Рустика допоздна укладывала последний сундук при свете свечи. Захлопнув крышку, она придвинула к окну кресло и очень прямо уселась, сложив руки на животе.

— Не собираешься спать? — спросила Чикита и, не получив ответа, наставительно сказала: — Лучше бы тебе прилечь хоть ненадолго.

Рустика неопределенно хмыкнула, но кресла не покинула, а через некоторое время что-то забормотала. Сначала Чиките показалось, что та молится, но, вслушавшись, она узнала английские фразы, которым успела обучить служанку. Стало ясно, что упрямица намерена бубнить их до шести утра, пока не наступит время ехать в порт, и Чикита, собравшаяся было ругаться, плюнула.

Пока Румальдо и Мудно храпели, а Рустика нудно выпевала «We are Cubans»[18] и «New York is a beautiful place»[19], Чикита незаметно уснула — по крайней мере, ей так показалось — и увидела занятный сон, который по пробуждении помнила во всех подробностях, словно и впрямь пережила его. Она оказалась в городе Санкт-Петербурге и летела в санях по заснеженным проспектам. Пронзительный ледяной ветер выл в ушах, царапал щеки и заставлял глаза слезиться, но не мешал ей любоваться при свете луны заиндевевшими деревьями без листьев, мостами, величественными статуями, церквами и дворцами, встающими по обеим сторонам дороги.

Кучер то и дело оборачивался убедиться, что пассажирка на месте, и подмигивал, как бы поздравляя с тем, что она не выпала из саней. Заметно было, что он пьян, но Чикиту это нимало не смущало. Ее завораживали скорость, морозные порывы ветра и перезвон бубенцов.

Метель усилилась, но тут они подъехали ко дворцу, и кучер натянул поводья. Лошадь замедлила шаг. Чикита немного разочаровалась, когда они миновали великолепный перистиль, в глубине которого скрывался главный вход, и остановились у скромной боковой двери. Кучер выскочил из саней, бесцеремонно ухватил Чикиту за талию, сунул под мышку и заколотил в дверь.

— Доставлена! — хрюкнул он, передал груз вышедшему лакею в белых чулках и вышитой ливрее и, не простившись, исчез.

Лакей проявил большее уважение к даме. Он спустил ее на пол, подождал, пока она одернет юбки, пригласил следовать за собой и повел через залы с зелеными нефритовыми колоннами и розовыми мраморными полами. Чиките приглянулись некоторые картины на стенах, но она не успела разглядеть их как следует: провожатый шагал быстро, и она боялась отстать.

Они пересекли зимний сад, и слуга, многозначительно и лукаво глядя на Чикиту, остановился показать ей бабочку, едва вылупившуюся из куколки и упражнявшую крылья среди цветов. Чикита спросила себя: а не связано ли это с ее собственной жизнью? Уж не она ли эта бабочка? А родительский особняк — куколка, внутри которой она столько лет, сама того не сознавая, готовилась к полету? Она цыкнула зубом и отмела метафору за излишней очевидностью.

За маленькой гостиной в стиле Людовика XV, мавританской курительной и коридором с зеркалами и статуями показалась винтовая лестница. Узкие и очень высокие ступеньки потребовали от Чикиты немалых усилий. Наконец они вышли на площадку, лакей отодвинул завесу и указал на потайную дверцу, такую маленькую, что ему пришлось стать на колени, чтобы ее открыть и просунуть внутрь голову. «Та, кого вы ждали, прибыла», — торжественно объявил он.

Эспиридиона Сенда набрала в грудь воздуха, подняла подбородок и прошла в комнату со стенами, обитыми красным штофом. Дверь захлопнулась у нее за спиной. В табачном дыму она едва смогла различить хозяев.

— Прошу вас, мадемуазель Чикита, — произнес старческий голос. — Добро пожаловать на нашу дружескую встречу!

Осторожно ступая вперед, она догадалась, что это может быть Аркадий Аркадьевич Драгулеску, кабальеро, который четверть века назад сопровождал в Матансасе великого князя Алексея, и поднесла руку к груди убедиться, на месте ли талисман.

— Да, — подтвердил с надтреснутым смешком карлик, — это я, — и, обращаясь к собравшимся, гордо добавил: — Разве я не говорил, что она чрезвычайно умна?

Теперь всех стало хорошо видно. Драгулеску с выдающимся горбом и остальных. Все молча и беззастенчиво разглядывали ее. Аркадий Аркадьевич, дряхлый и напоминающий живую мумию, вольготно расположился на диване. Он был разут, но не снял синего сюртука с золотыми пуговицами, очень похожего на тот, который столько раз описывала Сирения. Вокруг него стояла дюжина мужчин разного возраста и внешности, но все крошечного роста. Некоторые были богато одеты и щеголяли драгоценностями и орденами, другие, небритые и оборванные, смахивали на бродяг. Единственная женщина склонила колени подле камина. Это была цыганка с оливковой кожей; длинные черные волосы спадали поверх яркого наряда, словно плащ.

Чикита заметила, что среди присутствующих преобладают люди с крупными головами, мощными торсами и чересчур короткими ногами; таких соразмерных, как она сама, было немного. Все превосходили ее ростом, и это внушило ей странную уверенность, как будто некоторым образом придавало ей величия. Она присела в неглубоком реверансе и снисходительно улыбнулась.

— Подите же, сядьте рядом со мною, — позвал Аркадий Аркадьевич. Она послушалась, и, как только коснулась поверхности дивана, все кругом как бы отмерли, принялись говорить, выпивать и петь под гитару. — Вы голодны, дорогая? — медвяным голосом осведомился горбун, указывая на столик с жареным мясом, сыром, черным хлебом, маслом, солеными огурцами и целой батареей бутылок. — Откушайте, не стесняйтесь, — подбодрил он и, дабы подать пример, отправил в рот целый ломоть хлеба. Жуя, он выразил всеобщее мнение: они счастливы Чикитиным присутствием. — Мои друзья мечтали с вами познакомиться и убедиться, что вы способны добраться издалека.

Чикита кивнула с учтивой улыбкой и, стремясь скрыть волнение, вгрызлась в кусочек сыра, на ее вкус чересчур твердого и соленого. Бывший наставник великого князя тем временем представлял собравшихся. Сидит с гитарой Клювкин, купец; он сделал состояние, скупая в Европе полотна эпохи Возрождения и продавая втридорога Екатерине Великой. Толстяк с курчавыми бакенбардами — Иванов, много лет служивший вторым секретарем начальника канцелярии Его Императорского Величества Павла I. Что касается господина, с наслаждением затягивающегося кальяном, то это загадочный Цоппи — поэт, дуэлянт, неисправимый донжуан и, как утверждают злые языки, внебрачный сын императрицы Анны Иоанновны, супруги герцога Курляндского, от одного испанского дворянина. А вон те детины, что хлопают водку стаканами, утираются рукавами и гогочут, ему мало знакомы. Он не помнит их имен, но они, хоть и грубоваты, сплошь славные малые.

Цыганка меж тем взобралась на другой стол, запела и заплясала, поводя обнаженными плечами и встряхивая волосами. Не в силах оторваться от такого зрелища, все мужчины, кроме Драгулеску, образовали круг у стола и хлопали в ладоши. У Чикиты горели щеки, то ли от жара камина, то ли от полнившей комнату чувственности. Завершив танец, цыганка кинулась в объятия поклонников, и те с восторженными криками взялись качать ее.

— Кровь у Зинаиды горячая, а это всякого сведет с ума, — заметил Аркадий Аркадьевич и, не обращая внимания на шум, попросил Чикиту рассказать о положении дел на Кубе. Как продвигается война? Массачусетский полк уже разгромил отряды испанцев? Чикита удивленно отвечала, что американские войска никогда не ступали на ее родную землю, а старик пробормотал: — И то правда, пока еще нет. Все в голове перемешалось.

Мало-помалу все успокоились, расселись возле Драгулеску с Чикитой и стали слушать. Цыганка снова пригрелась у камина и в минуту тишины объявила, что не прочь выпить зеленого чаю. Не присоединятся ли господа? Большинство согласилось, и Зинаида попросила Чикиту налить всем чаю из гигантского самовара.

Гостье пришлось спрыгнуть с дивана и подать собравшимся чай в чашках с золотым двуглавым орлом. Когда она клала сахар в последнюю, себе, ей показалось, что амулет великого князя Алексея нагревается у нее на груди. Она незаметно завела руку за пазуху и пощупала шарик. Ошибки нет: он очень горячий.