Оглядев места, раскинувшиеся под открытым небом, я возвратился. Чиновники ведомства иностранных переводов разместились в шатрах по три-пять человек, а посыльные и конюхи группами по пять или десять человек расположились на берегу речки, смастерив шалаши. Там, где готовили еду, потянулись дымки костров. Голоса людей, ржание коней создавали впечатление, будто здесь целая деревня. Купцы из Ыйчжу стали на берегу реки целым поселением. Они мыли в воде несколько десятков кур, ловили сетями рыбу, варили похлебку и тушили овощи. Рис у них был таким жирным, что блестело каждое зернышко.

Вскоре подъехали помощник посла и сопровождающие чиновники. Начало смеркаться, в местах тридцати развели костры. Распилили и сложили кучей огромные деревья, они горели до самого рассвета. Каждый раз по сигналу караульного рожка все триста человек разом издавали боевой клич, чтобы отпугнуть тигров, — и так всю ночь до рассвета.

Наши караульные были отобраны в гарнизоне Ыйчжу из числа самых сильных солдат. Они могут работать без устали, не то что другие слуги, но зато и съедят больше всех. А как разряжены — лопнешь от смеха. На волосах, завязанных узлом, на самой макушке, торчали войлочные шляпы, крытые синим муаром, точно луна в облаках наткнулась на высокий пик. Подвязаны шляпы темно-красными тесемками, а впереди приколот металлический иероглиф «храбрый». Военный халат из черного льняного полотна с красной подкладкой перехвачен поясом, сплетенным из синих шелковых шнуров. На плечах накидка из красного хлопка, а ноги обуты в сандалии из конопляных веревок. Взглянешь на них — настоящие богатыри! Они садились на лошадь, как говорится, навьюченную только вполовину, без седел и вьюков, — так на неоседланных и ездили. На спинах у этих стражников укреплены синие флажки с иероглифом «приказ», в одной руке он держит доску с военным указом, в другой — кисть с тушечницей, мухогонку и короткую плетку из рябинового дерева, чуть не с руку толщиной, да еще дует в рожок. Под сиденье косо воткнуты десяток красных деревянных палок для наказания.

Обычно случалось так. Если надо отдать приказание, зовут караульных, но они делают вид, будто не слышат, и только когда непрерывным потоком начинает сыпаться брань, эти караульные прикидываются, будто только сейчас услышали. Гаркнув «слушаемся», соскакивают с коней и мчатся, прямо как стадо свиней, сопя, как быки. Свои дудочки, доски с военными приказами, кисти, тушечницы — все скопом взваливают на плечи и исчезают, волоча за собой палки для наказания.

Не прошло и полночи, как налетел ливень. Шатер сверху протек, сено промокло, и некуда было спрятаться от сырости, но понемногу прояснилось, и на небе повисли звезды — прямо хоть руками трогай.

25-й день (день воды и обезьяны). С утра моросил мелкий дождик, но к полудню прояснилось, и слуги с толмачами прямо под открытым небом развесили на просушку платье и постели, промокшие ночью от дождя. Кто-то из конюхов раздобыл вина. Тэчжон (сончхонский раб, конюх лекаря Пён Пуду) купил целый кувшин, и все направились к реке, где устроили пирушку.

После того как переправились через реку Амнокган, мы и мечтать перестали о корейской водке, а тут вдруг удалось ее найти. Отменный вкус водки да речные струи перед глазами — что может быть большим удовольствием? Конюхи один за другим принялись удить рыбу, я тоже, подвыпив, взял леску, закинул ее и вытащил пару маленьких рыбешек. Наверное, потому что здесь никто не ловил.

Наши вещи все еще не подвезли, и мы опять заночевали возле Цзюляньчэна.

26-й день (день воды и птицы). Утром стоял густой туман, и прояснилось поздно. Мы покинули Цзюляньчэн и, пройдя тридцать ли, подошли к горе Цзиньшишань. Здесь пообедали и, проехав еще тридцать ли, снова заночевали под открытым небом среди зеленых зарослей.

Нынче утром мы отправились в путь, когда уже рассеялся туман. Тыннён, чиновник при нашем судье, вместе со слугами принялся рассказывать истории про Кан Шицзюэ. Показывая на скрытую в тумане гору Цзиньшишань, они говорили:

— Вон там прятался цзинчжоуский Кан Шицзюэ!

Это интересная история, и я решил ее послушать.

«Дед Шицзюэ пришел с китайскими войсками под командованием Ян Хао, чтобы помочь нашей стране в войне с японцами, и погиб у горы Пхёнсан. Его отец, Готай, занимал должность судьи в Цинчжоу. В год  ч о н с а — огня и змеи — правления под девизом Вань-ли он был осужден и сослан в Ляоян. Шицзюэ, восемнадцатилетний юноша, отправился туда вместе с отцом. На следующий год маньчжуры захватили город Фушунь, а командующий войском Ли Юнфан сдался. Ян Хао, назначенный особым уполномоченным по военным и гражданским делам, распределил между военачальниками районы действий. Генерал Ду Сун должен был выйти к Кайюаню, командующий Ван Шанцянь — к Фушуню, Ли Жубо — к реке Цинхэ, а военачальнику Лю Тину велел отправиться к горе Маолин. Готай с сыном пошли с Лю Тином. Маньчжуры, устроив засаду, неожиданно выскочили из ущелья, и минскую армию уже ничто не могло спасти. Сам Лю Тин погиб в сражении, а Готай упал, пронзенный стрелой. Когда зашло солнце, Шицзюэ отыскал тело отца и похоронил его в долине, пометив могилу камнями.

В это время корейский полководец Кан Хонним и его помощник Ким Кёнсо разбили лагерь на вершине горы, а командиры левого и правого отрядов стали под горой. Шицзюэ добрался до лагеря главнокомандующего, но на следующий день маньчжурские войска атаковали левый лагерь корейцев. Никому не удалось спастись. Солдаты, что были на горе, увидев это, задрожали от страха, и тогда Хонним сдался без боя. Маньчжуры окружили войско Хоннима в несколько рядов и принялись выискивать прятавшихся в нем китайских солдат. Их связывали, а потом выводили и всем рубили головы. Шицзюэ, связанный, сидел под скалой, но маньчжурский начальник почему-то забыл про него и ушел. Шицзюэ, заметив корейского солдата, попросил развязать его, но солдат только искоса взглянул на него и не двинулся с места. Тогда Шицзюэ принялся тереться спиной об угол скалы, веревки разорвались, и он встал. Тут же снял платье с убитого корейца и, переодевшись, смешался с корейскими солдатами. Так ему удалось спастись. Он вернулся в Ляоян, и тут Сюн Тинби, охранявший Ляоян, призвал его отомстить врагам за отца.

В этом же году маньчжуры захватили Кайюань и Телин. Тинби арестовали, а вместо него поставили Сюэ Гоюна. Шицзюэ остался в армии Сюэ. Когда же пал Шэньян, ему приходилось днем прятаться, а идти только по ночам. Так он добрался до Фэнхуанчэна. Там они вместе с неким Лю Гуанханем из Гуаннина собрали разбежавшихся по Ляояну солдат, чтобы защитить город. Однако Гуанхань вскоре погиб в сражении, а самого Шицзюэ раз десять ранили пикой. Тогда он решил, что дорога домой закрыта, и задумал направиться на восток, в Корею. Чтобы не подчиняться варварским обычаям брить голову и запахивать халат налево, он бежал и спрятался на горе Цзиньшишань. Там он кормился тем, что жарил в костре свою баранью шубу, обернув ее листьями. Так он спасался от смерти несколько месяцев, а затем переправился через Амнокган и, пройдя вдоль всей северной границы, дошел наконец до Хверёна. Потом он женился на кореянке и родил двух сыновей. Шицзюэ умер, когда ему было уже больше восьмидесяти лет. Его потомки расплодились, теперь их почти сотня, но все они по-прежнему живут вместе».

Сам Тыннён родом из Касана, в Пекин стал ездить с четырнадцати лет, а теперь ему тридцать. Он прекрасно говорит по-китайски, и в дороге, во всех делах нам без него не обойтись. Тыннён прошел военную службу в Йончхоне и Чхольсане, дослужился до чина второй степени. Каждый раз, когда его отправляли в поездку, едва он покидал свой родной город, как всю его семью брали под стражу. Это чтобы он не сбежал. Можно догадываться, насколько он был толковым человеком.

Когда Шицзюэ пришел в Корею, его приняли как гостя в семье Тыннёна, и он подружился с его дедом. Они научили друг друга корейскому и китайскому языкам, вот потому и Тыннён так хорошо говорит по-китайски — научился в своей семье.