Минут через пять урок закончился, но выйти она не позволила.

– Будешь стоять всю перемену носом к стене!

Ребята, пока он стоял в углу, его донимали, дразнили психом, подбегали сзади, тыкали в спину острым (карандашами, наверное), а когда оборачивался – сразу отскакивали, хохоча.

Одна девчонка, Оля Михайлюк, отбежать не успела, и Митя со злости ее толкнул так, что она упала. С громким плачем Оля побежала жаловаться к учителю. Все тут же присмирели. Стали хором указывать на него: "Это вот он ее ударил, псих!".

– Тебе же было сказано – из угла ни на шаг! – подойдя, процедила Оксана Викторовна. – А ты еще и с девочками дерешься! Мне что, родителей твоих вызвать? Хорошо, прямо сейчас позвоню твоей матери. Пойдем с ней к директору. Расскажу, как ты безобразно себя ведешь.

– Не надо, – хныкнул он, конечно же, сразу испугавшись. Мама его за такие выходки уж точно накажет еще больше. Когда он жаловался ей на Оксану Викторовну, она только сердилась: «Значит, сам виноват». А тут…

– Не надо, – фыркнула Оксана Викторовна. – Значит, теперь в наказание будешь стоять и весь следующий урок.

Но она хотя бы других от него отогнала.

– А вы все тут чего расшумелись? Фадин! Петров! Тоже хотите стоять в соседнем углу? А ну разойдитесь!

Со звонком все расселись по местам, начался урок, третий, последний. Митя остался в углу в конце кабинета. Ноги устали, но это полбеды. Хуже всего то, что захотелось в туалет. Давно уже хотелось, но потом стало совсем невмоготу.

Обычно Оксана Викторовна их отпускала, стоило попросить выйти. Но тут, сколько Митя ни тряс рукой, она его не замечала. Он переминался с ноги на ногу, крепился, морщился. Руку задирал над головой как можно выше, бормоча: «Можно? Ну, можно?». Но учитель на него не обращала внимания. А потом случилось страшное. По ногам, под брюками, заструилось теплое, а у ног пополз ручей.

В ужасе Митя выскочил из кабинета, пока никто не заметил его позора. Хорошо хоть каким-то чудом раньше времени за ним приехал отец.

Митя тогда в панике заскочил в уборную и увидел отца в окно. Тот как раз вышел из машины и направлялся к крыльцу. Митя со всех ног кинулся в холл. Подбежал, обнял отца с разлета.

– Ты чего, Митька? Что случилось?

– Меня наказали, – все-таки расплакался он.

– Ну, ты чего? Ну... мой, – обнял его отец. – Тише, тише, заяц. Колись, что ты там натворил?

– А ты маме не скажешь? Обещай!

– Клянусь, – улыбнулся отец.

– Я плохо писал, потом кинул в Оксану Викторовну маркер. А потом толкнул девчонку одну, она надо мной смеялась. Меня наказали, в угол поставили.

– А сейчас почему не в классе?

Но Митя заплакал еще горше. И признаться в постыдном так и не смог. Когда отец заметил мокрые штаны, соврал, что баловался и облился водой.

Отец тогда и вещи его из класса вынес, и за поведение ничего ему не высказал – хотя Митя трясся, что Оксана Викторовна нажалуется. А дома скорее закрылся в ванной и сунул комом штаны в стиральную машину, где уже и так лежали мокрые пеленки.

Но на следующий день Митя шел на занятия и умирал от страха. Вдруг кто-то все же увидел его вчерашнюю лужу? В класс он так и не осмелился зайти. Дождался, глядя в окно холла, когда папа уедет, и вышел из школы. Болтался на площадке до обеда, пока опять не приехал отец. Такой фокус удалось ему провернуть еще трижды, а потом маму все-таки вызвали в школу.

Однако его самая постыдная тайна не вскрылась. Может, Оксана Викторовна и всё поняла тогда – да, конечно, поняла, лужу ведь наверняка увидела – но никому ничего не сказала.

Пока шел урок, в школе стояла тишина. Затем началась перемена, и кругом всё загудело, зашумело, завибрировало. Митя сдвинулся на самый краешек скамейки. Со второй смены учились классы постарше, и он слегка робел. И смотрел в окно с еще большим нетерпением: ну, где же? Ну, когда?

Рядом на скамейку плюхнулись большие мальчишки. Они громко хохотали, в шутку толкали друг друга и обзывали. А потом переключили внимание на Митю.

– Че смотришь, мелкий? – начал его задирать один.

– Э-э, ты че уселся на нашей лавке? Плати давай! – подхватил второй.

Митя взял вещи и отошел к окну. Трусить было стыдно. Мама всегда говорила, что нет ничего позорнее, чем мальчик – трус. Но мама его сейчас не видела.

Однако пацаны не успокоились. Выхватили у него рюкзак и куртку. Протягивали ему, дразня, но, когда он подбегал, с хохотом перебрасывали друг другу у него над головой. Потом куртка упала на пол, Митя кинулся, хотел подобрать, но мальчишка наступил на нее и вдоволь потоптался. И лишь потом позволил поднять.

Митя выскочил на улицу. На крыльце оделся и поплелся к школьным воротам. Хоть и последние числа апреля, а погода стояла плохая. Накрапывал дождь, задувал ветер. Он брел по тротуару, выискивая среди встречных прохожих маму.

Завернул в один из дворов и остановился в арке. Здесь хотя бы было сухо и не так ветрено. Да и дорога к школе – как на ладони. Маму он сразу увидит.

Под аркой иногда проходили люди, пару раз проезжали машины. Он жался ближе к обочине, чтобы никому не мешать, и почти не обращал ни на кого внимания, не сводя пристального взгляда с того места, откуда должна показаться мама. Из-за угла серого здания с вывеской «Аптека 7/24» на первом этаже.

Очередная машина зашуршала за спиной шинами, а потом остановилась рядом с ним.

– Митя?

Он от неожиданности вздрогнул.

– Ты что здесь делаешь? Ты один? Где твои родители?

– Не знаю.

– Садись давай. Я тебе отвезу домой.

Несколько секунд он колебался.

– Ну?

Он бросил последний взгляд на «Аптеку 7/24» и открыл заднюю дверь машины.

В машине пахло приторно-сладким. Но, главное, было тепло, и Митя сразу же согрелся. Только мокрые ступни все еще подмерзали. Это он шел, не глядя под ноги – высматривал маму, вот и угодил в лужу нечаянно. Теперь в ботинках противно хлюпало.

Но зато больше не продувало насквозь. И все равно Митя чувствовал себя некомфортно. Даже напряженно. Опасности он никакой не чувствовал, просто было не по себе.

Один раз он поймал ее взгляд в зеркале заднего вида, внимательный, острый, и отвел глаза. Не выдержал.

Сначала Оксана Викторовна молчала. И эта тишина давила ужасно. И нарушить ее почему-то было страшно. Вот Митя и сидел, почти не шевелясь. И даже вдыхал и выдыхал неглубоко, неслышно.

Правда, может, и не сама тишина его так угнетала, а то, что он оказался с ней один на один. Рядом. В замкнутом пространстве. Он лишь раз прежде оставался с ней наедине. Ещё зимой. Его тогда после перенесенной простуды освободили на две недели от физкультуры. Вот он и сидел в классе, пока все остальные были в спортзале. Делал домашнее задание, а потом почувствовал на себе этот ее взгляд. Пристальный, пронизывающий и даже какой-то жутковатый. И без того находиться с ней вдвоем в кабинете было тягостно, а тут и вовсе захотелось сбежать куда подальше.

Он даже отцу в тот день сказал:

– Она на меня так странно смотрит.

– Как? – не понял тот.

Митя пытался изобразить, прищурился, сжал губы в тонкую полосочку, но отец только рассмеялся. И всё вылилось в шутку.

– Ну а вообще как она? Больше тебя не наказывает?

Митя мотнул головой. Он уже слышал, как ссорились между собой родители, когда всплыли его прогулы. На его памяти это была первая их ссора, что, конечно, и расстроило его, и даже напугало.

После этого отец спрашивал Оксану Викторовну, что все-таки случилось да почему. Митя ждал, что учительница расскажет отцу, какой он плохой, какой негодный, нервничал, даже боялся: а вдруг отец ей тоже поверит, как мама? Но та неожиданно повела себя совсем по-другому. Отмахнулась с улыбкой. Сказала, что никакой катастрофы не случилось. Списала всё на его усталость и детскую несдержанность. Заверила отца, что и не такое бывает.