– Это не незначительные мелочи. Мне бы хотелось знать о любой ситуации, в результате которой тебя могут хоть как-то обидеть. Я не собираюсь допускать этого, – твёрдо произнёс он.
– Я не хотела тебя напрягать. И я сама прекрасно справилась, – не менее твёрдо парировала она.
– Ты должна была сказать мне.
Призрачное спокойствие его голоса постепенно сменялось нарастающей злостью. Не нужно было быть психологом-экспертом, чтобы понять: Рембез прилагал колоссальные усилия, чтобы сдержать рвущееся наружу раздражение.
На последнем слове он сделал непроизвольный шаг к ней, заставив Марину напрячься. Она не боялась его, нет. Она просто теряла контроль, когда он стоял слишком близко. А сейчас падать в нагое безумие было совсем некстати.
Однако когда до Гейден дошёл смысл сказанных им слов, она забыла про расстояние между ними и инстинктивно, на уровне одних рефлексов вздёрнула подбородок, нервно усмехнувшись в ответ на его реплику:
– Почему это должна была?
– Ты моя девушка, и я хо…
– Я твоя кто?! – вырвалось у Марины прежде, чем она смогла сдержать рвущуюся наружу истерику. Последующие слова Гейден даже не стала пробовать контролировать, просто дав волю чувствам и эмоциям, до которых её снова довёл этот несносный человек, стоящий перед ней. – Девушка? Правда? Вот это новости. Я не знала даже, ты ведь не удосужился со мной обговорить это! – почти что выкрикнула она, глядя в ошарашенные карие глаза напротив.
Пара мгновений – и они сузились до двух щёлок. На секунду создалось ощущение, что он сейчас последует её примеру и повысит тон, начнёт отчитывать или спорить. Но он лишь прикрыл глаза и сделал глубокий вдох. Опять. Марина посчитала эти действия очень даже благоразумными, в отличие от её собственных, поэтому где-то в глубине души была благодарна ему за железное терпение и выдержку.
– Уж извини, – голос звучал почти ровно, разве что сквозь зубы. Рембез делал всё возможное, чтобы не сорваться, не крикнуть, не наговорить лишнего. – Не думал я, что тебе нужны эти формальности.
– При чём здесь формальности? – всплеснула она руками, соблюдая, однако, установленную дистанцию – между ними стабильно был метр расстояния. – Ты решил за двоих, Егор, ты мог сказать мне хотя бы!
– Так что ж ты сама не решилась со мной обсудить это? – усмехнулся он.
– А почему ты на меня все стрелки переводишь? – возмутилась она, хмуря брови.
– По-моему, – Егор сделал плавный шаг к ней, заставив отступить – и тут же врезаться в стену. – У тебя не было претензий никаких к тому, какие отношения у нас сложились в последнее время, – Он подходил медленно, неспешно, хищно, и Марина ощутила, как задрожали собственные колени. – Или были? Тогда ты, опять же, могла сказать мне о них.
Пространство между ними сократилось до десяти дюймов и Марине пришлось вскинуть голову, чтобы была возможность смотреть ему в лицо, а не в ослабленный узел чёрного галстука.
Голос его смягчился, пропитался показной доброжелательностью и откровенной наглостью. Он смотрел на неё таким довольным взглядом, словно уже вышел победителем из их маленького спора. Глаза невольно мазнули по лейкопластырю у уголка его рта. В памяти всплыло испачканное кровью лицо и остервенелый взгляд – полная противоположность стоящему сейчас перед ней юноше.
– Ты невозможен, знай это. И ты не можешь звать меня своей девушкой или себя – моим молодым человеком – в любом случае, – строгая чеканка. – И отчитываться перед тобой я тоже не стану.
Егор сильнее растянул уголки губ и наклонился к её лицу, заставив девушку буквально вдавиться в стену настолько, насколько это было вообще возможно. Он замер сантиметрах в десяти от неё; она моргнула. Шоколад в его глазах плавился, и Марине казалось, что вот-вот – и она обожжётся им. Теперь цвет был более насыщенный, выразительный и густой – Егор больше не злился. Озорные искры опоясывали темноту зрачка, и Марина всё не могла насмотреться на этой тягучий концентрированный оттенок молочного шоколада.
Она чувствовала все участки своего тела, к которым прикасался Егор, чувствовала, как они горят, как от одного места к другому бегут мурашки, как её снова накрывает. Дежурно, привычно. Одновременно знакомо и ново.
Как у него получалось открывать в ней каждый раз всё новые и новые чувства и эмоции? Девушке казалось, она заучила уже все, но теперь создалось ощущение, что их не сосчитать и в жизнь, и в две, и даже в три.
– Кто же я для тебя тогда? Скажи мне, – прошептал Егор едва слышно.
Марина с невыносимой отчётливостью почувствовала, как его дыхание тёплым маревом легло на её губы, как колыхнулся воздух после того, как он произнёс эти слова.
Кто он для неё?
Хороший вопрос.
Марина тут же сообразила, что ответить на него не составит большого труда. По крайней мере, в своей голове. Он много кем был для неё.
Одноклассником, соседом по этажу, юношей, с которым она делила парту.
Человеком, по которому она неизменно сходит с ума.
Парнем, что стабильно умудряется вызвать в ней такой красочный спектр порой самых противоречивых эмоций, что становилось иногда страшно: а не разорвут ли эти чувства её изнутри, не опустошат ли, не обратятся ли в пугающее и гнетущее ничто.
Юношей, поменявшим её жизнь, её суть, её ощущения. Её понимание настоящих чувств.
Юношей, показавшим ей, как сильно можно в ком-то нуждаться. Нуждаться во взгляде, в прикосновениях, в разговорах. В человеке нуждаться.
Он много кем был для неё.
Но что ей было ответить ему?
Марина смотрела в его глаза и не знала, молчала, пыталась лихорадочно сообразить. А Егор горько усмехнулся и отстранился от неё, выпрямляя спину и плечи. Давая девушке шанс жадно вдохнуть воздух, которого, она заметила только сейчас, ей так не хватало последние пару минут.
Вновь вздёрнула подбородок, но не от гордости, а чтобы снова была возможность смотреть молодому человеку в лицо. Она видела, как он растягивает губы в противной ухмылке – той самой, которая ей всегда так не нравилась в нём, – и смотрит на неё то ли с издёвкой, то ли с отголоском печали в карих глазах.
А может, и с тем, и с тем – Гейден так и не успела понять, потому что в следующий момент Егор сболтнул самую глупую глупость из всех, когда-либо произнесённых его ртом.
– Может, ты вообще ничего ко мне и не чувствовала никогда? Или твоя манера просто нормально общаться вдруг стала включать в себя ещё и поцелуи? Научилась после прошлого раза? Уже опробовала с кем-то, или я первый твой подопытный кролик?
Марине хотелось, чтобы она ослышалась. Чтобы ей почудилось. Чтобы он этого не спрашивал – никогда.
Потому что…
Она приоткрыла рот, чтобы что-то ответить, но слова опять не шли. Вместо этого получился какой-то невнятный звук, отдалённо напоминающий сбитый полустон-полувыдох. Сбитый взорвавшимся потрясением, нахлынувшей горечью, голимым разочарованием. Болью, что стянула грудную клетку и сжала её так сильно, что казалось, ей никогда уже не вернуться к нормальному состоянию.
Она что?.. дала повод задать такой вопрос?
Марина смотрела на Рембеза во все глаза и так бестолково не понимала. Не вникала, не могла даже сообразить, разобраться.
Ведь если он не был уверен в её чувствах, в её верности ему, то зачем… это всё? всё, что было? Зачем?
Ей даже не хватило сил снова его ударить. От обиды и непонимания. В груди чудовищно саднило, и девушке хотелось разрыдаться. Так просто, в голос, упасть на колени и рыдать, утыкаясь ладонями в бёдра. Срывая голос к чертям собачьим.
Она опустила глаза. Невидящий взгляд уткнулся в пуговицу на егоровской рубашке, затем во вторую – ту, что была ниже.
Голову разрывала одна больная мысль. Крутилась одной строчкой, билась о стенки черепной коробки, и хотелось вцепиться в собственные волосы, выдрать их все, разучиться думать, хоть на время, хоть на мгновение.
