А поездка на объект и разбирательство, что там случилось, хоть на несколько часов отвлекут.

Около пяти Инна написала ему сама. Лучше бы не писала.

«Никита, прости меня. Я была не права. Приезжай домой. Пожалуйста».

И следом от неё ещё одно сообщение, как контрольный в голову:

«Я люблю тебя».

Домой Дементьев ехал как на казнь. По пути завернул в цветочный магазинчик, хоть и прекрасно понимал, что никакими букетами не замолить его грех. Выбрал пурпурную орхидею в горшочке – такая уже была у них. Кажется, на прошлое восьмое марта он дарил. Инна тогда так обрадовалась, больше, чем самым красивым и пышным букетам.

Потом не дышала на цветок – начиталась в интернете, как ухаживать, как растить, какие подкормки нужны. Пересадила в прозрачный горшок, поливала чуть не по часам. Но их фаленопсис даже отцвести до конца не успел – Митька его нечаянно смахнул с подоконника, и тот не пережил падение, быстро увял. Дементьев еще тогда хотел взять новый взамен, но Инна почему-то воспротивилась.

Когда подъехал к дому, посмотрел наверх, и в окне кухни увидел вдруг её. Так совпало или ждала?

Сердце екнуло, и снова поднялась волной к горлу тошнота. Несколько секунд он стоял и смотрел на Инну. Ему казалось, что она улыбалась ему. Возможно, в последний раз. Дементьев не спешил – хотел продлить этот миг, сохранить его для себя.

Лифт ждать не стал, пошел по лестнице. И ступал тяжело, медленно, будто всходил на Голгофу с пудовыми гирями на ногах.

Остановился у двери квартиры и замер. Пульс частил в ушах пулеметной очередью, лицо горело, а внутри, наоборот, всё стыло от страха.

Он так и не позвонил – Инна сама открыла дверь и отступила, приглашая войти.

– Привет, – глухо произнес он и протянул её прозрачную упаковку с орхидеей.

– О-о, Никита… спасибо… – Она взяла цветок, на миг залюбовалась им, как ребенок, потом снова подняла на него глаза. И столько нежности в ее взгляде было, что он не выдержал, отвернулся.

Инна его мрачность оценила по-своему. Решила, очевидно, что он все еще злится на ее слова.

– Никита, – голос ее звучал виновато и ласково. – Давай забудем вчерашний день?

О, он бы многое отдал, чтобы и правда его забыть.

– Я знаю, тебе было очень тяжело в последнее время. И на работе из тебя жилы тянули, и дома – никакого просвета. Ты как белка в колесе. А я думала только о себе. А еще… только не смейся… приревновала тебя как дура. И мама вчера приходила, накрутила меня, конечно. И тут ты приходишь с банкета… и от тебя так сильно пахнет женскими духами. Я понимаю, что ты там общаешься с разными людьми, мужчинами, женщинами… Но вот почувствовала этот запах и всё. И ничего не могла с собой поделать. А потом ты ушел, и я вдруг осознала: что мы делаем? Что я делаю? Ведь это же мы. Мы же любим друг друга, это самое главное. Ты же любишь меня, Никита?

– Люблю. – Горло перехватило, и голос сдал. Тогда он повторил тверже и громче: – Люблю.

– И я тебя люблю, так сильно люблю, что самой страшно… Прости меня. Я так не думаю на самом деле. Всё, что я сказала вчера, это… неправда.

Она глубоко вдохнула.

– Господи, я…

Но договорить не успела. Из детской показался Митька. Увидев Дементьева, подбежал, обхватил руками. Никита взъерошил его волосы, потом присел на корточки, притянул к себе, обнял, наверное, слишком крепко – тот тут же вырвался.

– Пап, ты чего? Пошли лего собирать?

– Митенька, – Инна приобняла его за плечи. – Побудь еще с Машей. Папа потом к вам зайдет. Он устал и… нам надо поговорить.

– У-у-у, – недовольно протянул Митька, но спорить не стал, поплелся назад.

Инна снова обратилась Дементьеву, потянула его за рукав.

– Ну что? Ты на меня сердишься?

Она заглядывала в глаза, словно пыталась разгадать, что у него на уме. А он прятал взгляд.

– Нет. Конечно, нет, – выдавил он.

– А почему такой хмурый? Почему… Никит, а где ты ночевал?

– В гостинице.

– Так я и думала. Ты иди помой руки, а потом ­– на кухню, у меня для тебя сюрприз, – сказала она с затаенной улыбкой.

В ванной Дементьев уставился на свое отражение в зеркале. Воспаленные веки. Под глазами тени. У Инны – так же, хоть она и подкрасилась слегка. Видимо, тоже всю ночь не спала. Думала про них, про него, винила себя, в то время как он…

Он зажмурился – видеть себя не мог.

Инна ждала его на кухне. Стол накрыла, откуда-то достала свечи. И уже разлила в бокалы вино.

– Садись, что стоишь? – с улыбкой сказала она.

А у него ноги словно к полу приросли.

– Инн, я должен тебе что-то сказать. Я… вчера был с другой… женщиной.

Инна еще по инерции улыбалась какое-то время, и было страшно наблюдать, как она постепенно осознает его слова, как меняется ее лицо, словно превращаясь в мертвый камень.

Инна встала из-за стола, подошла к окну. Бесконечно долго молчала. И Дементьев не мог себя заставить подойти к ней. Даже не потому, что боялся или стыдился, хотя и это тоже. Но тут он чувствовал – Инна в одно мгновение стала чужой. И недостижимо далекой. Будто между ними разверзлась пропасть.

Инна не устраивала ему сцен и истерик, ни в чем не обвиняла, лишь спросила, кто она. А потом потребовала уйти.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ ***

С того проклятого вечера прошёл почти месяц. Почти месяц они живут порознь. Хотя какой там живут?

Дементьев, скорее, существовал по привычке, на автомате. Спал, ел, работал. И так по кругу, день за днем.

Диану по его просьбе главный перевел в другой отдел. Хоть Дементьев и понимал, что виноват лишь он, но не мог находиться с ней в одном кабинете. Смотрел на неё – а видел закаменевшее лицо жены. Он был готов сам уволиться, но увяз в незаконченных делах по горло.

Диана возмущалась, потом плакала, просила, обещала.

– Я не могу тебя видеть, извини, – процедил он.

Им все равно, конечно, приходилось временами пересекаться по работе, но хоть не каждый день.

Первые дни, когда он только ушёл, и то было легче. Тогда его терзали вина и стыд перед Инной, перед Митькой, даже перед чертовой Аллой Арнольдовной.

На мнение тёщи ему, конечно, по большому счету плевать, но ведь получилось так, что она оказалась права, когда говорила, что Инна ещё горько раскается, что «связалась со своим вахлаком».

И вообще, всё получалось как будто зря… Все эти годы Дементьев из кожи вон лез, чтобы доказать, наверное, даже больше самому себе, что достоин, что эта старая карга ошибается, и что его Инна никогда не пожалеет о своем выборе.

Уже не его…

Поначалу он ещё на что-то надеялся. Первые полмесяца каждый день приходил после работы, а в выходные – заявлялся то к обеду, а то и с утра. Говорил, что к детям – уж этого Инна не могла ему запретить. Но любую его попытку хотя бы поговорить с ней, объясниться, покаяться, пресекала сразу: «Не хочу ничего знать. Не унижай меня хотя бы этими подробностями».

В девять вечера, после того как Митька засыпал, произносила сухо и холодно: «Тебе пора».

Но потом они всё же поговорили. После двух недель этих мытарств. Накануне у него с тёщей случился грандиозный скандал. Дементьев только привёз Митьку со школы, даже разуться не успел, как нагрянула Алла Арнольдовна.

Увидев Никиту, несколько секунд тёща страшно вращала глазами, а потом зашлась клёкотом:

– Как посмел ты, кобелина поганая, заявиться после всего в дом, где дети? Грязь свою сюда притащить? Заразу? Неблагодарная ты скотина! Да я сделаю так, что ты детей вообще больше не увидишь! Все связи подниму! Засажу тебя…

Инна тогда поскорее увела Митьку в детскую, надела ему наушники. Но что-то он все равно успел услышать. И на другой день, когда Дементьев заехал за ним в школу, спрашивал встревоженно:

– Пап, а почему бабушка так про тебя говорила? Ты чем-то заразился? Ты болеешь?