А потом Оксану пригласили в клинику и сообщили, что она больна, разом перечеркнув все её мечты, все планы, все надежды.

Диагноз прозвучал как приговор, хотя врач, уже в другой клинике, пытался ее обнадежить. Будем бороться, говорил он. Главное – начать лечение вовремя. Утверждал, что в мировой практике бывали случаи и полного выздоровления, хоть и процент их ничтожен.

Но почему-то чем больше он уверял, что положительный исход возможен, тем отчетливее она понимала – скорее всего, это конец. Медленный и мучительный. Да и расписанный врачом курс лечения тянул на какую-то совершенно астрономическую сумму.

Ладно бы, если б не зря. Она бы залезла в кредиты, продала бы всё, что можно. Но врач сказал:

– Пока начнем с этого. А дальше посмотрим на результаты и, если надо, скорректируем…

Поначалу было очень страшно. Хотя тогда еще оставались сомнения. К тому же болей и вообще каких-либо изменений она еще не чувствовала, если не считать утомляемости и раздражительности. Но это ведь вполне могло быть и по другой причине: авитаминоз, осень, банальная хроническая усталость. Она даже позволила себе нелепую надежду: а вдруг там ошиблись? Перепутали анализы или что-нибудь еще? А вдруг из нее просто хотят выкачать денег побольше? Она такое видела в кино. Сомнительно, конечно, но чем черт не шутит.

Оксана обратилась в другую больницу, прошла обследование, но диагноз подтвердился.

Здесь врач был грубоватый, угрюмый, какой-то уставший от жизни, от своих пациентов, от их болячек и страданий. Потому, наверное, и церемониться с ней не стал. На ее вопрос, какие прогнозы, сказал в лоб, как выстрелил:

– Ну какие могут быть прогнозы? Говорю же – тут только паллиативная терапия. То есть по мере нарастания симптомов будем их… купировать… ослаблять. Но лечение… – он пожал плечами. – Не в вашем случае. Разве что экспериментальные какие-то программы, если у вас есть лишние деньги, но все равно у нас такого нет. Надо связываться с профильными клиниками в Германии или Израиле. Да и там какие шансы? Просто надежда на авось…

Тогда она сорвалась впервые. Не справилась с собой. Может, стоило просто уволиться. Но как представила, что останется один на один с болезнью и ожиданием смерти… За работой хоть забывалась на время.

Да и директриса на ее заход издалека, что, возможно, она скоро уволится, сразу вцепилась в нее мертвой хваткой:

– Оксана Викторовна! Оксаночка! Ты меня без ножа режешь! Я вон недоучек вынуждена принимать, учителей совсем не хватает. А ты собралась уйти! Посреди первой четверти! Где ж я тебе замену сейчас возьму? Ну, доведи хотя бы до конца года. Не добивай! Я же всегда шла тебе навстречу. И детки тебя так любят…

Оксана уступила, решив, что пока может – будет работать. Но о болезни своей никому говорить не хотела, чтобы знали. Хватило ей уже в поселке перешептываний за спиной и жалостливых взглядов.

Только вот контролировать себя становилось все сложнее. Раздражение к их сыну прорывалось постоянно. Потом, дома, успокаивалась, внушала себе, что так нельзя. Нравится он ей или нет, но отыгрываться на ребенке – никуда не годится. Настраивалась. Но стоило наутро увидеть его снова в классе, и внутри всё закипало.

В себя пришла только, когда Митя обмочил штаны. Этот момент ее словно отрезвил. Даже на какой-то миг стало стыдно. Она поклялась себе, что больше не будет его цеплять, не будет придираться. В начале же года как-то терпела. Ну и испугалась, конечно, что мальчишка расскажет все родителям, будет скандал. Все-таки палку она перегнула. Особенно когда делала вид, что не замечает, как он тряс рукой и просил выйти.

Но почему-то Митя никому ничего не сказал. Потому что Никита, хоть и говорил с ней потом, но явно не знал о том, что на самом деле произошло.

Однако на следующий день Митя не пришел на уроки. И еще два дня затем прогулял. Оксана позвонила Инне и морально была готова к любым претензиям с ее стороны. Придумала для себя какие-то отговорки. Но встреча вышла неожиданной.

Она не первый раз вызывала родителей для бесед, но каждая мать старалась так или иначе выгородить своего ребенка. Даже отпетого хулигана. А то и откровенно нападала с заявлениями: «Вы – школа, вы и воспитывайте!». Инна же выслушала ее с ледяным лицом. Не задала ни единого вопроса, не сказала ни слова в защиту сына. Лишь кивнула, мол, ясно, и стрельнула недобрым взглядом в Митю, который сидел за партой и тут же съежился в комочек. Посмотрел на свою мать затравленно. Даже ей, Оксане, сделалось не по себе. Потом они ушли.

– Видела? Кого-то, похоже, сегодня ждет ремень, – хмыкнула директриса, которая тоже присутствовала в кабинете. – Мне даже жалко мальчонку стало.

Оксана кивнула, хотя жалости к ее сыну не чувствовала. Зато испытывала почти ненависть к самой Инне.

«Какая она мать! – негодовала про себя Оксана. – Она всё получила от жизни, о чем я и мечтать не смела. Любовь, семью, детей. Получила просто так. И ничего этого она не заслуживает. Злобная высокомерная стерва, которая никого, кроме себя, не любит!».

Митю Оксана старалась больше не трогать, сдерживая в себе глухую злость. Может, и ни к нему, а к Инне, ко всей этой несправедливой ситуации. Но и сам мальчишка раздражал ее безмерно, как живое напоминание всего, чего лишила ее судьба и щедро даровала этой надменной стерве.

Только вот злость эта копилась и разъедала внутренности как яд.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Весной начались боли. До этого просто мучила сильная слабость, сухость во рту, одышка.

Первый раз это случилось ночью – во сне вдруг пронзило как молнией. Прошило все тело острыми иглами, так что потом Оксана, истекая холодным потом, не могла ни охнуть ни вздохнуть.

Наутро записалась к своему угрюмому врачу. Сдала очередные анализы, сделала снимки. И почти каждые три-четыре часа заглатывала горстями обезболивающее. На следующий день поехала вечером за результатами. Зашла в кабинет и только взглянула на врача, как сразу поняла – дело плохо. Даже он, вечно мрачный и недовольный, смотрел на нее не так, как обычно.

– Мало мне осталось, да? – спросила Оксана.

– Болезнь развивается быстрее, чем мы думали… – отвел глаза врач.

Оксана с трудом сглотнула ком.

– До лета хоть дотяну?

Он не ответил, лишь взглянул с плохо скрываемой жалостью.

– Я выпишу рецепт… в нашей аптеке на первом этаже сможете брать препараты. У вас есть кто-нибудь, кто будет за вами ухаживать?

Она задумалась, потом кивнула:

– Да, мама.

Выйдя из больницы, Оксана села в машину. Всю трясло, веки горели, горло сжимал спазм, но плакать не получалось. Ни слезинки не смогла выдавить. Постояв немного в каком-то дворе, она поехала домой. И тут увидела Митю. Мальчик сиротливо стоял под аркой, жался к стене и с тоской смотрел куда-то вдаль.

Видимо, до сих пор мать свою ждет, которая и не торопится, догадалась Оксана. И её скрутило от удушающей ненависти.

Внезапно накатившая волна глухой ярости затмила все: рассудок, самоконтроль. Наслоилась на горечь и отчаяние, полыхнуло где-то в подреберье, и сдерживать себя Оксана уже не смогла. Можно, нельзя, нормально, ненормально, что потом будет – всё размылось под напором этого чувства.

Копившиеся так долго раздражение и неприязнь к ней, к Инне Дементьевой, в одну секунду трансформировались во всепоглощающую ненависть, которая как дикий зверь вырвалась вдруг наружу.

Стерва, холодная заносчивая дрянь, которая не ценит то, что имеет. Обласканная жизнью эта Инна смотрит на всех, как на низший сорт. И ведет себя так же.

На родительских собраниях мамы всегда окружают Оксану, расспрашивают про своих детей. Да и в другое время подходят, вопросы задают, благодарят, поздравляют с праздниками, на чаепития приносят свою выпечку, украшают кабинет и вообще всячески интересуются жизнью класса. И только Инна Дементьева никогда не снизойдет до этой «возни».