Инна опасалась, что, когда Никита уйдет, Митя снова начнет капризничать. Но нет, день закончился спокойно. А перед сном Митя даже подошел и обнял ее. Инне очень хотелось расспросить, что такого ему сказал папа, но было как-то неловко. Даже стыдно. Наверное, потому что ей самой это ее любопытство напоминало попытку подслушать, подсмотреть чужой секрет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Было уже около десяти вечера, когда в дверь позвонили. Оказалось, это Алла Арнольдовна. Инна ожидала, что та начнет сыпать упреками, мол, она столько раз звонила, а дочь даже ответить не удосужилась. Поэтому сразу решила пресечь на корню этот разговор:

– Мама, если ты пришла ругаться, то можешь даже не начинать. Я не стану больше слушать твои претензии. И вообще уже поздно. Я только что уложила детей, они могут проснуться…

Но мать вдруг выпалила:

– Твой отец меня бросил.

И тут же зажмурилась и затряслась в беззвучном плаче.

Инна усадила мать в гостиной в кресло, налила ей воды, добавив дюжину капель, которыми сама недавно глушила свою истерику.

– На вот, выпей. Успокойся. Посиди немного. Я проверю Митю с Машей и поговорим.

Дети, к счастью, не проснулись. Она затворила дверь в их комнату плотнее и вернулась в гостиную. Мать уже не плакала, но выглядела совершенно потерянной. Даже непривычно было такой ее видеть. И жалко, конечно.

– Что случилось, мам?

– Твой отец оказался мерзавцем, – скорбно произнесла Алла Арнольдовна. – Кто бы мог подумать, а! Представляешь, завел себе интрижку в этом своем институте. И сегодня заявил мне, что уходит к ней.

Новость, конечно, ошарашила Инну. И неизвестно, что больше ее поразило: то, что отец, которого, казалось, кроме науки ничто не интересовало, завел на стороне роман. Или то, что он осмелился уйти от матери. Он ведь боялся ее панически. В рот смотрел и с каждым словом соглашался.

Даже когда мать выгнала Инну из дома, отец смолчал – не посмел перечить. Спрятался в своем кабинете. Потом, правда, как-то раз приехал в их университет, нашел ее, пытался сунуть конверт с деньгами. Но тоже как-то трусливо. Озирался и бормотал: «Только чтобы мама не узнала».

Инна конверт не взяла. Заявила, что ее муж обеспечивает. И не удержалась, добавила: «Ты, папа, не приезжай больше. А то вдруг мама действительно узнает».

Отец так и сделал – больше не приезжал. А потом выяснилось, что приехать тогда его и то надоумила Зина. И вспоминая сейчас, как он тогда чуть не трясся, воровато протягивая ей дурацкий конверт, Инна не могла представить, что он отважился на такое.

– Ну ничего, ничего, приползет еще как миленький. Но только я его не пущу! Подам на развод и без штанов его оставлю. По миру он у меня пойдет, старый кобель. Все его книжонки и писульки, всё выброшу, всё сожгу! Посмотрим, как долго его будет любить эта его шлюшка. Узнаю, кто такая… все связи подниму… покажу ей, как на чужое разевать рот. Она у меня горько пожалеет…

Мать успокоилась не скоро и уехала уже за полночь. А уходя, вдруг обняла Инну, чего сроду не случалось, и жалобно всхлипнула:

– Вот, доча, остались мы с тобой одни. Но ничего… как-нибудь справимся…

На другой день Никита снова пришел к обеду. Инна как раз приготовила любимое Митино блюдо – запекла в духовке курицу. И Никиту пригласила к столу. Но он отказался. Пока они ели – ждал на балконе. Митя и не поел толком, сидел как на иголках и быстро сбежал из-за стола. А через пару минут они ушли.

Только вечером Инна узнала от Мити, что папа возил его в парк на аттракционы. И от Мити же узнала, что Никита уже уволился и работает теперь в другом месте.

– Где? Кем? – живо заинтересовалась она.

– Не помню, – отмахнулся Митя. Ему про работу было скучно, зато он взахлеб рассказывал про карусели и комнату с кривыми зеркалами.

Позже она сама спросила у Дементьева. Как раз представился удобный момент: Никита получил расчет с прежней работы вместе с отпускными и перевел ей неожиданно приличную сумму.

– Так много… Ты себе хоть что-то оставил?

– Да, – кивнул он.

– Митя сказал, что ты теперь в другом месте работаешь.

Опять только кивок.

– А где?

– В «Норд-Весте».

– И как там? Тебе нравится?

– Нормально, – пожал он плечами, глядя то в сторону, то поверх ее головы, лишь бы не на нее.

В другие дни было так же. У Инны прямо возникло ощущение дежавю. О чем бы она его ни спрашивала, отвечал он неохотно и односложно. Говорил с ней чуть ли не через силу, избегал встречаться взглядом. От чая неизменно отказывался. Даже на ее новость о разводе родителей почти никак не отреагировал.

Приходил Никита почти каждый день, но совсем ненадолго. Брал детей на прогулку, через полтора-два часа возвращал и сразу уходил.

Однако теперь она понимала, почему он так. Это были вовсе не холодность и равнодушие с его стороны. Просто он вот так воспринял ее слова, что вместе им не быть, и как-то пытается с этим ужиться, не травя душу ни себе, ни ей.

Только это все равно тяжело. Иногда ей даже казалось, что они оба играют роль – притворяются, что больше не любят друг друга. Но играют фальшиво. Буквально вымучивают из себя правильные слова и подобающую мимику. А внутри всё протестует, болит, рвется.

И как бы себе Инна ни твердила, что это лишь фантомная боль, а все равно порой так хотелось, чтобы Никита хоть ненадолго стал прежним. Чтобы хоть разочек посмотрел на нее, как раньше – с невыносимой нежностью. Ведь так, как он, никто на нее не смотрел.

Но он с каждым днем словно лишь больше отдалялся.

И правильно, заглушая тоску, говорила себе Инна. Так и должно быть. Рано или поздно всё переболит, и они смогут жить каждый своей жизнью...

Два месяца спустя

День выдался жарким с самого утра. А сейчас к полудню температура поднялась до тридцати пяти, это если верить синоптикам. По ощущениям же – так и все сорок пять было. Солнце пекло нещадно, аж в глазах растекались круги. Свежая, отглаженная, кипенно-белая рубашка промокла на спине почти сразу, как только Дементьев вышел из дома. Хорошо хоть в машине спасал кондиционер.

– Клим, говори, где тебя высадить, – повысив голос, в третий раз спросил Дементьев, пытаясь добиться от Стаса внятного ответа. А тот никак не мог решить, куда податься.

– Да щас, погоди, вызвоню кого-нибудь. Не хочу домой. Эта дура опять начнет… а у меня и так башка трещит…

– Ну, вызванивай скорее, – раздраженно торопил его Дементьев.

Дурой Климов называл Тамару, свою сожительницу. Дементьев особо не вдавался, какие у них отношения. Знал только, что Стас поселился у нее в общежитии трамвайного депо, когда его выгнала из съемной квартиры хозяйка за дебош. Поначалу он даже порадовался за друга, что у того наконец наладилась какая-то личная жизнь. Понадеялся, что он как-то подзавяжет с выпивкой, остепенится. Но получилось наоборот. С Тамарой Стас постоянно скандалил, громко уходил и напивался. Орал, что его тошнит от этой дуры, но после загулов все равно возвращался к ней, потому что идти-то, собственно, было некуда.

Дементьеву это всё казалось дикостью. Один раз он даже завел разговор со Стасом, мол, не надоела ли ему такая бессмысленная и дурная жизнь. Но тот вдруг завелся:

– Кто бы говорил. У тебя, что ли, жизнь офигенная? Что-то незаметно. Если ты, Дёма, такой умный, чего ты в этой стремной конуре живешь у черта на рогах? А я скажу. Потому что тебя твоя распрекрасная женушка выставила из твоей же хаты, за которую ты ещё и платишь, как последний лох. Меня хотя бы бабы не доят. Наоборот даже. Живу вон у Томки как у Христа за пазухой, она меня кормит, сиги мне покупает, пивко, в койке вообще огонь… А эта твоя только тянет из тебя и тянет… присосалась как пиявка и…

Дементьев в другой раз, может, и сдержался бы. На словах как-нибудь заткнул бы его. Все-таки давно уже не пацан, чтобы вестись на тупой треп. Но его накрыло, и в итоге разговор за жизнь закончился жестким мордобоем и небольшим погромом на съемной кухне.