Ощущение, словно каждая клеточка тела сейчас была воплощением тяжёлой, глухой разбитости. Шаги неспешные, медленные – даже ногами передвигать тяжело. Но зато это дрожащее счастье в груди заставляло улыбаться, растягивая губы почти до боли в щеках. Чёрт возьми, не могло быть лучше. И знать, что все приложенные усилия, все потраченные нервы, все проведённые репетиции – всё это не зря.

Если бы Марина могла, то скакала бы до потолка от радости. Но она не могла. Поэтому просто чувствовала, как её, одна за другой, накрывают тёплые волны удовлетворения. Довольства самой собой.

И было ещё кое-что.

Пятница в самом деле жутко измотала девушку, но Марина даже была рада этому факту. Наверное, потому что понимала: уснуть сегодня получится без лишних мыслей в уставшей голове.

Она спустилась в подвал, где-то на пятой ступени поняв, что сейчас рухнет прямо здесь, и придётся ползти до гардероба из последних сил, но взяла себя в руки, снова вздохнув.

Оставалось совсем немного.

Девушка считала шаги и секунды – они как раз идеально совпадали друг с другом. И вот уже знакомая калитка перед глазами. Потянулась пальцами к железной дверце, хватаясь за холодные прутья, распахивая створку.

И застывая в оцепенении в широком проёме с раскрытым ртом.

Полумрак в небольшом помещении сгладил собой предметы мебели, превращая их в тёмные сгустки. Комнатка почти утопала в темноте, подсвеченная только тусклым желтоватым светом нечастых ламп узкого коридорчика. Тишина, сбитая тяжёлым дыханием двоих людей.

Но глаза быстро привыкали к мраку.

Марина с замирающим сердцем наблюдала, как Егор неспешными движениями застёгивал пуговицы своего тёмного пальто, пристальным взглядом вцепившись в неё, прижавшую руки к груди.

Выдающую себя этим с головой.

Что-то за рёбрами нещадно защемило, заставив её едва ли не всхлипнуть, однако она вовремя закусила губу, сдерживая предательский звук в горле.

Он молчал, внимательно всматриваясь в её глаза, слегка щуря собственные. Застыл, как только пальцы оторвались от пуговиц. Будто боялся спугнуть её. А ведь она на самом деле была готова броситься отсюда сломя голову. И плевать, что высоченный каблук проклятых туфель уже ничего не оставил от её ног.

Марина различила в полумраке, как его рука потянулась к волосам, тёмные пряди прошли между пальцами. И желание вновь утонуть в них собственными руками поглотило её с головой.

Она снова шла на дно.

Молчание не тяготило почему-то. Словно это был один из тех редких моментов, когда они могли просто отдаться друг другу. Вырванных из всеобщего жизненного потока. Дарящих возможность. Дарящих саму жизнь, кажется. Когда всё до невозможности глухое и безысходное больше не отдаёт таким резким и давящим отчаянием. Когда хронически воспалённый разум верит: есть выход. И он здесь, рядом, перед глазами. Только протяни руку – и вот оно. Твоё.

Только протяни.

И он тянет. Сам того не осознавая, не понимая. Тянет. Касается холодной кожи тонкой руки, которая тут же вздрагивает.

Она вся вздрагивает.

В голубых глазах – море вопросов. Как обычно. Хоть что-то привычное, неменяющееся. Заставляющее мягко усмехнуться.

Но она почему-то позволяет. Позволяет ему провести кончиками пальцев к её запястью, овладевая маленькой ладонью, которая тут же отвечает, сжимая в ответ. Кажется, она тоже не понимает. Ни черта не понимает, но будто доверяет ему.

Так слепо, что сердце сжимается.

Он всё ещё смотрит на неё. Любуется. Наслаждается. Упивается ею, стоящей в метре. Так близко и так далеко одновременно.

И голос. Его собственный ледяной голос:

– Отлично провела концерт.

Марина опять вздрагивает. Голубой омут наполняется страхом такой величины, что Егору самому становится страшно от холода собственного тона. Откуда он?

Не знаю.

И она не знает.

Стоит, хлопает длинными ресницами, рвано дышит и сжимает его пальцы своими, переплетая их. До жути неуверенная в бушующей вокруг реальности. Играющей с ними.

– Спасибо, – и голос тоже неуверенный.

Ты такая красивая.

Слова сумасшедше галопируют на языке, Егор уже приоткрывает рот, чтобы дать им выход. Только вот высвобождается из него что-то совсем другое. Что-то, что толкает его в спину, заставляя сделать шаг к застывшей прекрасным изваянием девушке, сокращая расстояние между ними до жалкого десятка сантиметров.

Она смотрит на него снизу вверх умоляющими глазами. Голубую радужку почти полностью поглотили зрачки, и он тонет в этом омуте. А она уже не боится. Уже будто бы намёк на понимание проскальзывает в её шёлковом взгляде.

А Рембез только это и ждал.

Пальцы скользят по прохладной коже её руки вверх, к плечу, застывая на пару мгновений, словно колеблясь, но потом возобновляя плавный путь. Поднимаясь по шее, линии челюсти, скуле – к виску, зарываясь в кудрявые волосы, аккуратно заводя их чуть дальше, чем за ухо.

Она прикрывает глаза, когда он тянется к ней и целует, а его вторая рука оказывается на тонкой талии. Касание лёгкое, полное израненной нежности, исключающее любые намёки на грубость и резкость. Она отвечает сразу, шевельнув губами в ответ, скользнув языком по его нижней губе, отчего едва ли не сносит крышу. Едва ли не накрывает сумасшествие.

Ровно до того момента, пока тонкие пальчики не зарываются в волосы на его затылке, притягивая к себе. Вот тогда Егор окончательно теряет голову.

Растворяясь в поцелуе, которого так жаждали оба. Растворяясь в безмятежном полумраке, в глушащей тишине, которую нарушали только соблазнительно-влажные тихие звуки.

Время замерло в одном бесконечном мгновении. Его хотелось длить вечно. Дышать и жить им одним, а если надо, то закончить свою жизнь именно на нём.

Только порой люди так наивно забывали, что ничто не длится вечно. Даже самые прекрасные моменты имеют своё завершение. И хотя факт этот отдаёт почти убийственной безысходностью, спорить с ним смысла не было.

– Весело вам, – насмешливый резкий голос, взорвавший тишину, вынудил замереть.

Всё спокойствие и удовлетворение смела одним разом лютая ненависть, закипающая, набирающая обороты. Окутывающая, подобно магии.

Чёрной магии.

Его ладони с её виска и талии исчезли. Егор почувствовал, как Марина легко шевельнула ртом, запечатлев на его губах мягкий поцелуй, отдающий прощанием, пропитанный жгучей горечью целиком, и отстранилась, медленно поворачиваясь к Гордееву, стоящему у металлической двери и поднявшему в немой насмешке брови.

И, даже если Егор в данный момент не видел лица Гейден, он знал: её взгляд пылает, испепеляя нарушившего выстроившуюся идиллию сокурсника.

– Твоя раздевалка дальше по коридору, Гордеев, – сообщила она; тонкий голос приглушён и заметно дрожит.

– Ах, да, – он издевательски растянул слова, ухмыляясь ещё сильнее, делая шаг назад, разворачиваясь. – Точно.

И, издав какой-то мерзкий звук, отдалённо напоминающий смешок, снова оставил их одних, удаляясь в глубину коридора.

Егор шумно втянул воздух. Взгляд застыл где-то на том уровне, где только что были глаза Гордеева. Руки потянулись к не застёгнутой верхней пуговице пальто, когда молодой человек осознал, насколько сильно они чесались набить Артуру его наглую физиономию.

Сорваться с места, догнать и…

Гейден развернулась так неожиданно, что он едва не вздрогнул, молча наблюдая за рванувшей к вешалкам девушкой, тут же исчезнувшей из поля зрения. Слух уловил застёгнутую дважды «молнию» и шуршание одежды, и через минуту она, уже одетая, вынырнула из глубины гардероба, подходя к сумке, ранее оставленной на скамье, накидывая её на локоть.

Егору хотелось что-то сказать. Молчание слишком явно ощущалось кожей и немного давило, к тому же… они вроде только что целовались, ведь надо хоть что-нибудь сказать. Он уже было открыл рот, чтобы начать разговор, вот только у него не получилось выдавить из себя ни одного несчастного словечка. Так и стоял, теребив пальцами вдетые в петли пуговицы, делая вид, будто несколько занят их застёгиванием.