Он прищурил глаза, и его верхняя губа напряглась, обнажая ровный ряд зубов.

Господи, просто пусть она не строит из себя идиотку и не делает вид, будто не понимает, о чём он говорил. Потому что она понимала, чёрт её дери.

Стояла и смотрела. Повернув голову чуть вправо. Волосы, заведённые за ухо, открывали левую скулу. Взгляд обвёл напряжённую линию челюсти и вернулся к её глазам. В них горела самоуверенность. Настолько ярко, чисто-голубым пламенем, таким холодным и обжигающим одновременно.

– Я вчера, кажется, обидел тебя.

Марина насмешливо подняла брови, и раздражение забилось у Егора где-то в глотке. Он сухо сглотнул.

– Чепуха, – фыркнула она. – Я даже не заметила.

А голос такой спокойный. Словно бы её действительно никогда ничего не беспокоило.

Где твои вчерашние психи, а? Где твой вскинутый подбородок?

Егор уже хотел было снова сказать «прости» и уйти дальше, куда он направлялся, не заморачиваясь больше насчёт этой несносной девчонки и её задетых им чувств, как вдруг:

– Врёшь.

Он обомлел на секунду позже, чем из него вырвалось это слово.

А вот её, видимо, оно совсем не удивило. Даже наоборот – позабавило. С губ сорвался смешок, а брови в немой насмешке снова устремились вверх. Почти издевательски.

– Я тебя умоляю. Иди куда шел и не заморачивайся.

Голос уверенный. Даже не дрожит, как вчера. И именно сейчас Егор подумал, что, в принципе, нет смысла и дальше выискивать в ней намёк на то, что ей не плевать. Намёк, которого, видимо, просто не существует. Поэтому он пожал плечами.

– В общем, я хотел сказать, что я так не думаю.

Взгляд её, бродивший до этого по ступеням, внезапно вперился в него с таким напором и остервенением, что, если бы он был хоть чуточку материальным, Егора бы просто-напросто сбило с ног. Тонкий голос зазвенел от ярости.

– Нет, – брови сошлись у переносицы, хмурясь. – Именно так ты и думаешь!

О-па. Вот она – запретная территория, где ты начинаешь гореть эмоциями, да, Марина?

Нужно было всего лишь подобрать место, куда бить. Жать, чтобы заработал механизм. Шестерёнки вернулись в движение, пуская по венам её – яркую, горячую, липкую злость, что моментально вспыхнула, отразившись на миленьком личике.

Что случилось, Марина? Где твоё спокойствие? Где твоё «я даже не заметила, что ты меня вчера обидел»?

Кажется, девушка поняла, что вся её актёрская игра была напрасна, и смущённо закусила губу. Егор вновь заметил, как щёки окрашиваются румянцем. Практически ощущал эти импульсы жарких эмоций, что она источала. Усмехнулся. Брови в немой насмешке устремились вверх.

Однако её смущение очень быстро сменилось обратно, на злость, когда она, сощурив глаза так, что они стали просто двумя узкими щёлками, с силой треснула Егора по руке, отчего та взметнулась в воздух, освобождая девушке дорогу, чем она и воспользовалась – ускорила шаг, устремившись к следующему лестничному маршу. Пальцы коснулись перил, сжимаясь на холодном металле, совсем слегка подтягивая спешащее вверх тело, чтобы увеличить скорость передвижения.

От чего так бежала эта ненормальная? Неслась, как угорелая, ей-богу. Будто бы он только что стоял и самолично угрожал ей ножом или пистолетом, а не пытался всего лишь извиниться за вчерашнее случайное недоразумение. Не так понятое. Не так сказанное.

Чёрт возьми.

Что она здесь устроила? Не могла просто принять эти чёртовы извинения, и они бы разошлись, как в море корабли? Нет, нужно было разыгрывать целый спектакль перед ним, а ради чего?

Хер. Её. Знает.

Раздражение забушевало где-то в глотке, и Егор чётко ощутил, как запульсировало между висками. Стиснул зубы, наклоняя голову, находя девчонку взглядом. Мгновение – и с губ срывается неконтролируемый рык, приглушённый напряжёнными челюстями.

– Ты только и делаешь, что убегаешь, маленькая трусливая девчонка.

Подъездные стены разнесли эхо по всему помещению, уходящему высоко вверх, а когда последний этаж проглотил брошенные слова, наступила тишина. Настолько резанувшая по слуху, что стало не по себе. Марина остановилась: шаги прекратились.

Только тяжёлое дыхание можно было услышать, если слегка напрячь слух.

Егор усмехнулся. Зло. И, складывая руки на груди, неспешно обошёл перила, останавливая взгляд там, где через пару секунд показалась голову́шка с пылающе-недовольными глазками.

– Что такое? – спросил он, нарочито удивлённо поднимая брови.

– Да ты просто самовлюблённый идиот, – прошипела она, подходя к лестнице. Останавливаясь на первой ступени и упирая сжатые кулаки в талию.

– А ты высокомерная идиотка, – он смотрел на неё холодно, и тон его был несколько груб. – И что с того? Я попросил у тебя прощения за вчерашнее, а ты начала выделываться. И о какой самовлюблённости ты мне тут талдычишь, а?

Последние слова прозвучали громко – на весомом звуковом контрасте с началом фразы. Он уже не пытался сдерживаться и приглушить свою речь, отчего Марина невольно вздрогнула, однако не прервала зрительного контакта.

Его фраза отражалась от стен ещё несколько секунд после того, как он замолчал. Становилась всё тише и тише, а в итоге и вовсе угасла, оставляя лишь тишину и напряжение, воздух из-за которого можно было резать ножом. А Марина стояла и искренне не понимала, почему он вообще думает, что имеет право разговаривать с ней на повышенных тонах. Какого чёрта?

Он злил её, да. Сейчас прямо очень злил.

– А вот нужно думать, прежде чем что-то сказать или сделать, чтобы не попадать в такие ситуации, которые доставляют неудобство и мне, и тебе, придурок. Ясно? – она слышала, как звенел голос, пропитанный чистой яростью, однако старалась не придавать этому особого значения.

Сейчас, когда было важно другое: Егор обомлел, кажется. Лицо его окаменело, и он вглядывался в неё с искренним ошеломлением. Будто бы не веря в то, что она сказала. Не веря, что она позволила себе это сказать.

Что вообще пискнула что-то наперекор ему.

Что, не ожидал? Вот так сюрприз, да?

Кажется, у него всё-таки была немного запоздалая реакция, если он не понял того, что она не собирается ему поддакивать и терпеть его мерзкое поведение, ещё в первый день их встречи. Однако его моментный ступор всё равно придал девушке уверенности, и она приподняла подбородок, ухмыляясь. Получая поистине неиссякаемый поток удовольствия.

И переходя, кажется, ту грань, которую пересекать было нежелательно. Ступая на зыбкую почву, рискуя утонуть, но делая шаг.

Не ступай – убьёт!

– Чего вытаращился на меня? Или мыслительный процесс – слишком сложное всё-таки для тебя занятие?

Ещё около нескольких секунд она была полностью уверена в том, что контролирует ситуацию, что Егор подавлен и побеждён.

А потом.

Едва ли не подпрыгнула на месте, когда его кулак с силой врезался в стену, издавая глухой разбитый звук, прокатившийся по помещению. Карие глаза, которые Егор вновь поднял на девушку, горели. Пылали такой злобой, что становилось не по себе. Хотелось сделать шаг назад, а потом ещё, и ещё, но девушка заставила себя стоять на месте.

Его тон был тих и спокоен, что шло в резкий диссонанс с его действиями и оттого тяжело воспринималось разгорячённым эмоциональной перепалкой разумом:

– Мне кажется, Марина, что ты слишком много на себя берёшь.

Маринамаринамарина…

Как у него получалось произносить её имя так, что она постоянно влюблялась в это произношение? Выделяя это слово из всей остальной кучи слов, каких-то непонятных, теряющих свой смысл. Они словно бы взрывались мелкой пылью и оседали вокруг. Оставалось только её имя, произнесённое им.

И сердце, которое, Марина поняла, практически вылетает из горла. И руки леденели.

– А мне кажется, Егор, – она сделала небольшую паузу, пытаясь интонационно выделить его имя, как это делает он (может, даже и не совсем осознанно), – что не больше, чем ты.