Эдвин неглубоко вздохнул. Я не успел понять, это был звук удовлетворения или недовольства — это могло быть как одно, так и другое.

— Неплохо. А говорил, не найдет, — Эд нежно погладил гриф, и тот отозвался, будто исполинская кошка, нежнейшим звуком. У меня зачесался подбородок, Лира странно икнула, а диван… Плюшевый засранец заревновал — стал твёрже. Проклятье, тут сижу я, а не Эд! Нечестно!

Эд же слушал мурлыканье инструмента.

— Мы подружимся, — удовлетворённо выдохнул он, — Геау-ти-Нно.

— Что? — переспросил я.

— Геау-ти-Нно, — повторил Эд. Гитара замурчала громче. — Имя музы.

Он взял инструмент поудобнее, зажал конец корпуса под мышкой. Его пальцы бегло пробежали по струнам, и сама ткань реальности вдруг словно вздохнула, всколыхнулась. Это был не звук, а то, что следует после него — как если бы у звука была следующая ступень эволюции.

На один аккорд все стекла в доме отозвались как одно — мы с Лирой слышали многоголосый, в разных тонах, хрустальный звон, доносящийся от обычного стекла. Стекла в окнах и витринах, стекла, обнимающего зелья, стекол в часах… Мы услышали испуганный вскрик Гиз, когда волна звука дошла и до ее этажа.

Эд хихикнул, как мальчишка. Волосы волшебника встопорщились и мелко задрожали от проводимой им Мощи. Сонитист ударил по струнам ровно три раза.

Первый удар всколыхнул атмосферу. В воздухе комнаты начали дрожать вращающиеся линзы. Из-за этого свет от желтоватых электрических ламп сменился на беготню целой стайки солнечных зайчиков. Кот заорал, что нам срочно надо это поймать. Но на то он и Кот, чтобы орать, и на то я — это я, чтобы его сдерживать.

Второй удар был обычной музыкой, обычным звуком, но при этом он доносился откуда угодно, но не от Эдвина — из углов комнаты, из кухни, из-за решетки, с второго этажа. Сам Эдвин словно безмолвно застыл, перед тем как нанести третий удар.

С ним древесина пола, штукатурка и обои на стенах пошли объемными волнами. Это выглядело настолько нереально, что меня затошнило. Ни дерево, ни обои не потрескались или как-либо повредились, но тем не менее — они колебались, высота волн достигала порядка полуметра. В таком виде подойти к Эду было невозможно.

Волшебник больше не касался струн. Сначала медленно истаяли воздушные линзы, потом пол со стенами заняли привычное, статичное положение. Последним утих серебристый звон стекла.

Лицо Эда было покрыто капельками пота. Волосы были всклокочены и лежали в беспорядке. По лицу блуждала странная улыбка, в ней было как удовлетворение, так и странная неуверенность.

Волшебник с нежностью отложил инструмент, оправил волосы, вытер пот и выдохнул:

— Ну и ну, давно так не выкладывался. Инструмент в руках словно птичку согнал.

— Птичку? — недоуменно переспросил я.

— Мистер Моуз имеет в виду, что он кратковременно потерял над собой контроль, — пояснила почему-то раскрасневшаяся Лира.

— Но вот не уверен… Геау-ти-Нно — третья нота, и она не то чтобы подходит к моему роду деятельности. Для любопытных котов — в Шуме существует девять нот. Первая отражает хаотический вихрь созидания, а восьмая — ледяную статику завершенности и упорядоченности. Все остальные идут от первого к последнему. Я привык работать с седьмыми и пятыми нотами.

— А девятая?

— С ними запрещено работать. Считай это Запретным искусством от мира Шума. Девятая нота разрушает упорядоченное и останавливает созидание. Чтобы что-то создать, нужно что-то сломать — слышал такое?

— Да.

— Девятая нота — оживший принцип энтропии. Это какофония.

С лестницы послышались шаги, и в магазин зашла Гиз. В руках она держала ведро со стеклянными осколками.

— Мистер Моуз, это было твоих рук дело?

— Ну да, — не видел смысла отпираться Эд.

— Требую устроить концерт, — заявила Гиз с лихорадочным блеском в глазах.

— Да без проблем, — хохотнул волшебник. — Закончим только со всеми культами, и я устрою великолепный концерт. К слову, милые дамы и один взбалмошный кот, казнь состоится послезавтра в полдень, так что с утра надо свернуть Маяк.

***

Весь следующий день я тоже провел очень интересно. Я лежал, потом полеживал. Немного полистал книгу про Инферно. После обеда я валялся, потом я лежбанировал, ну а после ужина старательно производил лежание.

Побольше бы таких дней.

Однако, была и суета. По городу ходили констебли и военные — в боевых мундирах и при оружии. Они предупреждали население о вероятных волнениях завтра в городе. Просили всех воздержаться от присутствия на казни, если только гражданин не имеет Черного сертификата. Только в наш магазин заходило трое констеблей, так что, очевидно, звуки наведенного шороха будут слышны в предместьях.

После ужина все разошлись спать. Все, кроме Лиры — девушка пошла готовить новую партию зелий.

Я же, подчиняясь импульсам Кота, которые старательно гасил весь день, пошел в гостиную.

Размышляя о том, почему я в последнее время сильно подчиняюсь ему, и не скажется ли это на моей жизни, я не заметил, как подошёл к матерчатой сумке, в которой лежал инструмент Эда.

Я с трудом подраспустил горловину сумки и начал обнюхивать инструмент. Влияние Кота? А вот и фигушки. Уже лично мне было интересно.

Так, на грифе остался запах Эдвина. Все ещё древесина, лак, конские волосы, металл. Та-ак, можно принюхаться… хм, цветы? Розы, вроде. И немного тюльпаны. Интересно, почему инструмент пахнет цветами? Проклятье, как много оттенков!

Это все равно что перед обычным человеком поставить мешок с мелкими предметами — кубиками, перочинными ножичками, бутылочками, безделушками и прочим. И вот человек сидит и перебирает, желая узнать, что там лежит.

Влезаю глубже в мешок. Основная масса оттенков шла от отверстия в корпусе. Вдыхаю.

Корица? Собачья шерсть? Снег? Да сколько их тут?! Где побывала эта гитарка?

Надо залезть ещё глубже. Целиком забираюсь в мешок.

Тихий запах древесной стружки. Смола хвойного растения. Чуток гнилых яблок. Чей-то страх. Рулет с медом. Совиные перья, вроде…

Я вдыхал и перебирал ароматы, пока не уснул.

***

Я проснулся утром от того, что кто-то дёрнул мешок. Мое узилище взмыло в воздух, мотнулось и с размаху ткнулось в что-то твердое. Не менее твердые части гитары надавили на мои легкие, так что я даже не мог мяукнуть.

— Мисс Фольди, я пойду. После меня сверните Маяк. Вернусь к вечеру, надеюсь, с победой.

— Желаю удачи, мистер Моуз.

Пока я восстанавливал дыхание, Эд с мешком за плечами закрыл за собой дверь. С испугом я услышал звяк колокольчика.

Проклятье. Проклятье. Проклятье. Как бы Эду намекнуть, что я в мешке? Да неужели он не чувствует мой вес? Любопытно, что он со мной сделает? Как сильно будет волноваться Лира? И что уже она сделает со мной?

Вспомнив о лягушках, я похолодел.

Если Лира узнает, что я пробрался на казнь, то казнят уже меня. Одними лягушками я тут не отделаюсь.

Тем временем Кот выл, что мне надо хотя бы слушать окружающую среду. И, к слову, это было не лишним — город замер.

Я не слышал ничего, кроме пения птиц и шагов волшебника. Ни других шагов, ни разговоров прохожих, ни шелеста призраков (которые сами по себе были редкими прохожими), ни проезжающих всадников.

Так ещё мало того, что я ничего не видел, я даже не мог почувствовать запахов сквозь проклятущий вонючий мешок. Но уверен, что ничего бы толком не почувствовал.

Тем временем Эд все шагал по городу.

Я решил начать извиваться и пинаться, лишь бы Эд заметил. И волшебник не заставил себя ждать.

Сначала я услышал витиеваетое ругательство. Потом мешок снова мотнуло. Моя бочина повстречалась с брусчаткой улицы, воздух снова ушел из лёгких.

И, наконец, я увидел рассеянный свет. Было облачно. Потом, буквально через мгновение, свет заслонил Эдвин. От него пахло испугом и злостью.

— Что? Джаспер?! — изумился он.

— Э-э-э… Хе-хе?

— Донные духи, я думал, ты умный.

— Ты говоришь это коту, Эд.