Зима потихоньку вступала в свои права. Однажды, Марина знала, она проснётся и обнаружит мир за окном белоснежным. Просто в один момент – раз, и всё. Может, это поднимет настроение. Может, тогда ветер успокоится. Может, самое холодное время года заморозит все пылающие в ней чувства.

Да, конечно, мечтай.

Взгляд уже наткнулся на нужный угол стены, обогнув который, девушка окажется в холле школы. Спустится по лестнице в гардеробную, оденется, вылетит из школы на первой космической и быстренько смоется домой. И забудет обо всех проблемах, по крайней мере, на всю следующую неделю.

Приятные размышления почти полностью погрузили девушку в себя. Почти с головой, когда она шагнула за угол и едва не уткнулась носом в знакомую грудную клетку.

Гейден сразу подумала о том, что жизнь жутко несправедлива. Она словно стукнулась головой об лёд, выныривая из омута собственных ласкающих мыслей. Жестоко и несправедливо.

Поздновато осознавая, что об одной проблеме она всё-таки вспомнит – и далеко не один раз за всю предстоящую неделю.

Улыбка пропала с лица практически моментально, и голову снова стиснули тиски до этого вроде бы отпускающей боли.

Не общаться с ним было невыносимо. Видеть его постоянно рядом и не контактировать было невыносимо. Чувствовать, как они каждый день всё сильнее отдаляются друг от друга, было также невыносимо.

До стиснутых зубов, до воспалённых глаз из-за вечных ночных мыслей. До покусанных губ, которые клялась не трогать.

Спасала учёба. Спасали уроки и олимпиады, постоянные домашние задания и дополнительные элективы, которые, слава богам, он решил не посещать. Спасали, забивая голову другими мыслями – они не касались Рембеза. Они касались чего угодно, только не Рембеза. Они буквально вытесняли его из головы, выпихивали, вышвыривали за шкирку, и становилось проще, легче, свободнее.

– Что ты… – девушка приподняла голову, хмуря брови. Голос слабо, но дрогнул. – Я думала, ты ушёл уже как минут пятнадцать.

Встреча действительно получилась неожиданной. Он закончил с олимпиадой немного раньше и быстро ретировался. Гейден тогда поймала себя на том, что облегчённо вздохнула, стоило двери закрыться за его широкой спиной. Она надеялась не видеть его, как минимум, до первого учебного дня после осенних каникул.

– Математичка просила зайти после олимпиады, а я вспомнил об этом только на выходе, – голос был низким и немного недовольным.

Ему явно не улыбалось возвращаться обратно.

Девушка содержательно промычала в ответ и опустила глаза, уткнувшись взглядом в идеально затянутый узел его галстука. Угнетающее молчание заряжало воздух между ними со стремительной скоростью. Равнодушие убивало. Хотелось не видеть его. Не стоять напротив. Не слышать голос. Не чувствовать запах. Не бояться поднять снова глаза и понять, что ему абсолютно наплевать. Что карие глаза не выражают ничего по отношению к ней.

Поэтому она не поднимала. Так и просверливала в его галстуке дыру своим отрешённым взглядом. Сдерживая больное желание подойти, просунуть руки под его руками и обнять, прижаться, сцепив пальцы на его спине. Почувствовать кожей материю его серой рубашки. Уткнуться носом в плечо и вдохнуть его в себя. Чувствовать его.

Но не тонуть в этой бестолковой неопределённости, стоя в двух шагах.

Я устала, помоги мне.

Я устала.

– Ладно. Хороших каникул, – она вздохнула, мазнула взглядом по его глазам и развернулась в надежде дойти-таки до гардероба, одеться и уйти. Подальше от этой школы, этого чёртового угла, будь он неладен, и этого человека.

К сожалению, от чувств к нему она сбежать не могла.

Но не успела Гейден нашарить взглядом широкую лестницу, которой ограничивался холл, как на руке плавно сомкнулись чужие пальцы, обрывая на полушаге.

– Постой.

Хрипотца овладела низким голосом, и он получился достаточно тихим и мягким. Гейден действительно застыла – даже удерживать не пришлось. Замерла прекрасным изваянием.

Сидеть на олимпиаде и смотреть в ровную худую спину прямо перед собой. Перебирать взглядом прямые русые пряди. Замечать каждую незначительную смену положения: закинет ногу на ногу, немного повернётся, поправит джинсы у самой поясницы, потянув за пояс, повернёт голову, демонстрируя бессильному взгляду точёный профиль, улыбнётся Киричуку, сидящему справа от неё.

Казалось, она вся была идеальная. От кончиков блестящих волос до крутого изгиба длинных ресниц. И конечно же эту всю идеальную посадили прямо перед Егором. О да, он был просто в восторге.

И не мог сосредоточиться на чёртовых заданиях, вечно отвлекаясь на девушку, что корпела над работой партой вперёд.

Он не мог сосредоточиться вообще ни на чём последние две недели, что они не общались. Она не желала покидать его голову, и это злило его просто до невозможности. Пустила в нём корни, приросла, впиталась. Чёртова…

Ярость.

На себя, на неё, на всех, с кем она разговаривала и кому улыбалась. Потому что эти улыбки были адресованы не Егору. Все её жесты и слова были адресованы не Егору. Всё, чёрт возьми, было адресовано не Егору эти последние две недели.

Они разговаривали, да. От силы несколько раз, и то в большинстве своём Гейден просто посылала его к чёрту, шипя, как змея, и кидала испепеляющие взгляды. А единственный их нормальный разговор, содержащий ровно четыре фразы, закончился также быстро, как и начался, оставляя после себя жалящую недосказанность и ощущение её крошечного подбородка под его пальцем.

Наблюдать за ней было практически невыносимо. Она была так близко и одновременно так далеко. Дальше всех на этом свете. Для него одного.

И это раздражало. Он слышал её смех почти каждый день, вслушивался, подмечая то искренность, то неестественность, будто она выдавливала его силой. Усилием. Это было не так часто, но в такие моменты она словно окуналась в свои мысли, терзающие, глубокие до дикости. Они опустошали её, она замыкалась и уходила в себя, но мало-мальски продолжала поддерживать беседу. Становилась отстранённой, задумчивой. Выгоревшей, словно спичка.

Как и полминуты назад.

Смотрела куда-то в район его шеи своим пустым взглядом. Настолько, что, кажется, вся лазурь яркой обычно радужки поблёкла в одно мгновение.

А теперь стояла спиной, не шевелясь, не вырывая руку, которую он до сих пор держал в месте чуть выше локтя. Не сжимал, не стискивал худое плечо – пальцы едва смыкались на тонкой руке, и она вполне могла бы без особых усилий сбросить его ладонь с себя. Но так и продолжала стоять перед ним. Словно позволяла удерживать себя на месте.

Или словно устала, так смертельно устала, что стало всё равно.

– Что случилось? – спросил Егор и тут же отметил, насколько вопрос получился неуверенным, осторожным, словно он прощупывал девушку, выуживал правду по крупицам.

Тупой вопрос, да, учитывая положение вещей.

Он ждал, пока она повернётся. Хотел, чтобы она посмотрела на него с тем самым повстанческим огоньком в глазах и вскинула подбородок. Дёрнула руку на себя, а он бы отпустил, потому что понял бы, что ничего не поменялось между ними. Что ещё можно всё наладить.

И он бы наладил.

Но она так и стояла. А он просто уставился в её спину, в опущенные плечи, в ровные пряди волос, контрастно ложившиеся на тёмно-синюю ткань приталенной рубашки.

Повернись же ко мне.

Соизволила двинуться лишь спустя несколько секунд.

Медленно обернулась сначала через плечо, выцепляя взглядом его пальцы, сжимающие её руку, потом всем корпусом, из-за чего ему пришлось её отпустить, и уставилась прямо на него, снизу вверх, таким остервенелым взглядом, что он едва не отступил на несколько шагов назад. Ей даже не нужно было вздёргивать подбородок, её глаза, обретшие всю яркость своего голубого оттенка за один момент, и без того горели неуёмной злостью.

– Тебе есть до этого дело?