Инна помнила Диану с турбазы, помнила ее вороватые взгляды, которые та бросала украдкой на Никиту. Но тогда она еще верила в него, как в себя. И кроме легкого раздражения ничего к ней не испытала.

Это потом сомнения, подозрения, неуверенность сплелись в такой тугой клубок, что она в ком угодно готова была видеть соперницу. А уж в умнице Диане, которая вечно рядом с её мужем, – тем более.

Иногда слова жгли язык, но сказать про свою ревность она так и не сумела. Это казалось таким унизительным. Боже, да она сама ему всегда говорила, что никогда не опустится до ревности и выяснения отношений.

А Никита, как назло, приходил домой вечерами и рассказывал про работу, про отдел и, конечно же, про Диану. Без всякой задней мысли. Но Инну душила обида, хотя виду она не показывала. А вот по-настоящему она испугалась, когда Никита про нее умолчал. Рассказывал про фуршет и вдруг запнулся, смолк, смутился сразу. Начал говорить о чем-то другом. А у Инны все обмерло внутри. Даже дышать больно стало…

Сон окутывал ее, уносил прочь от реальности. Только в груди по-прежнему кололо. А потом вдруг полыхнуло резкой болью, и Инна, вздрогнув, проснулась с криком:

– Митя!

Никита с Машей на руках тут же заглянул в комнату.

– Сколько времени? – встревоженно спросила она.

– Да почти столько же. Ты всего минут пять спала…

– Митя…

Но договорить не успела – в дверь позвонили. Долго, настойчиво, требовательно.

Никита открыл дверь, и Инна услышала голос матери:

– А ты что тут здесь забыл? Куда внука дел, сволочь?

Что ей отвечал Никита, Инна не слышала. Да и Маша тут же зашлась в плаче.

Покачиваясь, она вышла в прихожую.

– Мама, Митю украли, – тихо простонала она со слезами.

– Что? Как? Кто украл? – Алла Арнольдовна вращала глазами, охала, переспрашивала. Но потом, будто набравшись сил, снова разразилась: – Идиоты! Ребенка не уберегли. Сгубили! Что еще можно было ожидать от вахлака и такой дуры! Что? Уже обратно его впустила? Тфу. Дура, тря…

Никита передал Инне плачущую Машу, а сам распахнул входную дверь, схватил Аллу Арнольдовну за рукав кашемирового пальто и поволок на выход.

– Э-это что… Как ты смеешь? Руки убери, паршивец! А ты куда смотришь…

Он ее все-таки вытолкнул и сам вышел следом.

Из подъезда еще какое-то время доносились ругань и угрозы матери, но Инна не вслушивалась. Она сидела на диване, покачивая, прижимала к себе Машу и тихонько нашептывала: Митя, Митенька…

За несколько часов до...

К пяти уже всех забрали с продлёнки, и Митя остался в классе один. Светлана Ивановна какое-то время крутилась рядом – расставляла на полки книги, собирала брошенные игрушки и карандаши, сдвигала стулья. Митя охотно помогал ей – она была молодая, добрая, веселая. Ему она нравилась. Он даже попросил её быть их учительницей вместо Оксаны Викторовны, но та лишь звонко рассмеялась в ответ и ласково взъерошила ему волосы.

Потом Светлане Ивановне кто-то позвонил. Взглянув на экран, она довольно зарделась и выскочила с телефоном в коридор.

Митя еще немного подождал и тоже ушёл. Сидеть одному было скучно, а ждать, когда за ним придут, он мог и в вестибюле. К тому же окна вестибюля выходили на дорогу – можно было увидеть маму ещё на подходе, издали.

Он уселся на скамейке, рюкзак и куртку пристроил рядом и принялся ждать, неотрывно глядя в окно. Вон из-за того поворота должна показаться мама с коляской. Митя, конечно, больше любил, когда его забирал отец. Раньше он всякий раз выпрашивал у отца что-нибудь купить: игрушечку, сладкое, попить. А то и заехать в кафе. С мамой такие номера не проходили, а вот отец никогда ни в чем не отказывал.

Но в последнее время Митя не просил ничего. И даже когда отец сам ему что-нибудь предлагал – отказывался наотрез. Держал слово. Кому он это слово дал – он и сам точно не понимал. Просто каждый вечер перед тем, как уснуть, он тихонько, но отчаянно молил: «Пожалуйста, пусть папа вернется! Больше мне ничего-ничего не надо. Только пусть будет всё, как раньше». И к этим своим наивным обещаниям относился с большой серьезностью и верой.

А по отцу он скучал. Тех минут, пока они ехали из школы до дома и потом еще немного сидели в отцовском джипе у подъезда, – не хватало катастрофически. Это только душу травило. Хотя в те дни, когда забирала мама, он тосковал еще острее. Тогда не было и этих крох.

Мимо проходила Оксана Викторовна, их учительница. В синем плаще она торопливо цокала на выход. Она вела в их классе только до обеда, потом у нее начались уроки со второй смены в четвертом «Б».

Оксана Викторовна явно спешила, однако увидев Митю, подошла к нему. Он невольно выпрямил спину и внутренне подобрался.

– А ты что здесь сидишь? – спросила строго.

– Маму жду, – ответил он.

– А где твоя мама?

– Сейчас придет.

Она раздраженно вздохнула, посмотрела на часы. Но, слава богу, ничего больше не сказала, только поджала недовольно губы и ушла. Митя выдохнул.

Оксану Викторовну он не любил, да и вообще побаивался. Даже когда он не знал за собой никаких грешков, даже когда домашку сделал всю от и до, а на уроке сидел, не шелохнувшись, стоило ей остановить на нем взгляд, и сердечко начинало дрожать, а ладони потели. В такие минуты всегда хотелось скукожиться, вжать голову в плечи, а то и вообще закрыть глаза, но он, наоборот, вытягивался в струнку и слегка приподнимал подбородок. Так мама приучила.

А другие дети в классе, наоборот, учительницу любили. Особенно девочки. На переменах они, облепив ее стол, верещали по-птичьи, рассказывая ей наперебой всякую ерунду. Правда, им она улыбалась и даже называла некоторых девчонок ласковыми словами.

С мальчишками Оксана Викторовна вела себя построже, но всё равно не так, как с ним.

Это невозможно было объяснить, но рядом с ней Мите постоянно казалось, что он виноват в чем-то, что сделал что-то плохое, гадкое, очень скверное, что и сам он – плохой и гадкий. Даже когда ровным счетом ничего не делал и даже не помышлял, это ощущение никуда не девалось.

В самом начале года такого не было. Первое время Мите даже нравилось ходить в школу. Он подружился с какими-то ребятами из класса. Взахлеб рассказывал отцу, как здорово в школе, в сто раз лучше и интереснее, чем в саду, спать не надо, есть не надо. Да и Оксана Викторовна поначалу не казалась ему такой уж злобной ведьмой.

Потом как-то всё поменялось.

Она стала ругать его за всё подряд: за ошибки, за забытую сменку или галстучек, за телефон, который нельзя доставать на уроке, даже если мама звонит, за то, что бегает на перемене, хотя бегали все. Но хуже всего было, когда она его даже не ругала, а высмеивала. Перед всем классом у доски. Оксана Викторовна язвила, все покатывались со смеху, а Митя стоял, насупившись, глядя в пол, и до боли кусал нижнюю губу, чтобы не расплакаться.

Обычно такое случалось на правописании, которое ему совсем не давалось. Потом уже весь класс чуть ли не ждал его выхода к доске, как очередной выпуск развлекательного шоу. Забавлялись все, даже те мальчики, с кем он успел раньше подружиться.

И один раз дошло до конфликта.

В тот день Оксана Викторовна, высмеяв его каракули, заставила у доски выписывать эти загогулины раз за разом. Рука его от напряжения устала, занемела. Непослушные пальцы подрагивали, и получалось, наоборот, только хуже, но она все равно его не отпускала. «Пока не напишешь, как надо, на место не сядешь!».

За спиной хихикали, говорили обидное, а она словно не замечала. Митя не выдержал. Швырнул маркер и, едва сдерживая слезы, самовольно сел на место.

– Это что за психи? – разозлилась Оксана Викторовна.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Подошла к его парте, взяла за рукав, потянула за собой в дальний конец класса. Там поставила его в угол.