Поэтому и [геометрическое] мышление (noesis) сопряжено с фантазией и соединения и разделения фигур происходят в фантазии, и ее [то есть геометрии] знание представляет собой [лишь] путь к рассудочно мыслимой сущности (eis ten dianoeticen oysian), но отнюдь не возвысилось до этой сущности, поскольку рассудочное мышление обращено на внешнее и рассматривает его в соответствии со своим внутренним [содержанием]. Хотя при этом рассудочное мышление пользуется исходящими логосами, но его движение само по себе направлено к внешнему. Если бы рассудочное мышление смогло однажды свести воедино все протяженности, все очертания и все множество, представив их бесформенно и единовидно, и обратиться к самому себе, - тогда, пожалуй, оно как раз и увидело бы геометрические логосы (полнотой которых оно является) лишенными частей, пространственно нераздельными и сущностными (oysiodeis). И эта его энергия тогда, пожалуй, стала бы наилучшей целью изучения геометрии, настоящим даром Гермеса, возводящим его от какой-нибудь Калипсо до более совершенного и умного знания и освобождающим его от присущих фантазии формообразующих воздействий (morphoticon epibolon). Именно об этом следует заботиться настоящему геометру и сделать своей целью пробуждение и переход от фантазии к одному лишь рассудочному мышлению как таковому, уводя себя от пространственного разъединения и страдательного ума к энергии рассудочного мышления, с помощью которой он увидит все непротяженным и лишенным частей - и круг, и диаметр, и многоугольники в круге, - все во всем и каждое в отдельности.

Именно поэтому мы показываем также, как в [представлении] фантазии круги вписаны в многоугольники, а многоугольники - в круги, подражая всеобщей взаимосвязи между лишенными частей логосами. И как раз потому мы перечисляем очертания, построения и разделения фигур, а также их положения [в пространстве] (theseis) и на плоскости (parabolas), что пользуемся фантазией и привносимыми ею пространственными различиями, в то время как эйдос сам по себе неподвижен, нерожден, неделим и чист от всякого субстрата. Но все, что находится в нем скрытым образом, выдвигается в фантазию [уже] пространственно протяженным и разделенным на части. И хотя это выдвижение происходит с помощью рассудочного мышления, а источником выдвижения является рассудочно мыслимый эйдос (to dianoeton eidos), тем не менее все это выдвигается в так называемый страдательный ум, который развертывается вокруг нечленимости истинного ума, отделяет себя от непротяженности чистого мышления, формирует себя согласно всем бесформенным эйдосам и [фактически, то есть расчлененно] становится всем тем, чем является рассудочное мышление и нечленимый логос в нас".

6. Эстетическое значение теории гипотезы

Вся проанализированная нами математическая теория Прокла, включая диалектику точки и круга, основана на принципе гипотезы, которая является идеей, предвосхищающей все свои возможные воплощения в любом ее инобытии и тем самым обосновывающей эти бесчисленные воплощения. Гипотезой является само первоединое, которое, будучи выше всякой раздельности, уже предполагает обширную область своего осуществления в раздельных числах и тем самым обосновывает эту область. Чисто количественное число тоже чревато теми качествами, в которых оно будет применяться и которые будут им исчисляться. Качество как идея тоже есть гипотеза бесконечных областей, в которых оно может осуществляться. Геометрическая точка тоже есть гипотеза.

И, наконец, геометрический круг есть такая непрерывность, которая тоже является специфической гипотезой, тая в себе определенного рода единораздельную цельность.

После всего этого стоит ли доказывать, что и всякая идея вообще, если она не берется только сама в себе и не берется только абстрактно, изолированно, тоже является гипотезой, то есть всегда является порождающей моделью своих инобытийных осуществлений, то есть их обоснованием? И прежде всего, всякая чистая идея, по Проклу, тоже заряжена своими космическими функциями. Она тоже есть трансцендентальная гипотеза космоса, а "космос" - это ведь и есть "лад", "строй", "порядок", "упорядоченность", "красота". Да и сам космос понимается у Прокла как гипотеза, то есть как порождающая модель своих бесчисленных внутрикосмических проявлений. Таким образом, нельзя сомневаться не только в гипотетической природе красоты, но и в эстетической природе самой гипотезы. Можно сказать, что это - последнее слово античной эстетики вообще.

Теперь, однако, мы подошли к той области всей философской эстетики Прокла, в которой особенно ярко сказался гипотетический метод философа и которая по своей значимости превосходит даже всякие философско-математические рассуждения. Это - область мифологии. Уже то одно, что каждый миф является для Прокла определенного рода логической конструкцией, свидетельствует о том, что и миф у него предполагает для себя основание в виде определенного рода гипотезы, которая и является для мифа принципом соответствующей логической конструкции, так что достаточно общая логическая конструкция тоже есть гипотеза для соответствующих мифологических образов. Это и значит, что миф для Прокла есть символ определенной идеи, а идея есть символ определенного мифа.

Переходим к этому символическому толкованию мифологии у Прокла.

1. Вступительные замечания

Символическое толкование мифологии - это огромная тема всей античной эстетики, как и вообще всей античной философии. Ни одна античная философская школа не расставалась с тем или другим толкованием мифологии. У неоплатоников это тоже основная проблема. Жаль только, что до настоящего времени эта проблема толкования мифов у неоплатоников все еще недостаточно освещена; и особенно жаль, что до настоящего времени точно не обследовано логическое отношение неоплатонических толкований к толкованиям более ранним.

а) F.Wipprecht (1902-1908), R.Reitzenstein (1928), F.Wehrli (1928), A.J.Friedl (1936), F.Buffiere (1956) и J.Pepin (1976) привели в своих исследованиях достаточно большой текстовой материал для суждения и вообще об античных толкованиях мифа и специально о толковании его у Прокла. Однако это хронологическое распределение экзегетических материалов по отдельным античным авторам далеко еще не есть история этой экзегезы. Для того чтобы формулировать именно историю такой экзегезы, необходимо кроме хронологической последовательности исследовать еще и логическую последовательность этой хронологии. История не есть внешняя хронология, но всегда еще и определенная логическая структура этой хронологии. И если все эти указанные исследователи дают обильный хронологический материал, но не дают четкой формулировки логической последовательности, то становится понятным и то, почему различие между разными историческими периодами часто оказывается у этих авторов весьма далеким от ясности. Здесь необходимо проделать еще большую работу, чтобы каждый исторический момент в античных толкованиях мифа предстал во всей своей специфике или, по крайней мере, в своей преобладающей специфике, если тексты покажут, что в каждом таком историческом моменте сохраняются остатки прежних периодов или содержатся ферменты последующих толкований.

б) Для ясности скажем наперед, что мифология в своем чистом виде, то есть в том ее буквальном понимании, с которым она признавалась в глубинах народной истории, еще до всякой рефлексии, ни в каком отношении не дает никаких поводов различать в ней идею изображаемой в ней материальной действительности и саму эту материальную действительность. Буквально построяемый и буквально понимаемый миф как раз и является тем, в чем нет никакого различия между идеей и материей. Древний миф потому и представляется нам фантастическим, что в нем все идеальное буквально тождественно с материальным. Материи здесь приписывается идея со всеми ее идеальными чертами, почему и материя, то есть материальная действительность, представляется нам в данном случае фантастической. Идея, например, невесома; и мифические образы тоже обладают такой подвижностью, которая отличается их полной или относительной невесомостью. Посейдону ничего не стоит четырьмя шагами почти моментально пройти через все Эгейское море, с берегов Малой Азии к берегам Балканского полуострова. Да богам и вообще может не потребоваться ровно никакого времени для прохождения того или иного пространства, и они сразу могут присутствовать одновременно в разных местах. Но ведь это только идея в человеческом мышлении может сразу относиться к разнообразным местам. А миф понимает все эти материальные процессы именно как чистую идею. Говоря кратко, миф есть субстанциальное (то есть буквальное) тождество идеи и материи.