Больше всего убивало то, что не в синих глазах Реми я стремилась утонуть, а в Корвиновом янтаре.

Тьфу! Как муха, право слово.

Ну почему всякая гадость притягивает сильнее милого и доброго?

Мне не хватало воздуха, и я, поднявшись, на дрожащих ногах подошла к окну. Бесшумно открыть его не получилось, и на противовзломный скрип рамы дверь в комнату, наконец, распахнулась, в неё пылая очами, влетел мой верный Цербер:

– Где он?! Я тебя спрашиваю, где он!

Я, морщась от шума, кивнула на раскрытое окно и присела на подоконник.

– Я всё твоему дяде расскажу! Он тебя под замок посадит!

– Рассказывайте, – разрешила я и потянулась слухом к далёкой загородной птичке. У неё было хорошо и тихо, а сама она издавала мелодичные трели, в отличие от квартирохозяйки.

Может, кстати, это и выход, – мысль всё же зацепилась за её слова. Порченый товар драконам не годится. Главный элемент «трепетного цветочка» – невинность. Интересно, Реми поможет мне с нею расстаться? И как моя метка на это отреагирует?

Кажется, негативно – запястье уже начало чесаться.

Забравшись на подоконник с ногами, я уставилась на первую луну. Морфей поднялся уже высоко, скоро на его след встанет вторая луна, Аврора. Она настигает первый спутник Земли. Медленно, но неумолимо, пять сантиметров за год. Говорят, когда Морфей и Аврора встретятся, Земле придёт крышка.

– Интересно, а кому придёт крышка при моей встрече с драконом?

Фоновый шум так резко утих, что я вернулась в реальность, посмотрела на нервно блестящие глаза Цербера. Поняла, что мой риторический вопрос прозвучал для неё угрозой. Похоже, она решила, что у меня тут дракон был.

Я истерически расхохоталась, а квартирохозяйка, рявкнув: – «Вот дура малолетняя!» – покинула мою комнату, грохнула дверью и вскоре захрустела постелью за стенкой. Причём хрустела так, словно не легла на кровать, а действительно её ела.

Я осталась сидеть на окне, тихонечко мечтая сдохнуть. Под закрытыми веками то и дело вспыхивали жёлтые круги, пока я всё-таки не задремала.

Проснулась. Шея ныла от неудобной позы. Над соседской крышей показалась Аврора. Вечно бегущая за Морфеем. Я что теперь, буду как она, бегать за Корвином?

Держите меня Крылатые, если это так.

Нужно срочно что-то с этим делать. Нужно избавляться от этой мании, пока я ещё способна думать головой. И бежать на Архипелаг. Реми обещал помочь.

Вот лучше о Реми подумать, да.

Хороший и замечательный. Красивый. Всегда неунывающий. Всегда рядом со мной.

Вспомнила, как мы играли в мяч, бегали на рыбалку, ловили пауков на воск… сотни безобидных и не очень проделок. Но стоило представить себе поцелуй с Реми, и видение таяло, казалось странным, неуместным, глупым.

Я слишком привыкла к другу Реми, и не видела в нём Реми-мужчину, которого хочется обнимать целовать. Видеть обнажённым.

О! Вспомнила! Мои детские грёзы!

Объятия в сумраке, горячий шёпот в ухо до мурашек и голая красивая спина под моими руками.

Картинка встала перед глазами, а в груди начал теплиться огонёк той старой детской любви…

И тут же умер, выжженный болью в левом запястье.

Я дёрнулась, пошатнулась на узком подоконнике и полетела вниз, не зная, что хуже: жить с этой вечной болью, или свернуть себе шею, вывалившись из окна.

Решить не успела, удар о землю и милосердная тьма настали раньше.

* отсылка к фильму «А поутру они проснулись», где несколько героев просыпаются в вытрезвителе, и пытаются вспомнить прошлый день.

В стену стучали, и этот звук отдавался болью в висках.

– Па-а-адъём! Вставай, дурында! Академия плачет!.. Вставай, а не то встану я – и купаться тебе в ледяной воде-е!

– Встала уже! – прохрипела я и для верности стукнула в ответ.

Продрав глаза и щурясь на свет из окна, я обвела взглядом комнату, обнаружила настенные часы на противоположной стене в пёстрых обоях. Шесть утра! Рань несусветная, а мне ещё и снилась всю ночь какая-то муть.

Ночевала я здесь впервые, и к комнате привыкнуть не успела. Вчера утром дядя доставил меня в столицу прямо из Синегоры, подыскав жильё заранее. Я заскочила в комнату, бросила чемодан с вещами на кровать, а рюкзак с книгами под неё. Туалетная комната была общей с хозяйкой, и стоило поторопиться, чтобы успеть принять душ – прошедшую ночь отчего-то хотелось с себя смыть.

Открыв дверцу небольшого двухсекционного шкафа из крашеного белым дерева, я обнаружила, что чемодан мой разобрали, одежду развесили, полотенца и бельё разложили по полочкам.

Вот же проныра – эта мисс Зерби… – я потерла ноющие виски.

Вода, как ни странно, освободила меня от боли и полностью взбодрила, а блинный дух, разносившийся по коридору, пробудил драконий аппетит. Кое-какие плюсы от полного пансиона всё-таки были.

­– А, умылась, дурында. Садись, – подала мне большой стакан с молоком квартирохозяйка, удивительно вежливая сегодня (а где же «чтоб ты поперхнулась, профурсетка?»). – Варенье вон. Сливки бери. Голова не болит-то? Не кружится?

От неожиданной смены темы я всё-таки поперхнулась молоком.

Это мой Цербер на вчерашнюю гулянку намекает? Так я выпила всего ничего, она же сама вчера принюхивалась, как ищейка. Думаю, рази от меня спиртным, – ещё бы за косы оттягать попыталась.

– Нет, всё хорошо, – что, кстати, было чистой правдой. И голова не болела, и хвост не отваливался. Чувствовала себя бодрой и довольной жизнью. Странно даже.

­– И не тошнит? – уточнила Цербер, глядя на меня печальным адским пёсиком.

О, а вот и намёки на возможный залёт. Хм. Что-то мне тревожно. А всё ли мне снилось из того, что я помню?

Я помотала головой, нервно запивая блин молоком.

– Ой, и правда, за кого я тут переживаю? Сотрясение мозга может быть только при его наличии. Ты жуй-жуй, раз не тошнит.

Сотрясение мозга? Крылатые! Всё-таки не снилось?

Старательно работая челюстью, я уставилась на квартирохозяйку.

– Повезло тебе, – продолжала «сочувствовать» она, умильно сложив подбородок на ладонь, – что не на мою любимую розу попала. Я бы там тебя под ней и прибила бы, если б сама не убилась. Пустила бы на удобрение. А что? Цветочкам удобрения – в радость.

– И многих уже перевели на компост? – насколько могла невозмутимо поинтересовалась я. В какую бы лужу не села – держи лицо, как говаривала моя няня. Так что я откусила свёрнутый в трубочку блин с малиновым вареньем и похвалила: – М-м, оочень фкушно.

Похвала и адскому пёсику приятна, и мисс Зерби тоже довольно улыбнулась, но с темы не сошла.

– А ты разве не видала, какая роза у меня пышна да красива. Выше окон твоих вымахала. А цоколь-то у меня высо-окий. Ума не приложу, как шею не сломала?

– Кто? Роза?

– Дура! – не одобрила моих шуточек Цербер. – Зря ты, девка, с драконом спуталась. Помянешь моё слово. Нелюди они, и люди для них – пыль. Сёдни он те мягко стелет, а завтра и как звать-то забудет. Ой, кому я это грю, дуре малолетней романтишной!

И столько неподдельной тоски прозвучало в её голосе, что даже глухарь бы понял: это у неё личное. Передо мной ещё одна жертва драконов.

Я не стала убеждать женщину, что ни одного дракона даже на выстрел из рогатки не подпущу. Просто потому, что не факт, увы. Но я буду стараться! Любопытствовать, как же я, вывалившись в окно, оказалась к утру в своей постели, я тоже не стала. Было почему-то особенно стыдно. Может сама пришла, но память от ушиба переклинило, может мисс Зерби меня приволокла за ноги, она женщина крупная, но, боюсь, при этом у меня была бы тучка синяков.

Зато настроение повысилось основательно, я то и дело хихикала, представляя, как бреду без сознания вдоль стеночки, как скребусь в хозяйское окно: «ы-ы, впустите птичку», а зашуганный Цербер что-то мне вычитывает. А я не слышу, не помню, не знаю. Прелесть!