– Пока ты ради нее спину гнешь, твоя Царевна-Несмеяна развлекается с другим. Говорю ж, она любительница экзотики.

Тогда Дементьев психанул, приревновал. А она обиделась. Но все-таки объяснила, что нигериец этот и правда приходил вечерами. Но она с ним занималась русским языком, за деньги, ведь они так нуждались. Ссора была недолгой, а примирение сладким.

Но Климов все равно не унимался. Твердил: наиграется, бросит, сбежит.

Однако Инна прижилась, пообвыклась. Хотя ей тоже было непросто.

Убогий общажный быт после профессорских хором её и правда угнетал. Она училась готовить, стирать, гладить – то, что прежде всегда делала у них домработница. Но, главное, училась выживать в общежитии, где не только Стас, но и девчонки из соседних комнат её не приняли. Пожалуй, только комендантша прониклась к ней теплом и помогала всем, чем могла.

Вот и столовую им под свадьбу предоставила бесплатно. Друзья Инны на свадьбу не пришли.

То есть на церемонии поприсутствовали, даже что-то подарили в большой красивой коробке с золотым бантом. А потом, когда все высыпали на улицу, Инна позвала их на празднество. И друзья её, все как один, состроили гримасы, как будто она предложила им нырнуть в отхожую яму. Даже лучшая подруга зашипела:

– Куда? В общагу? Инн, ты серьезно? Этот нищеброд не смог найти приличный ресторан? И ты с ним реально собираешься жить? Нет, Инн, ты прости, но в общагу мы не поедем. Брр.

Дементьев напряженно вслушивался и видел, как Инна кивнула подруге со сдержанной улыбкой:

– Понятно. Спасибо, что приехали поздравить.

Коробку с золотым бантом она оставила на бортике фонтана.

Тогда он поклялся, что будет любить её вечно.

– Ты никогда не пожалеешь, что выбрала меня, – обнимая её, стройную и изящную, шептал он, задыхаясь от собственных чувств. – Я всегда буду тебя любить. Тебя одну.

Но потом на свадьбе она и правда сидела как чужая. Кругом галдели, веселились, напивались студенты, и Инна никак не вписывалась в эту картину. И Никита сам это чувствовал, хотя всеми силами старался заглушить это неуютное ощущение.

Стас Климов опрокидывал рюмку за рюмкой, бормоча: «Друга потерял». А когда дошла очередь до тоста, встал, уже нетрезвый, и высказал:

– Ник, ты знаешь, я за тебя… что угодно… кого угодно… Ты мне как брат. Жизни бы не пожалел. Но она, – он указал в Инну пальцем, – твоя самая большая ошибка. Она уже из тебя веревки вьет, а чё потом? Эта маленькая подлая дрянь всю кровь из тебя высосет и выплюнет…

Дементьев тогда в кипучем гневе набросился на лучшего друга с кулаками и устроил в столовой их общежития сущий погром. Инна же, выслушав оскорбления Стаса, даже в лице не изменилась. Сидела за столом, уставленным тарелками с винегретом и котлетами, бесстрастная и невозмутимая, как царица, ни на кого не обращая внимания.

Что уж… Она не плакала даже в тот проклятый вечер, почти месяц назад, когда Дементьев вернулся домой и признался, что был с другой. Не поверила сначала. Смотрела, еще улыбаясь, в его глаза, искала правду и нашла…

Несколько минут она безмолвно стояла у этого же окна, на кухне. Смотрела во двор, словно закаменев. Спросила только: «Кто она?».

Дементьев ответил сдавленно: «Диана. С работы».

Он стоял в дверях, смотрел на ее спину и тоже больше не мог произнести ни слова, кроме тупого «прости».

А на кухонном столе стыл ужин, стояли незажженные свечи, бокалы, бутылка вина.

Спустя несколько бесконечных минут, Инна обернулась – на лице ни слезинки. И сказала с пугающим спокойствием:

– Ты должен уйти. Прямо сейчас. Совсем. Я больше не хочу тебя видеть.

– Прости меня. Я не хотел…

– Нет, – пресекла она его. – Ничего не говори. Не унижай ни меня, ни себя. Просто уйди. Я не могу даже находиться с тобой рядом. И если ты не уйдешь, уйду я.

– Что будем делать? Нельзя же просто сидеть и ждать, – первой нарушила молчание Инна. Произнесла сдавленно, не оглядываясь на него. Будто в пространство. Она вообще избегала на него смотреть.

Ещё слишком острой была боль. Даже сейчас.

Его присутствие давило. Мешало дышать, отравляло сам воздух.

Он же, наоборот, смотрел на нее, долго и пристально. Она чувствовала его взгляд легким жжением где-то чуть выше лопаток. И ещё поэтому не хотела оглядываться. Не хотела, чтобы он видел, как ей больно. Как плохо без него.

Инна думала, что если запретит ему приходить, если не будет так часто видеть, то станет легче. Не сразу, но хотя бы постепенно. Ведь любая, самая сильная рана, затягивается.

Он согласился. Выслушал ее, кивнул и ушел.

И с того дня как отрезало: перестал звонить, писать, приходить к ним. Уже две недели.

Лишь пару раз он поднялся в дом – принес продукты и памперсы. И то – молча отдал в руки, развернулся, ах да, ещё спросил для приличия: «Как Маша? Нормально? Что-то нужно еще? Нет? Ясно».

И всё.

Он смог жить дальше. Без них.

Да, по ее просьбе. Да, она сама ему так велела. Но почему-то очень болезненным и горьким оказалось это его скорое согласие. Словно он вот так, по щелчку, разлюбил их…

– Тебе надо быть тут, – произнес наконец Никита. – Дома. Вдруг Митя вернется. А я сейчас свяжусь с этим поисковым отрядом…

Инна почувствовала, что он больше не смотрит на нее. Легкое жжение стихло. Обернулась: он и правда теперь выглядывал в окно, будто можно было что-то увидеть в такой темноте.

– Черт, да как так-то? – выпалил он вдруг с чувством. – Куда он мог пойти? Ладно, извини…

Он стал что-то набирать в телефоне.

– Может, обойдем соседей? По очереди... Я не могу просто сидеть дома. Вдруг Митя в эту самую минуту…

От этих мыслей стыла кровь.

– Не думай так, – не отрываясь от экрана, произнес он. – Всё будет хорошо, Инн. Наш сын обязательно найдется. Его уже ищут. И соседей уже обходят. Не нервничай так. Маша спит? Может, тебе принять какое-нибудь успокоительное?

Потом хмуро взглянул на нее.

– Слушай. Может, он… – Никита замялся, будто прикидывал: сказать - не сказать. – Может, Митька сбежал? Ну, типа, чтобы мы помирились.

– Нет. Нет-нет. Митя не стал бы так с нами поступать. Как ты можешь так думать?

– Мне и следак такую версию выдвинул. Хотя я тоже сказал, что это бред. Но вообще Митька мне не раз говорил… просил, чтобы я вернулся.

– Если это так… – севшим голосом промолвила Инна, но Никита жестом остановил её: – Погоди. Вот их номер.

Прижимая телефон к уху, он вышел из кухни в гостиную.

– У нас ребенок потерялся… семь лет… – доносилось из гостиной. – Пропал по дороге из школы. В начале седьмого. Да, заявление в полицию уже подали. Они нам и посоветовали обратиться к вам. Хорошо, спасибо, записывайте адрес…

Никита вернулся на кухню.

– Сейчас приедут. Инн, им нужна свежая и четкая Митькина фотография. Они её растиражируют… Он сказал, можно в электронном виде. Блин, ноута с собой сейчас нет. И телефона… Можно и распечатанную. Даже лучше. У нас же были…

Она кивнула. На деревянных ногах подошла к стеллажу. С верхней полки достала толстую пластиковую папку с документами. Туда же она как раз недавно убрала конверт с фотографиями, сделанными в салоне. Стала перебирать фотографии: вот он еще малыш, а вот они втроем, а здесь её мальчик пошел в первый класс… В черных глазах плещется солнце. Темные вихры торчком, хоть Инна тогда битый час их укладывала.

Сердце резко сжалось. В груди снова заколотилась паника. Господи, только бы он вернулся! Скорее! Только бы с ним ничего не случилось!

Руки мелко задрожали, и снимки выскользнули и рассыпались по полу. Она присела на корточки, стала собирать фотографии, дыша часто, прерывисто. И не выдержала, не сумела. Села прямо на пол обессиленно. Зажмурилась, прижала обе ладони крепко к губам, заглушая рвущийся плач. По щекам заструились слезы.

Краем глаза Инна видела, что к ней подошел Никита, но не могла ничего с собой поделать. Её будто прорвало. Пробило в ней брешь. И всё, что так долго копилось, болело, кипело внутри, хлынуло вдруг безудержным потоком.