Взгляд зацепился за диалоговое окно, которое всё ещё было открыто на телефоне. Глаза вновь пробежались по последней строчке. Как жаль, что, сколько бы раз он ни перечитывал это сообщение, оно неизменно оставалось последним в этом диалоге.

Без ответа.

«С Новым годом, моя девочка».

Яркий солнечный свет бил прямо в глаза из-за прорехи в полосках натянутых штор. Настолько сильно, что приходилось жмуриться. И это раздражало, потому что Егор не хотел жмуриться. И не хотел отклоняться или отворачиваться: он, наконец, нашёл более-менее удобную для себя позу.

Облокотившись локтём о дерево парты и проехавшись им по гладкой столешнице, поддерживая тяжёлую голову ладонью, находясь почти в состоянии лёжа.

Ему так. Было. Удобно. И он бы ни за что не встал, лишая себя какого-то извращённого удовольствия насладиться этим комфортом, даже если бы за окном началась Третья мировая. Потому что в последнее время таких почти что спокойных моментов было слишком мало. Моментов, когда он был худо-бедно удовлетворён.

Моментов, когда мысли его не глодали, и он мог бы подумать о чём-то другом, а не о Гейден. Сейчас, например, он думал об этой самой грёбаной шторе.

Когда его черепную коробку заполняли образы и воспоминания, закручиваясь плотным и густым туманом, к вискам и затылку липла мерзкая головная боль. Таблетки не помогали, и ничего другого не оставалось, кроме как терпеть её. А она нехило так сбивала с привычного ритма. Просто вышвыривала из колеи, бросая чуть ли не на произвол судьбы.

Эти образы были цвета её глаз. Светло-голубые, морские, небесные образы. Лазурные образы. Идиллические образы.

Это очень напрягало.

Да что там говорить, вся произошедшая ситуация очень сильно напрягала.

Гейден не появилась в школе ни в первый день учёбы, ни во второй. И на следующую неделю тоже. Это выбивало почву из-под ног. Шла чёртова третья неделя нового семестра, но Егор до сих пор сидел за партой в полнейшем одиночестве.

Никто ничего конкретного не говорил. Хотя спрашивать особо было не у кого. Оксана Андреевна молчала как рыба. Лишь один раз она как-то не очень определённо ответила, что Марина, возможно, задержится, а может, дело не в этом. По крайней мере, пока что документы девушка не забрала, а больше она ничего не знает.

Пока что не забрала. Звучало очень ободряюще! Хоть вешайся.

Значит, была возможность, что она не вернётся. А что тогда? Переведётся в другую школу? В другой город? Незнание рвало на куски. А все варианты развития событий, которые крутились в голове нескончаемым вихрем, удачно добивали.

Егор пытался мыслить позитивно. Даже если она переведётся, не захочет его видеть, и они никогда больше не встретятся… Впереди ведь было столько всего. Столько всего, что могло бы перечеркнуть все эти месяцы с ней. Столько времени, чтобы он мог переболеть этой девушкой.

И в его жизни больше не будет этих прекрасных голубых глаз.

В эту секунду он подумал, что ни у кого и никогда не увидит именно этого цвета. Немного мистического, такого яркого. Такого контрастирующего с его собственным.

Своё море, в которое он больше никогда не окунётся.

Или в котором безнадёжно утонул ещё очень давно. Когда? Он не помнил.

В последнее время он вообще часто стал многое забывать: память ухудшилась вместе с общим состоянием. Забывал почти всё: есть, спать, готовиться к приближающимся экзаменам. Всё, мать твою.

Кроме неё.

Она единственная не покидала его голову ни на секунду. Она – и вопросы. Бесчисленное множество. Ответов на них, конечно, был херов ноль. Абсолютное неведение.

С того момента, как они виделись в последний раз, прошло почти четыре недели. А если быть точнее, двадцать шесть дней. Егор не знал, на самом деле, зачем ему нужны были эти цифры. Зачем он вообще считал дни? Он не знал. Просто каждое утро, когда он открывал глаза и утыкался пустым взглядом в тёмный потолок комнаты над собой, в голове вспыхивала цифра. Он и не считал даже, наверное. Просто каждый новый день начинался с мыслей о её внезапном исчезновении. С одних и тех же вопросов. С дат в голове. С её последних слов, последнего взгляда. Последних поцелуев, рябь которых он, кажется, ощущал даже сейчас ни линии челюсти.

Где она была? Может, лежала в кровати своей квартиры, глядя перед собой такими же стеклянными глазами, какие были у него в утренней серой темноте? А может, шла по улицам какого-то совершенно незнакомого города, кутаясь в тёплый шарф, обмотанный вокруг шеи и закрывающий половину лица, до маленького носа?

Или забывалась в чужих объятиях, которые, наверное, согревали её.

Мысли, подобные этой, заставляли Егора поседеть. Думать о том, что она уже могла принадлежать кому-то другому, было невмоготу. Она. Его Гейден. Милая, добрая, жизнерадостная девочка. Кому-то другому.

Милая, добрая, жизнерадостная девочка, которая, увидев его с другой, сбежала из школы в слезах, а потом плакала, сидя в своей квартире и не открывая долбаную дверь. И вдруг исчезла без следа.

Хотелось прямо сейчас вскочить и разнести всё вокруг. Этот класс, этот город, этот долбаный мир. Чесались ладони. До клокочущей злости. До кипящей желчи.

Какое-то безумное буйство.

Он понятия не имеет, зачем снова начинает распаляться. Только смотрит перед собой – и ничего не видит. Ничего, кроме…

– Здоро́во.

…неё.

Егор моргнул. Мысли рушились с жутким грохотом, падая друг на друга, сталкиваясь, задевая попутно всю сущность, выворачивая её наизнанку.

Повернул голову, замечая перед собой Киричука, вытянувшего вперёд руку.

Зачем он её вытянул?

Егор пялился на ладонь перед своим лицом с банально-чистым непониманием, стараясь изо всех сил заставить себя вернуться в существующую вокруг реальность.

Вокруг, конечно. Он иногда забывал, что и сам был частью этой реальности.

Протянул свою руку вперёд, отстранённо отвечая другу некрепким рукопожатием, и уставился куда-то перед собой, кусая щёку изнутри.

Перестроиться обратно отчего-то каждый раз было всё сложнее и сложнее. Наверное, потому что ему неизменно с всё большей силой не хотелось расставаться с девушкой, перевернувшей его жизнь с ног на голову. Хотя бы мысленно не расставаться с ней.

Головная боль усилилась, и это стало почти невыносимо. Для нервной системы уж точно. Егор закрыл глаза.

Из-под век снова вынырнула она. Будто Паша и не выдёргивал его из омута собственных душащих мыслей. Ядовитых, стекающих по стенкам черепной коробки, впитывающихся. В самую суть, кажется.

Он боялся забыть, как она выглядит.

Понял это около недели назад, так же лёжа в своей комнате и упрямо гипнотизируя ровный потолок сухим взглядом. Его тут же обдало жаром, а руки отчего-то сделались влажными и ледяными. Сердце заколотилось о рёбра, а мысли лихорадочно завертелись, пытаясь вырисовать уже въевшееся, до боли знакомое лицо. Каждую линию, чёрточку. Все морщинки и даже маленькую родинку под ухом. Светлую улыбку, мечтательный взгляд – красивое лицо, обрамлённое русыми прядями.

И с чего бы он начал этого бояться, если помнил Гейден, кажется, всю наизусть? Хер его знает, на самом деле. Но он действительно не на шутку испугался.

Диана повернулась к Киричуку, улыбаясь слабо, но искренне, и потянулась к нему, наклоняющемуся, чтобы коснуться губами щеки. Тонкие длинные пальцы тут же легко расположились на его скуле, а потом провели немного неровную линию до затылка, зарываясь в тёмные пряди.

«Совсем как Гейден», – мелькнуло в голове, и Егор постарался вспомнить ощущение её пальцев в собственных волосах на затылке, наблюдая, как Киричук совсем немного откидывает голову назад, наслаждаясь нежными прикосновениями своей девушки, и что-то ей шепчет, лукаво улыбаясь. Наверное, сказал что-то приятное или забавное, потому что Лисовская тут же улыбнулась в ответ шире, обнажая ровный ряд зубов, и покачала головой. Её тёмные волосы сегодня были убраны в небольшой слабый пучок на макушке. Несколько прядей, выпавших из незатейливой причёски, распались по плечам и спине, а некоторые лезли прямо в глаза шатенке, отчего той постоянно приходилось убирать их за ухо.