– С днем рождения, Джим, – сказала она.

Внезапно и все дяди оказались вокруг него.

– Посмотрите-ка на него, – сказал дядя Эл. – По-моему, он не знает, что это такое.

– А что это? – спросил дядя Корэн.

– Это торт Джиму, ко дню рождения, – заявил дядя Зино.

– Ох, – вздохнул дядя Корэн, – а я было подумал, что Сисси загорелась.

Джим сосчитал свечи на торте. Их было десять.

– Джим, – сказал дядя Зино, – неужели ты подумал, что мы про тебя забыли?

– Я подумал, что вы на меня злитесь.

– О, милый мой, не плачь, – сказала мама. – Никто на тебя не злится.

– Я не злюсь на тебя ни капли, Док, – подтвердил дядя Зино. – Даю слово.

– Зино, я же тебе говорила, не надо брать его в поле, – заметила мама.

– Успокойся, Сисси, – тихо проговорил дядя Зино.

Дядя Зино поднял Джима вверх за лямки комбинезона и притворился, будто хочет выбросить его через перила во двор.

– Ну и дурачина же ты, простофиля! – сказал он. – Уж если б мы на тебя разозлились, ты бы сразу это узнал. Правда, Эл?

– Да мы бы за ним с палкой бегали, если б разозлились.

Джим не мог понять, почему он плачет, но остановиться никак не мог.

– Уайти Уайтсайд дал мне бейсбольный мяч, – сказал он.

– Ну вот, – сказал Зино. – Очень любезно с его стороны. Ты его поблагодарил?

Джим кивнул.

– Вот и хорошо. Так тебя воспитали. А теперь давай, вперед: пора задувать свечи.

Джим задул свечи с одного раза.

Интересно, мистер Ральф Уайтсайд раздает бейсбольные мячи всем мальчикам, которых встречает во время своих объездов? – спросила мама.

Дядя Зино быстро и едва заметно покачал головой.

– Джим, – спросил дядя Эл, – можно нам по кусочку твоего торта?

– Думаю, что да, – отозвался Джим.

– Нам не пекли шоколадный торт на день рождения. Правда, Элли? – спросил дядя Корэн.

– Точно, не пекли.

– Ну так пошли в столовую, – пригласила мама.

В столовой, посреди стола, Джим заметил бейсбольную перчатку и бейсбольную биту. Он стоял в дверях и не мог отвести глаз.

– Это – мое? – спросил он.

– Что твое? – переспросил дядя Зино.

Джим указал на стол. Дядя Зино склонился, заглядывая в столовую, и пожал плечами.

– Никогда раньше их не видел, – сказал дядя Корэн. – И вообще, что это такое?

– Перестаньте же! – сказала мама. – Иногда на вас уже терпения не хватает.

Дядя Зино положил руку Джиму на спину и слегка подтолкнул его в столовую. Джим осторожно приблизился к столу, как будто мог спугнуть перчатку и биту, если б двигался слишком быстро.

– Бита – подлинная, от фирмы «Луисвилл слаггер», – заметил дядя Зино. Возможно, она для тебя немного великовата, тогда тебе придется держать ее немного дальше от узкого конца, пока ты до нее не дорастешь.

Бита и в самом деле была для Джима тяжеловата и более чем на несколько дюймов длиннее, чем нужно. Он взялся руками за рукоятку и пропустил ее между ладоней вниз, так чтобы она по длине стала подходящей для свинга. Древесина была гладкой и прохладной, так тщательно отполированной, что Джим мог уловить в ней собственное отражение.

– Замечательная бита, – объявил он. – Она просто замечательная.

– Ну а теперь перчатка, – сказал дядя Зино. – Это «Роулингз». Я спросил продавца в магазине в Нью-Карпентере, какими перчатками пользуются игроки главной лиги, и он сказал, что «Роулингз». Тебе должно быть легко ловить мячи такой перчаткой.

Перчатка, как и бита, была великовата. Но ни сейчас, ни потом Джим этого не заметил. Толстые пальцы перчатки были сплетены вместе замысловатой паутиной ремешков из грубой кожи; шнурок на запястье прикреплен яркой медной кнопкой. Джим приложил перчатку к лицу и глубоко вдохнул ее запах. То был замечательный, почти забытый запах помещения, где у дядей хранилась сбруя. Джим мог часами просиживать в сарае, пока дяди чинили и смазывали сбрую – одному ему там играть не разрешалось.

Джим смотрел на маму и дядей, будто у него была замечательная история, которую он хотел бы им рассказать, да на беду не мог припомнить, на каком языке они говорят. Все казались такими счастливыми, словно они сами только что получили биту и перчатку, и только мамины глаза немного увлажнились.

– Это от всех нас, Джим, – сказала она. – Мы очень тебя любим.

– Говори за себя, Сисси, – сказал дядя Корэн. – Я бы не стал заявлять столь безоговорочно.

– Ну на дурачину-простофилю он потянет, – отозвался дядя Эл.

– Да, не вырос еще из детских штанишек, – сказал дядя Зино. – Но, думаю, он – с нами в одной связке.

Летнее пастбище в сумерки.

Удар, которым мальчик был бы удовлетворен, никак ему не дается. Хотя соприкосновение с мячом происходит почти каждый раз после свинга, но нанести удар такой силы, какой рисует ему воображение, – не получается. Мяч не летит как ошпаренный в небо, а отпрыгивает в высокую траву, будто испугался какого-то шума. Словно привязанная веревочкой умирающая пчела, он еще слегка гудит, а потом катится к месту досадной остановки.

Дядя Зино подает. После каждого удара мальчика он прослеживает путь мяча до самой травы и без единой жалобы извлекает его каждый раз из нового потайного места. В том, что мальчику мало что удается, он винит себя. Просто бита слишком тяжелая. Он это понимал, когда ее покупал. Просто не хотелось каждый раз покупать новую, потому что мальчик растет. В глубине души он корил себя за то, что погнался за дешевизной.

Дядя Эл и дядя Корэн следили за полем, держась позади брата на невероятно оптимистичной дистанции. В наступавшей темноте лица их было не разглядеть, силуэты – практически одинаковые, разве что дядя Корэн – с бейсбольной перчаткой на левой руке, тогда как дядя Эл, будучи левшой, – с перчаткой на правой. Они выкрикивают слова одобрения каждый раз, когда мальчик делает удар по мячу. Они приветственно сталкиваются кулаками в бейсбольных перчатках, но это исключительно ради племянника: они уже не верят, что мяч долетит до того места на поле, где они стоят. А ближе они не передвигаются, так как мальчик из-за этого расстроится.

У всех троих братьев маленькие перчатки без карманов – старомодные бейсбольные перчатки, которые у них еще с той поры, когда сами они были мальчиками. Рукавичка дяди Эла была сшита для игрока на поле с рабочей правой рукой, но он носил ее не на той руке так долго, что уже этого не замечал. Каждый из дядей с удовольствием сыграл бы в бейсбол, если бы кто-то предложил. Но шли годы, а никто не предлагал. Так они хранили свои маленькие, должным образом смазанные бейсбольные перчатки, как реликвии, считая при этом, что такое предложение дело не банальное, но между тем – неотвратимое.

Мальчик изучает дядю Зино: он видит, как его лицо будто озаряется тихим светом, похожим на свет луны, видимый из-за облаков. Оно меняется – сотнями незнакомых лиц, незнакомых улыбок. И мальчик смотрит, пока глаза его не начинают непрерывно моргать, а ему хочется лишь одного: видеть только, что там, в этом лице.

– Все нормально, Док, – говорит дядя Зино. – Смотри на мяч. Вот он пошел.

Бейсбольный мячик в руке дяди Зино едва виден; кольцо дымка, тень. Леса с той стороны пастбища уже потемнели, заснули. И лишь память подсказывает, что между ними течет, извиваясь, река. Дядя Зино аккуратно бросает мяч в направлении мальчика, который не видит мяча до тех пор, пока тот не описывает арку над темной полосой деревьев, зависая на какой-то момент, словно затмение на отливающем слабым светом небе. У мальчика устали руки. Он отбивает мяч изо всех сил. Бита и мяч едва соприкасаются. Мяч падает на землю у ног мальчика. Мальчик перехватывает биту левой рукой, поднимает мяч правой и опять бросает его дяде Зино.

– Я почти каждый раз его отбивал, – говорит мальчик.

– Баттер, баттер, баттер, баттер[4], – закричал дядя Эл.

– «Что говоришь ты, что говоришь, что говоришь», – распевал дядя Корэн старинную песенку бейсболистов. Дяди поют для мальчика. Он никогда не слышал ничего прекраснее. Ему не хочется, чтобы это кончалось.