– Ох… – вздохнул Джим.
– А если ты не платишь, то приезжает налоговый инспектор, разносит в пух и прах твою установку и сажает тебя в тюрьму. Но в те стародавние времена налоговый инспектор не очень-то обращал внимание на горцев, а потому и горцев мало заботил налоговый инспектор. Слишком хороший был способ убрать с дороги некоторых людей.
Твой дед попал в беду из-за того, что не понимал, когда нужно вовремя остановиться. Эймос изготавливал особый вид самогона «Черри Баунс», и народу так он понравился, что приезжали и из Шарлотта, и из Спартенберга и из Колумбии, – да отовсюду, чтобы прихватить банку-другую. А Эймос был трудяга – этого у него не отнимешь. Как только дикая вишня созревала на Линз-Маунтин – Эймос Гласс был тут как тут. Собирал ее, работая неустанно, делал наливку, и через некоторое время разбогател. С этого момента и началось его падение: разбогатев, он захотел стать еще богаче. Построил здесь, в горах, прямо у всех на виду, через дорогу от своего дома, большую винодельню. Это было большое кирпичное здание с медными дистилляторами, которые сам сюда доставил откуда-то с севера.
Естественно, инспектор услышал, до чего тут Эймос дошел. И поскольку у них не было другого выбора, то они послали сюда за ним парочку лучших сотрудников, чтобы его утихомирить. Но через несколько дней эти ребята вернулись с пустыми руками, до смерти напуганные. Эймос поймал их, связал и сказал, что в горы теперь ходу нет. С ними он послал депешу инспектору, что убьет любого, кого бы тот ни послал. И этим Эймос не удовлетворился: он послал письмо в газеты в Шарлоттвилле, где говорилось, что Линз-Маунтин отделилась от Штатов.
– Это как в войне между штатами?
– Так точно. Эймос верил, что это данное ему богом право производить «Черри Баунс». Он задавал всем вопрос, почему это господь насажал вишневых деревьев в его горах больше всего. Он не хотел, чтобы правительство указывало ему, что он должен делать, и думал, что все так же, как и он, ненавидят правительство. Он думал, что, стоит ему поднять шум, все здесь поднимутся на борьбу, как во времена Конфедерации в 1861-м. Эймос был капитаном у Джейба Стюарта, генерала кавалерийской бригады, и никак не мог отойти от прошлого порядка вещей.
– И что же произошло?
– А произошло то, что никто, кроме самого налогового инспектора, не обратил на Эймоса особого внимания. Народу нравился его ликер, это правда, но он сам их мало интересовал. Они боялись Эймоса, но не любили его – а это не одно и то же. Кроме того, многие люди отсюда были тогда на войне на Севере. Много было и таких, кто думал, что он просто свихнулся. И по этой причине только несколько его старинных приятелей, которые жили на то, что зарабатывали у Эймоса, в основном из Джентайнов, пошли в его маленькую армию, зарядили винтовки, с которыми охотились на белок, и стали поджидать, когда придет инспекция.
– И инспекция пришла?
– Все верно, пришла. То, что Эймос захватил тех ее представителей, да еще написал письмо в газеты, разозлило налоговую полицию, и управляющего, и всех достаточно сильно вывело из себя. Они собрались и послали сюда в горы семьдесят пять федеральных маршалов и пулемет Гатлинга.
– И была война?
– Не сказать, чтобы война, Док. Эймос и его ребята забаррикадировали дорогу и ждали налоговую полицию. Но когда эти самые, из Джентайнов, увидели, какие силы подошли, да еще посмотрели на пулемет Гатлинга, они решили, что совсем не хотят отделяться от Штатов. И все они, друг за другом, исчезли в лесу. Старый Эймос увидел, на чьей стороне перевес, и попытался спрятаться. Да был он уже стар, и никто не стал ему помогать. Через денек или два обнаружили, что он прятался в кукурузном хранилище, и его забрали, приволокли назад к его дому, сожгли винодельню, а его заставили смотреть. Твой отец рассказывал, что самая первая вещь, которую он запомнил, это был тот костер. Было это в 1904 году, и он тогда был совсем маленьким парнишкой. Возможно, именно по этой причине не сожгли тогда и их дом: не хотели оставлять женщину с маленьким ребенком без крова. Эймоса они забрали вниз и пристроили его в тюрьму. А через девять лет его выпустили.
– А когда его выпустили, он остался таким же плохим?
– Может, и еще хуже. Эймос ни капли не изменился в Атланте. Разве что постарел и утратил мастерство изготовления виски. Говорят, что когда он вернулся, то не смог как следует приготовить ни одной партии «Черри Баунс». То ли он недостаточно сильно подогревал напиток, то ли слишком перегревал, но все получалось так, что и в рот не возьмешь. Говорят, что именно по этой причине он так плохо обращался с твоим папой и бабушкой. Он все потерял, кроме своего дурного нрава.
– Один раз папа прострелил дырку в самогонном аппарате Эймоса Гласса, – сказал Джим.
– Твой отец был смелым человеком, Док. Люди поговаривали, что Эймос в свое время убил одного или двоих и не за такие провинности.
Джим представил себе, как его отец сидит на корточках в зарослях лавра и тщательно выбирает точку для прицела на стенке дистиллятора Эймоса. От этого он воспылал смелостью и гордостью за отца.
– Мой отец ничего не боялся, – заявил он.
– А ты боишься Эймоса Гласса? – поинтересовался дядя Зино.
– Нет! – соврал Джим.
– Ну и хорошо. Вот мы уже подъехали.
Джим резко выпрямился и огляделся вокруг. Они ехали через прохладный лес: тсуга, лавр, белые сосны, – но ничего не говорило о том, что здесь кто-то живет. Впереди дорогу пересекал горный ручей. Дядя Зино остановил грузовик посреди брода. Снизу по течению ревел водопад. А с другой стороны ручья разлилось широкое зеленое озерцо, производившее впечатление прекрасного места для плавания и рыбалки. На дальнем конце водоема, на мелководье у берега с цветущим лавром, в грязноватой лужице, время от времени вода возмущалась.
– Это Ручей Пантеры, Док, – сказал дядя Зино. – Берет начало из трех источников, вон там, наверху. А на вид кажется, будто что-то выползает из воды и прячется в зарослях лавра.
– Как ты думаешь, что это было такое? – спросил Джим.
– Не знаю, что и сказать, – ответил дядя Зино.
Они выехали на другой берег ручья.
За следующим поворотом стоял длинный некрашеный дом с анфиладой, фронтон которого выходил на дорогу. Дядя Зино остановил грузовик, не заезжая во двор. Во дворе, заросшем бородачом и песчанкой, примостился заржавевший грузовик. Дом казался нежилым; он скорчился под провисшей жестяной крышей. Высоко над ней поднимались раскрошившиеся каменные трубы. Джим видел дневной свет, пробивающийся сюда над крышей с другого конца двора. Весь дом просел, доски отошли и загибались, как стружка на частично отесанной палке. То был самый длинный, самый смешной дом из всех, что Джиму когда-либо доводилось видеть. Не знай он, кто ждет внутри, – возможно, и рассмеялся бы.
– Это дом твоего деда, – сказал дядя Зино.
– Да, сэр.
– Он сам его построил сразу после войны.
– А почему он такой длинный?
– Знаешь, все здесь говорят, что Эймос знал, как начать строить дом, но не знал, как остановиться.
– Ох…
– Сам Эймос говорил, что дом этот в один этаж в высоту и пять этажей в длину.
– И здесь родился мой папа?
– Да, в этом самом месте. И жил здесь, пока не спустился с гор.
– А дедушка мой сейчас там?
– Думаю, что да. Я слышал, что он серьезно болен. Ты готов?
Не успел Джим ответить, как две длинноногие девочки, лет четырнадцати-пятнадцати, выпрыгнули из кустов лавра и понеслись, как оленята, к дальней части дома.
– Я еще раньше их увидел, – прокричал дядя Корэн из кузова.
– Ну теперь мы знаем, каково купаться в ручье, – сказал дядя Зино.
– Кто они? – спросил Джим.
– Понятия не имею. Но думаю, что скоро мы это выясним.
Дядя Зино заехал во двор и остановился у старого грузовика. Через дверь с проволочной сеткой Джиму был виден весь дом до самого его конца, куда через заднюю дверь проникал яркий треугольник света. В промежутке между этими двумя дверьми дом выглядел зловеще темным. Дядя Зино посигналил, подождал несколько минут, потом вышел и обошел вокруг грузовика. Девчоночье личико выглянуло из-за стены справа от двери с сеткой и исчезло так же быстро, как и появилось. Другое личико, копия первого, показалось из-за стены слева от двери и мгновенно скрылось. Дядя Зино остановился на месте.
