Пока Румальдо и Мундо пытались оторвать от Чикиты любвеобильных кузин, чтобы внести ее по трапу на борт, Канделария подтащила к ней робко улыбавшуюся пожилую даму в старомодном черном костюме.

— Вот кто хотел познакомиться с тобой до отъезда! — воскликнула Кандела и, сообразив, что Чикита понятия не имеет, кто перед ней, пояснила. — Это Карлота! Карлота Миланес, сестра поэта Хосе Хасинто! — Она склонилась к очевидно глухой старушке и проорала: — Чикита чудесно читает «Бегство горлицы»! Когда вернется, вам обязательно надо послушать!

— Да, да, когда вернусь, — быстро сказала Чикита, касаясь костлявой холодной ладони той самой «интересной Карлоты», о которой столько рассказывала по секрету Урсула Девилль и с которой она уж не чаяла свести знакомство.

Оказавшись на борту, она сразу же заперлась в каюте и предоставила Румальдо и Мундо махать платками провожающей толпе. Корабль заворочался, Чикита вздохнула с облегчением и попросила Рустику поднять ее на банкетку, чтобы в иллюминатор наблюдать за постепенным удалением берега. Так она долго стояла, чувствуя ком в горле и слезы на щеках, созерцая пароходы и лодки на якоре в порту, замок Сан-Северино, часовню Монтсеррат, колокольню церкви Святого Петра-апостола и Пуп Матансаса, таявшие вдалеке.

— Как думаете, когда мы вернемся? — спросила Рустика, начавшая развешивать одежду в шкафу.

— Не имею представления, — ответила Чикита, не отворачиваясь от иллюминатора. — Может, через несколько месяцев? Или никогда?

Бука подплыл к поверхности Сены и высунул голову на звук аккордеона на Пон-дю-Карусель. Потом прибился к берегу и послушал перебранку сутенера с проституткой. Лунная дорожка серебрилась на воде. Заскучав, манхуари нырнул, развернулся и поплыл к острову Сите. Черно-зеленый камень, у которого он обычно устраивался на ночь под мостом Сен-Мишель, заняли угорь и рак, но при виде Буки последний тут же бежал. Если у угря и были намерения побороться за место, он, очевидно, передумал, как только вновь прибывший оскалил зубы.

Как же Бука стал первым и единственным парижским манхуари? История эта тесно связана с прибытием Эспиридионы Сенды в Нью-Йорк и будет рассказана в свое время.

К удивлению сопровождающих, во время плавания Чикита не жаловалась на тесноту в каюте, пресную кормежку и немилосердную качку. Напротив, она лучилась жизнерадостностью и оптимизмом, так что Рустика, знавшая ее лучше всех, даже разволновалась. То ли она вправду счастлива начать новую жизнь, то ли тщательно играет роль? Так или иначе, часы вынужденного заточения прошли за декламацией стихов с Мундо, созерцанием пенных волн и линии горизонта, восторженными рассказами Румальдо о манхэттенских театрах и кабаках и занятиями английским с Рустикой.

Когда ржавый нос судна устремился к порту Нью-Йорка, Чикита отважилась выйти из каюты и ненадолго поднялась на мостик в сопровождении брата и кузена, чтобы издали взглянуть на город, который намеревалась завоевать. Мундо легко поднял ее — его никогда не переставало восхищать, как же мало она весит, — и Чикита вцепилась ручками в край борта, забыв про остальных пассажиров. По левую сторону она увидела колоссальную статую Свободы с факелом и в причудливой шипастой шляпе, по правую — не менее грандиозный подвесной Бруклинский мост, а посредине между двумя чудесами инженерии бороздили воды торговые суда под флагами всех мастей, роскошные трансатлантические лайнеры, прогулочные яхты, паромы, баржи, буксиры, почтовые пароходики и рыбачьи лодки. За пирсами Чикита разглядела множество зданий, а еще дальше — фабричные трубы, испускавшие темный густой дым, и задалась вопросом: а выдержит ли ее сердце, не знавшее ничего, кроме пейзажей Матансаса и окрестных усадеб, такую новь и величину?

Корабль подвалил к пирсу, настала пора подумать о высадке, и Румальдо принялся отдавать приказы, которым никто не стал перечить. Чикита, хочет она того или нет, должна с головы до ног закутаться в шаль. В таком виде, спеленатую, словно little mummy[21], Рустика вынесет ее с парохода и будет носить везде. Это придаст всей их процессии скорости, не позволит торопливой толпе толкать и топтать Чикиту и убережет от скопищ зевак. Мундо, в свою очередь, займется аквариумом с манхуари, жуткой тварью, которую он, Румальдо, в минуту слабости разрешил сестре взять с собой. Сам же он собирается отыскать сундуки и ящики с мебелью Чикиты, помеченные буквой «С» (от фамилии Сенда), в длинных рядах багажа, выложенного в алфавитном порядке, нанять носильщика и пройти таможенный досмотр.

Сквозь ткань шали Чикита углядела в профиль краснощекого офицера иммиграционной службы, который сердечно приветствовал их, полагая, что Рустика прижимает к груди младенца. Но, когда с формальностями было покончено и кубинцы собрались было двигаться дальше, он вдруг хрипло выкрикнул: «Стоп!» — поднял шаль, укрывавшую аквариум, и принялся хмуро рассматривать Буку. «What is this?»[22] — потрясенно вопросил он. Румальдо, струхнув, как бы их не погрузили на паром и не отправили на Эллис-Айленд, словно пассажиров третьего класса, прибывших из Европы, поспешил разъяснить, что это манхуари, экзотическая рыба, совершенно безобидная — хоть и very ugly[23],— поскольку питается исключительно водными растениями.

В этот миг Бука, словно желая опровергнуть свое мнимое вегетарианство, счел за лучшее зевнуть, и офицер совсем помрачнел при виде его острых зубов. Что за чудище они вознамерились протащить в страну? Мучимый духотой и гамом десятков пассажиров, томившихся в длинной очереди и жаждавших воссоединиться с друзьями и родственниками по ту сторону перил, Румальдо призвал весь свой ум, чтобы успокоить янки. Он заверил, что зверюга при всей своей отвратности представляет огромный научный интерес и сегодня же они отдадут ее в дар общественному аквариуму, где ею смогут бесплатно любоваться все ньюйоркцы[24].

Чикита уже совсем изнурилась, начала задыхаться и приготовилась высунуть голову, чтобы вступить в перепалку с офицером, но тот внезапно разрешил им пройти. Дальше дело пошло быстрее: они проложили себе путь сквозь толпу, раздобыли экипаж, и Мундо, Рустика и маленькая мумия расселись внутри. Румальдо проверил, на месте ли весь багаж, велел кучеру везти их в «Хоффман-хаус» и присоединился к остальным. «Трогай!» — прокричал он и в сотый раз пояснил, что выбрал «Хоффман-хаус», не такой шикарный отель, как «Астор» или «Метрополитен», за то, что он нынче в моде у многих творческих личностей.

Неизвестно, то ли кучер плохо расслышал указания, то ли был новичком на Манхэттене, то ли сбился из-за сутолоки в порту, то ли попросту решил нажиться на пассажирах. Так или иначе, вместо того чтобы направить экипаж на Уолл-стрит и въехать в Железный Вавилон, так сказать, парадными воротами, дорогой банков, денег и процветания, он решил вопреки здравому смыслу избрать заднюю дверь, то бишь углубиться в еврейско-итальянский квартал, способный навести ужас на всякого.

Чикиту ошеломили грязные запруженные улицы. Это преддверие ада — и есть хваленый современный Нью-Йорк? Широко распахнув глаза, она смотрела на линялые безвкусные здания, стены, прорезанные пролетами железных лестниц, лавки с вывесками на идише, лотки с фруктами, овощами, рыбой и птицей, как попало раскиданные вдоль тротуаров, горластых бродячих торговцев, толкавших тележки с товаром, женщин, которые тащили тяжелые корзины с хлебом, развешивали на балконах белье или болтали с соседками, мальчишек-газетчиков и мальчишек, пинавших чиненые мячи, рабочих, нищих, проституток и пьяниц, полицейских, которые расхаживали по двое в шлемах, похожих на перевернутые ночные горшки, осматривались в поисках возможных воришек и угрожающе покачивали дубинками, фургоны, запряженные тощими одрами и едва пробивавшие путь сквозь рои прохожих, а также шумные поезда, несшиеся по уродливому железному желобу на уровне крыш.