – сказал он. – Я уж слишком наелся, чтобы съесть еще и этот жареный пирожок с яблоками. Ты не хочешь?

Джим посмотрел на пирожок. Только сейчас он понял, что этот жареный пирожок – именно то, чего ему сейчас хочется. Джим только не знал, что скажет мама, если он его возьмет.

– Придется его выбросить, – добавил Авраам. – Я бы и сам его съел, да уж некуда, наелся под завязку.

Джим вспомнил о своем желании дожидаться, когда придет смерть, и решил, что имеет право съесть последний пирожок.

– Хорошо, – сказал он. – Но это только для того, чтобы ты его не выбросил.

Джим взял сверток и положил его под кровать, намереваясь съесть потом.

– Ну и ладно, – сказал Авраам. – Думаю, мне пора возвращаться. Приятно было с вами поговорить.

– Спасибо за пирожок, – поблагодарил Джим.

Авраам кивнул и сделал шаг назад, но не развернулся и не ушел. Вдруг кожа у него на лбу опустилась ниже, прямо к глазам; под ее тяжестью брови сдвинулись вниз; он нахмурился и как-то сразу показался очень старым.

– Вы в руках божиих, мистер Гласс, – сказал Авраам. – Даже когда вам кажется, что это не так. И мистер Карсон, он тоже в руках божиих.

– Он мой лучший друг, – сказал Джим.

– Так что ж, лучшего места нет, чем быть в руках божиих.

– Но у него полиомиелит.

– Ну и что, – сказал Авраам. – Полиомиелит – дело земное. Для бога дела земные значения не имеют. Постарайтесь это запомнить.

– Постараюсь, – ответил Джим.

– Все будет хорошо, – сказал Авраам.

– Да, – сказал Джим. – Я постараюсь.

Пит нес в бумажном мешке что-то очень тяжелое на вид.

– Привет, Пит, – сказал Джим.

– А, Джим, – сказал Пит.

Что еще сказать, Джим не знал. Его разговоры с Питом Хантом редко заходили дальше приветствий. Пит протянул мешок Джиму.

– Я тут разгребал у угольной кучи на днях и нашел вот это, – сказал он. – У меня и места нет, негде хранить. Если хочешь, оставь себе. У меня полно такого добра.

В мешке был большой плоский кусок угля, весь покрытый тонкими отпечатками листьев. Джим не верил своим глазам. Этот образец Пит хранил в своем письменном столе на станции. Пит отказывался даже за деньги отдать его, и не раз.

– Боже, Пит, – сказал Джим. – Спасибо! Почему ты отдаешь его мне?

– Да я просто подумал, нужно расчистить место. Только и всего. Если не тебе, то пришлось бы сжечь его в печи.

Джим провел пальцем по контурам древних отпечатков.

– Здесь их сорок один. Сорок один листик. Все разные. Я их все сосчитал, – сказал Пит. – Если ты рассмотришь их, то увидишь, что они похожи на папоротники.

Джим кивнул, соглашаясь. В летнее время поросшие лесом берега реки манили прохладой от пышно разросшегося папоротника.