Он орал ей в лицо в надежде, наконец, докричаться. Докричаться до глухо заколоченного разума девушки. Что нужно сделать, чтобы человек понял смысл того, что пытаются до него донести? Потому что она однозначно не могла понять.

Молодой человек опёрся на парту позади себя. Рука взметнулась к лицу, и пальцы потёрли переносицу. Веки опустились, и Егор отчётливо ощутил навалившуюся на плечи усталость. Катастрофически тяжёлую, придавливающую свинцовой плитой к земле. Слух различил быстрые шаги к двери, которые сделались приглушённее, стоило девушке выйти за пределы класса, а потом и вовсе исчезли.

Зато стали слышны другие. Приближающиеся и тяжёлые.

И знакомый низкий голос, насквозь пропитанный непониманием.

– Ты что творишь?

К кому обращались?

Егор открыл глаза, стрельнув взглядом в сторону двери. Натыкаясь на Киричука, что, взявшись пальцами за дверной косяк, стоял в проёме, уставившись на него удивлённым и неверящим взглядом.

Таким, будто Егор только что собирался выброситься из окна. Или выбросить кого-то другого.

Брови поползли вверх.

– Что?

Голос чужой, не его. Глухой, хриплый.

– Что это за девушка?

Что за вопросы?

А тон товарища напряжённый, тяжёлый и… холодный? Да что случилось-то?

– Никто. А чт…

– Что у тебя с ней? – слишком быстрый вопрос, перебивший его, ошарашенного и потерянного. Начинающего снова злиться от того, что не понимал, какого чёрта происходит.

– Ничего у меня с ней нет, блин. Что случилось?

Почти с замирающим сердцем наблюдает, как Паша в немом потрясении поднимает брови. И во взгляде что-то вдруг мелькает… что-то, отдалённо напоминающее проблеск какого-то странного понимания… чего-то.

Чего?

Неясно.

Только вот следующие слова, показавшиеся чрезмерно громкими в застывшей вокруг тишине, бьют по сознанию слишком сильно, что-то опрокидывая внутри Егора.

– Марина убежала отсюда в слезах.

Оно падает и разбивается на острые маленькие осколки, которые, Егор явственно ощутил, вонзаются в самое нутро, и оно начинает исходить кровью. Задыхаться рваным срывающимся кашлем. Громко и надрывно выть, как раненый зверь. И медленно умирать.

Медленно.

Ещё медленнее.

– Что? – губы почти не двигаются, слово на них рождается с большим трудом.

А сердце внутри набирает обороты, больно лупя по рёбрам. И с каждым ударом что-то большое и такое хрупкое в опасной близости от этого сокращающегося органа исходит трещинами, грозясь разлететься вдребезги и ранить ещё сильнее. Глубже. Больнее.

«Марина убежала отсюда в слезах».

Нет. Только не снова.

– Где она? – хриплый вопрос получился слишком быстрым.

Паша, всё ещё глядя непонимающе, кивает головой куда-то назад, в глубину коридоров.

– Убежала. Сказал же. Сорвалась отсюда. Диана побежала за ней.

Она что… она видела? Она видела, как Настя…

Твою мать. Не может быть. Не может быть, чтобы она появилась именно в эту грёбаную секунду, когда Настя поцеловала его. Потому что со стороны это выглядело, как… измена. И то, что он не оттолкнул её сразу…

Нет.

– Сука!

Рывок.

Мимо ошеломлённого Киричука. По коридорам дальше. В холл. Она, должно быть, сразу направилась туда. Чтобы уйти. Убежать, уехать. Почему он её не услышал? Она же была на каблуках, он должен был услышать. Почему она плакала? Вдруг она плакала даже не из-за него?

А из-за чего тогда, идиот?

Твою мать.

Быстро, ещё быстрее. Пересекая широкий коридор, окунаясь в яркое освещение холла, перебегая украшенное ими вместительное пространство, хватаясь пальцами за металлический поручень, обёрнутый хрустящей под влажной и холодной ладонью мишурой. Чувствуя колотящееся у самой глотки сердце.

Ноги перебирают слишком частые ступени под подошвами туфель, а взгляд уже натыкается на Лисовскую, что, стоя между двумя дверями за стеклом, смотрит куда-то в сторону тёмной улицы, растирая кожу плеч ладонями в попытках согреть, наверное. Оборачивается, вздрагивая, едва он толкает первую дверь, выбегая в небольшое сквозное помещение между теплом школы и морозным воздухом декабрьского вечера. Её губы сжаты в тонкую нервную линию, а в тёмно-синих, почти чёрных радужках – или ему кажется? – плещется голое обвинение таких размеров, что едва не переливается через край. Укор, упрёк.

Но Егор не останавливает на этом внимание.

Взгляд лихорадочно шарит по улице, а когда вонзается в быстро удаляющуюся знакомую тонкую фигуру, все внутренности разом опускаются. И едва он порывается сорваться вслед за ней, фигура достигает такси, огни фар которого мутно мерцают в дрожащем воздухе, и исчезает в машине. Она тотчас откатывается от школьных ворот и, набирая скорость, скрывается за ближайшим поворотом.

«Меня не будет в городе некоторое время. Пожалуйста, не беспокойся. Мне нужно обдумать всё произошедшее. Прости».

Егор смотрел на сообщение на экране телефона Дианы, и пальцы непроизвольно сжимались сильнее. Уже около минуты вглядывался в чёрные буквы так, будто они сейчас дадут ему ответы на все вопросы разом. Или вернут Марину. Или смогут повернуть время вспять.

Но нет, конечно.

Грудную клетку обжигали горечь и злость таких размеров, что, казалось, они не уместились бы в целом мире, но каким-то образом умещались в нём одном. Он злился на себя, и на Настю, и на внезапный отъезд Марины, насчёт которого она почему-то не осведомила его.

Хотя почему он удивлялся? Она увидела своего парня целующимся с его бывшей. Наверное, он бы тоже не осведомил, если б застал подобную картину. Но для начала он бы разобрался во всём, несомненно. Разорвал бы на части парня, который осмелился прикоснуться к ней. А потом бы убил и её. Обязательно убил бы.

Даже сейчас ему до жути сильно хотелось. Просто за то, что она творит с ним.

Он так и не смог нормально поспать. Не сомкнул глаз ни в одну из этих двух ночей после того злополучного вечера. Даже несмотря на то, что его рубило. Нехило так. Особенно сегодняшней ночью. И несмотря на то, что он всё-таки лёг. Заставил себя упасть на кровать, не удосужившись снять джинсы с рубашкой. Закрыл глаза, почти зажмурил. Все силы приложил, чтобы получилось хоть немного расслабиться, и постарался выбросить все мысли из головы.

Последнего не вышло. Они вцепились слишком сильно, чтобы можно было хоть как-то. Хотя бы сдвинуть с места. Громоздкие и неподъёмные.

И убивающие. С каждой секундой всё сильнее вонзая в нутро что-то острое. Слишком острое для этого мира. И для него самого.

Когда машина, в которую села Марина, тронулась с места, руки, дрожащие и ледяные, потянулись к карману брюк и вытащили телефон. Егор принялся судорожно водить по экрану пальцем в попытке дозвониться до неё, игнорируя прямой неприязненный и удивлённый взгляд Дианы, чувствуя, как что-то внутри со страшной медлительностью рушится. Ломается, трескается, разлетается вдребезги и падает. С таким громким лязгом, практически оглушающим, где-то в районе коленей, которые дрожали не меньше онемевших пальцев. И одна мысль в голове.

Это не может закончиться вот так. Не может!

А потом навалился на дверь, толкая вперёд, выбегая на улицу и задыхаясь от ледяного вечернего воздуха, что одним моментом перекрыл дыхание. Или просто он ни разу не смог вдохнуть после тех слов Киричука, до сих пор бившихся в голове оглушающим, практически болезненным набатом.

«Марина убежала отсюда в слезах».

Нет! Нет, нет, нет. Твою мать…

Понёсся к притормозившей у школьных ворот какой-то случайной машине с указателем «такси» на крыше, игнорируя оклик Дианы откуда-то из-за спины, врезающийся в лицо острый снег и мороз, что жалил кожу сквозь материи рубашки и пиджака. Совсем забывая о том, что нужно было надеть куртку. Что на улице зима вообще-то, а он выбежал как был – в одном костюме.