– Травили! Чтобы я согласилась на заррхову метку! Сволочи! – меня охватила невыносимая злость и просто всепоглощающая ненависть.

К ним всем: к дяде Тадди, убившему (пусть и не собственноручно) тётю и обманувшему меня, к Корвину, которому лишь бы потешиться, ко всем драконам вместе!

У меня даже в глазах потемнело, а затем левая рука будто в огонь окунулась.

И я застонала, скрипя зубами.

Реми испуганно прижал меня к груди. Мы зашатались, словно пьяные, Реми шептал, утешая:

– Тихо-тихо, моя хорошая! Думай о чём-то весёлом и нейтральном! Ну, помнишь, как мы мороженое воровали в младшей школе? Ты отвлекала, а я…

Он что-то бормотал, а я никак не могла отрешиться от застилавшей глаза злости. А боль в руке только росла...

– Как же я их всех ненавижу-у-у, – провыла я и, не в силах больше сдерживаться, разрыдалась.

Слёзы потекли рекой.

На каких-то останках женского самолюбия (развито оно у меня до предела!) отвернулась от Реми, чтоб хоть он не видел меня облике кровавого панда, склонила голову над плечом. Слёзы ненависти заскользили по руке, прокладывая ручейки, которые, достигнув метки, вдруг – словно погасили её.

От резко нахлынувшего облегчения я снова пошатнулась, но Реми держал меня крепко.

– Тебе лучше? – губы друга снова оказались в опасной близости от уха, и меня пробрало ознобом.

– Умгу, – голос совсем сел, и проговорить что-то вразумительное не получилось.

– Все будет хорошо. Держись, моя девочка. А я пороюсь в библиотеке отца, она у нас большая, и поищу, как можно если не снять, то хоть заглушить твою метку.

– Отрезать руку – проще всего, – пробормотала я, чувствуя, как ноги и руки становятся ватными.

– С этим не спеши, – так серьёзно ответил друг, что я не удержалась от истеричного смешка. – Что-то придумаем. Ты пока старайся не думать о драконах.

– Легко сказать, да трудно сделать, – пробормотала я.

– Ты сильная, – заявил друг, служивший мне подпоркой последние минуты. Противореча логике и реальности.

На самом деле, по мне словно трак проехал, и без подпорки-Реми я давно лежала бы на мощёной белым булыжником дорожке, под ажурным заборчиком соседей, и просто-таки фонтанировала своей силой, ага.

– И не говори, – я рассмеялась, явно срываясь в истерику.

Не знаю, сколько бы мы проболтали ещё, если бы у мисс Зерби не закончилось терпение. И бумага для романа.

Женщина вышла на порог и, потрясая фонариком, потребовала расходиться. С фонариком она хорошо придумала. Мы так увлеклись беседой, что вполне могли и не услышать старческий голос за барьером сферы тишины. Может, даже и не услышали, и фонарь оказался последней мерой призыва нас к порядку.

Лучась недовольством, квартирохозяйка отправила меня в комнату, расположенную по соседству с её, и потребовала «замереть до утра», ибо дословно «распоясалась и спать не даю, профурсетка».

Я удержала стремящееся с языка: «Завидуете?» – и молча скользнула в открытую дверь. Никаких танцев с бубнами я не планировала, слишком устала. Стоило переступить порог, как тяжёлые ресницы упали на щёки, а рот начал рваться от зевков. Я упала на постель, мечтая забыться до утра.

Но, как говорится, где мечты и где реальность.

При падении головы на подушку, мысли в ней всколыхнулись и завертелись шумным кусачим роем.

Особенно кусалась одна, самая гадкая.

Прежде чем нас разогнал Цербер, я ещё успела выяснить у Реми, в чем именно я прокололась насчет нелюбви к драконам.

– Ты резко изменилась, Касс. Сколько я тебя помню – из толпы старалась не выделяться, а тут… – глаза парня жадно сверкнули, отразив свет фонаря, не дружески так сверкнули, и я в который раз за вечер смутилась, внутренне улыбаясь до ушей.

Неимоверно приятно – когда тебя любят. Хотя любовь – зло, конечно. От любви мы глупеем.

Реми продолжил:

– Потом ты о Красном океане заговорила. Мечта, конечно, романтическая, но не для девушки, согласись, туда не всякий мужчина сунется.

– Ну, да, пожалуй. Но я ведь необычная девушка.

– Это точно. Я тоже так подумал и почти успокоился. Но, – Реми поджал губы, – когда в «Сосну» явился этот драконь в пальто и ты – прикинулась статуей. А он…

В этом месте мне снова расхотелось дышать, даже в ушах зазвенело. Заррхов драконис!

– Он смотрел. Смотрел только на тебя.

– Умереть и не встать, – буркнула я, заставляя себя вдохнуть вечернего воздуха. – И как? Брезгливо?

– Ну как тебе сказать. Смотрел он так, слово ты его.

– Пр-фр! – глоток воздуха встал поперёк горла. – В с-смысле?

– Словно ты ему принадлежишь.

Я чуть на заборчик не свалилась – Реми придержал за запястье. Метка снова зачесалась, и я высвободилась, потирая руку и собираясь с мыслями.

– Перед такими разговорами вообще присаживаться надо, – проворчала я. – Ты… ты уверен?

– Нет, конечно. С драконами вообще ни в чём нельзя быть уверенным. Уж насколько мой отец собаку съел на торговле с ними, и то говорит, что разобраться в драконьих мотивах получается через раз. Подозреваю, если бы он тебя ненавидел – смотрел бы так же…

– Хм, уже лучше. Но всё равно. Лучше бы брезгливость. А то или ненавидит или любит. Час от часу не легче.

– А о любви я ничего не говорил, Касс, – серьёзно возразил друг. – Он смотрел как на собственность, и кажется, размышлял, не забрать ли тебя из таверны.

Гхм. И запереть в каком-нибудь подвале, – подумала я, нервно комкая лист мальвы, просунувшей ветку сквозь прутья забора.

Вот так.

Или считает своей, или ненавидит.

Впрочем, а что мешает ему совмещать?

И чем это чревато для меня? – вот в чём главный вопрос.

Ничем хорошим – спору нет. И держаться от Корвина подальше нужно точно. И совет Реми не думать о драконах вообще – тоже хорош, хотя и трудновыполним в условиях, когда беглый женишок так и путается под ногами.

Зачем ему это вообще?

Я снова вспомнила брезгливо искривлённые губы моего ходячего кошмара. Может и правда случайность. А Реми ошибся с этим «своей считает». Сам же говорит, сам заррх сломит ногу в драконьих мотивах.

Зато, ура-ура, я отметила, что у меня при мысли о губах Корвина не возникло лишних реакций, этих плодов уязвлённого женского эго. Ни тебе сбитого дыхания, ни дурацкого желания потрогать его губы, ни запустить руки в волосы. Прелесть! Значит я в норме!

Хотя запускать руки в волосы мне и раньше не хотелось. И тонуть в янтаре глаз.

Слышать голос.

Эти будоражащие вибрации, это: «стар-райся, и возможно согр-реешь»…

…Мне, мёрзнущей на холодной простыне, это вдруг показалось неким неведомым, абсолютно, немыслимо запретным и таким сладким удовольствием – что я вытянулась до дрожи во всех мышцах, а потом свернулась клубком, плотнее сжимая колени и бёдра, и резко согреваясь от скользящих прикосновений ткани к телу. Словно это и не ткань вовсе.

А горячие руки.

Я зажмурилась, с трудом осознавая, что со мной творится, но маленькая разумная часть меня была забита в дальний уголок невыносимым желанием заглянуть в янтарные глаза, утонуть в их огне, вспыхнуть и рассыпаться искрами по подушке.

И восстать из пепла.

И снова полыхать…

Сквозь грохот сердца едва удалось разобрать стук в стену. И брань Цербера.

Я всё-таки разбудила квартирохозяйку. Непристойными стонами.

Судя по тому, что удалось разобрать сквозь шум крови в ушах, добропорядочная женщина обещала нагрянуть ко мне и выгнать моего любовника вон! Впрочем, дальше угроз дело не шло, и лишь Крылатым ведомо, что её остановило. Может, испугалась, что упомянутый «любовник» сам её выставит?

Но мне было всё равно, что думает и что сделает моя надзирательница.

Я валялась на скомканных простынях, со скатавшейся до груди ночной рубашкой, горячая и опустошённая. По всему телу катились капельки пота, в мышцах разливалась ватная слабость.