– Ну, наконец-то, – усмехнулась Марина, отходя в сторону и пропуская подругу в квартиру. Пальцы автоматически нащупали выключатель; комнату тут же наполнили ярким светом встроенные в невысокий натяжной потолок светодиодные лампы.

– Не смотри так на меня, я не виновата, – Диана закрыла за собой дверь, потянулась к Гейден и легко чмокнула её в щёку, попутно распутывая мягкий клетчатый шарф с шеи.

Марина тут же ощутила сквозняк, холодным дыханием коснувшийся нагих ног. И мурашки, проскочившие недружным табуном по коже бёдер вверх, рассеиваясь на пояснице. Поёжилась, складывая руки на груди.

– А кто виноват?

– Чёртов снегопад, – отозвалась Диана, вручая Марине тёмно-синий пуховик, который тут же оказался на вешалке в шифоньере. – Ты смотрела в окно? Ужас, что творится.

Марине довелось один разок выглянуть на улицу, и она с полной уверенностью могла сказать, что Лисовская ничуть не преувеличивала. Мало того, что снег сегодня валил с затянутого серыми облаками неба в каких-то ненормальных количествах, так ещё и поднявшийся ни с того ни с сего ветер заносил все дороги и тропинки, лепя слипшиеся снежные хлопья прямо в лицо укутанным прохожим.

В такую погоду хотелось сидеть дома, завернувшись рулетиком в тёплый плед, попивая какой-нибудь горячий напиток, и мысленно благодарить род людской за то, что когда-то какому-то умному человеку в голову пришло, что отопление – вещь хорошая и нужная.

Просто прекрасная.

Этим девушки, собственно, и собирались заняться.

Гейден с улыбкой на губах наблюдала за подругой, которая как раз была занята попыткой, стоя на одной ноге, развязать шнурки на ботинке второй, приподнятой и согнутой в колене. Получалось не очень удачно, поза была не самой безопасной, и девушка рисковала вот-вот навернуться, поэтому Гейден в один шаг оказалась рядом с ней и в целях поддержки взялась пальцами за худое предплечье.

Та приглушённо пискнула: «Спасибо» – и сбросила злосчастную обувь с приподнятой ноги, приступив ко второму ботинку, на который потребовалось меньше времени. Затем выпрямилась, поправляя спутанные ветром волосы. На них медленно таяли снежинки.

– Будешь чай? – спросила Марина, когда шатенка повернулась к ней.

Та кивнула, соглашаясь, а потом внимательный взгляд тёмно-синих глаз опустился немного ниже Марининого лица.

И Гейден отчётливо ощутила, что сердце пропустило удар, а ладони увлажнились, заледенев, пока наблюдала, как края рта Лисовской медленно ползут вверх, растягивая ухмылку на губах, и Диана вновь смотрит на неё.

Взглядом, в котором сверкает огонёк понимания, сначала маленький, едва заметно, а потом опасно разгорающийся, усиливающийся. Будто за одно мгновение.

Марина не привыкла прятать шею от чужих глаз. Артуру она не позволяла оставлять на своей коже отметины.

А теперь… что-то произошло, изменилось. С ней или в ней.

Вчера она млела, когда его губы впивались в её шею влажными жёсткими поцелуями, когда сильные, удерживающие руки водили по её спине, то поглаживая, то сжимая нежную кожу сквозь ткань футболки. Когда он шептал ей в ухо, как она нужна ему, сейчас. Всегда. А она шептала в ответ.

И чуть не плавилась в его руках. Чуть не растеклась прямо там, двумя этажами выше. Стонала в его рот, от его прикосновений, ласк, поцелуев. Горячих, чувственных, таких нужных.

Таких нужных ей, господи.

Оглаживала мышцы его плеч, груди, зарывалась пальцами в волосы, жалась к нему животом, грудью, бёдрами, желая лишь быть ещё ближе. К нему. Сильнее прижаться.  Стать одним целым.

С ним.

Это продолжалось около часа. Они просто целовались, иногда прерываясь, заглядывая друг другу в глаза, томным взглядом, размазанным, невидящим. Не сфокусированном на мире вокруг. Только друг на друге. Шептали какие-то безумные глупости. И хотелось умереть от счастья.

Марина чуть не умерла.

Под конец он уже просто обнимал её за плечи, прижимая к себе, и поглаживал по волосам, пытаясь отдышаться. Она тоже тяжело дышала, положив голову ему между грудью и плечом, и водила пальцем по его горячему предплечью. Они то молчали, то разговаривали о чём-то, то снова молчали. И было так уютно, так хорошо.

И не хотелось больше ничего.

А когда Марина часом позже заглянула в зеркало своей ванной, обнаружила на коже шеи ярко-красное пятно, оставленное его ртом. И почему-то улыбнулась, глядя на своё отражение, чувствуя, как тёплая волна счастья хлестнула её по рёбрам. Закрыла лицо руками и никак не могла перестать улыбаться.

Влюблённые люди ведут себя как идиоты?

О, да, несомненно. Но это мало волновало её, когда она всё продолжала рассматривать себя в зеркале, обводила кончиком пальца неровный контур внушительного засоса и кусала губу.

Вчера.

А сейчас.

Рука взметнулась к шее почти автоматически, однако пальцы скользнули выше и быстрым движением выудили пряди, заведённые ранее за ухо. Они легли на ключицу, прикрывая от внимательных глаз Лисовской оставленный Егором след. Гейден обняла себя за плечи, с нарастающей толстым слоем в груди неловкостью ожидая реакции шатенки.

– Хорошо провели время, я смотрю, – блеснула глазами та.

Марина закусила губу, потупив глаза.

– Ну, можно и так сказать.

Повисла тишина. Гейден ощутила, как пунцовеют щёки, жар коснулся и кончиков ушей – ей давно не было так неловко перед подругой. И тот факт, что Лисовская и сама не раз и не два приходила в школу с точно такими же пятнами на бледной шее, это стеснение ничуть не останавливал.

Она однозначно не стыдилась этих отметин. И не стыдилась того, чем они вчера увлечённо занимались с Рембезом. И уж тем более она не стыдилась, что это всё у неё произошло именно с ним и что именно его метка сейчас краснела на её коже, спрятанной под волосами. Просто, кажется, она забыла, каково это – быть пойманной на своих чувствах. Прятать последствия многоминутного удовольствия.

Или не знала этого никогда. Никогда до Егора.

Потому что не могла объяснить почти что разрывающегося в грудной клетке счастья. Оно стиснуло её, накрыло с головой, растворилось в ней самой, и она чувствовала, что светится. Изнутри, ярко, ослепительно. Она не могла перестать улыбаться, и мысли стабильно возвращались к одному только человеку.

Она чувствовала себя по уши влюблённой, и это забавило. Они оба не маленькие, но бесконечное смущение, вызванное то ли смелыми движениями рук, то ли влажными поцелуями на груди и шее, то ли громким шёпотом о своих чувствах прямо в раковину уха или в губы друг друга, не отпускало обоих. Оба краснели и млели одновременно. А потом краска сходила с лиц, пока они просто лежали или сидели, сплетя пальцы, и рассматривали соединённые руки – каждую фалангу, каждую косточку.

Они оба находили нечто прекрасное в их соединённых руках.

Нечто большое, весомое, такое объёмное. Нежное, светлое, тёплое. Настоящее. И радовались, как дети малые.

И хотелось, чтобы это не заканчивалось

Марина улыбалась, а Егор – ей в ответ.

Что такого хорошего они сделали в прошлой жизни, чтобы сейчас быть такими счастливыми?

Наверное, спасли весь мир от неминуемой гибели. Не иначе.

Марина подняла глаза на подругу и пожала плечами, улыбаясь. Мол, вот так и есть. Всё именно так, как ты увидела. Именно так.

Лисовская растянула губы в хитрой, но ласковой улыбке, непроизвольно склонив голову чуть вбок.

– Счастливые, – произнесла она, и это была совершенно искренняя радость за них. Марина знала. Тут же кивнула, чувствуя, что уголки собственного рта поднимаются вверх ещё сильнее, а щёки болят от улыбки, уже, кажется, прикипевшей к губам за эту неделю, но она не обращает на эту почти незначительную ломоту никакого внимания. Просто протягивает руку, сжимает пальцы Дианы – от нахлынувших вдруг эмоций.

Благодаря её.

Она часто слушала Маринины мысли о нём. Она часто подсказывала, утешала, поддерживала. И терпела тоже часто. Она явно заслужила благодарности.