Ты, возможно, задаешься вопросом: почему женщина, скопившая достаточно, чтобы жить безбедно всю оставшуюся жизнь, не ушла тогда со сцены? Во времена Панамериканской выставки газеты не раз писали, что ее состояние превышает сто тысяч долларов. То бишь на сегодняшние деньги миллиона два, выше крыши. Она спокойно могла все бросить, распрощаться с шоу-бизнесом, но не захотела. Предпочла остаться в строю.

И она ведь не одна такая была. Лавиния Уоррен тоже могла бы успокоиться, когда овдовела, и вести тихое существование, но до глубокой старости путешествовала по миру. Большинство «ошибок природы» выставлялось напоказ, чтобы заработать на хлеб, но были и такие, кто делал это ради удовольствия. Я, к примеру, где-то вычитал, что Женщина-аист, которая снималась в «Уродцах», еврейка родом из Спрингфилда, владела пятью многоквартирными зданиями. Какая нужда была ей таскаться с ярмарки на ярмарку в качестве «чудовища»? Видно, охота к зрелищам жила у нее в крови — иначе не объяснишь. И у Чикиты, надо думать, тоже.

Так вот, она довольно долго работала на Брайтон-Бич, но потом поссорилась с Ферари и ушла от него. Следующие несколько лет переезжала с места на место, выступая, где подворачивалось. Даже в Мексике побывала. Куда звали, туда и ехала. А Рустика с ней. В ту пору Чиките сравнялось почти сорок, но, судя по фотографиям, она довольно хорошо сохранялась.

В книге эти годы сжаты до пары абзацев. Последние главы вообще немногословны. И это в какой-то степени моя вина. В один прекрасный день я вдруг понял, что вот уже три года сиднем сижу в Фар-Рокавей, и так захотел уехать, что аж внутри засвербело. Я был молод, стремился к переменам и, хоть обращались со мной очень хорошо, грех жаловаться, уже подустал от Чикиты, от Рустики и от книги. Мне надоело делать изо дня в день одно и то же и с утра до вечера слышать Чикитин голосок. Да и по Кубе я жутко соскучился. Умирал как хотел вернуться.

Но все же мне было неловко просто взять и уехать и бросить Чикиту с неоконченной биографией. Она обошлась со мной по-доброму, даже в английском подтянула, и не мог же я в ответ подложить ей свинью. И позволь тебе признаться: к тому времени я как-то привык к мысли, что эта книга — отчасти и моя тоже. Я боялся, Чикита разочаруется и потеряет к ней интерес. Или того хуже — наймет абы какого халтурщика, и все мои старания пойдут насмарку.

Когда я объявил, что хочу уйти с работы и вернуться в Матансас, Чикита вспылила. Рвала и метала. Она привыкла, что я рядом, и не хотела меня никуда отпускать. К счастью, вмешалась Рустика и урезонила ее: я долгие годы не видел матери и, совершенно естественно, тосковал по ней. Уж не знаю, вправду ли она так думала или просто хотела от меня отделаться, но на Чикиту это подействовало отрезвляюще. Она нехотя соизволила дать мне согласие, но поставила условие, что мы закончим биографию до моего отъезда из Фар-Рокавей. Мы дали себе срок в два месяца и не нарушили его.

С другой стороны, сдается мне, даже если бы я не втемяшил себе в голову уехать на Кубу, Чикита все равно не стала бы особо распространяться о последних годах карьеры. В ее же интересах было подсократить эту часть. Она ведь хотела создать впечатление, будто всегда пребывала на вершине, а потому не могла вдаваться в подробности старения и ухода со сцены.

Если бы мы взялись перечислять все триумфы Чикиты на протяжении следующих нескольких лет, список вышел бы столь длинным, что утомил бы и самого долготерпеливого читателя. Скажем только, что она продолжала успешно выступать на лучших площадках, и публика никогда не отворачивалась от нее.

В зрелые годы слава баловала ее так же, как в начале карьеры. Она стала признанной артисткой — лучшей в своем роде, — и ее имя гремело в Соединенных Штатах и европейских столицах. И все же одна мечта оставалась неисполненной. Чикита страстно желала ступить на сцену в одном городе, где доселе не выступала, — в родном Матансасе. Она знала, возвращение будет горьким, но все равно хотела порадовать земляков своим искусством. Ей казалось нелепостью, что именно Матансас никогда не купал ее в аплодисментах. Она чувствовала себя в долгу перед малой родиной.

Дважды она едва не отправилась домой, чтобы блистать в театре «Сауто» (так теперь назывался театр «Эстебан»), и всякий раз ее планы срывались. В первый раз она собралась на Кубу в середине 1906 года, после сан-францисского землетрясения, но положение дел на острове не благоприятствовало путешествию. Эстраду Пальму вновь выбрали президентом, и его противники усмотрели в этом мошенничество, начались стачки и бунты. Страной стало невозможно управлять.

Президент, опасаясь гражданской войны, прибег к поправке Платта, попросил американцев о вводе войск и ушел в отставку. Кубинский стяг был спущен, и в течение двух лет и четырех месяцев островом правил «северный сосед».

Вновь Чикита захотела вернуться в 1912 году, но тут разразилась «маленькая негритянская война». Тысячи негров и мулатов во всех кубинских провинциях подняли восстание за свои права. Они доблестно сражались за независимость, а теперь, при республике, их сделали гражданами второго сорта. Им не давали основать собственную партию, не давали работать в полиции, занимать дипломатические посты, и вот их терпение лопнуло. На несколько месяцев остров погряз в репрессиях, перестрелках и повешениях, пока армия жестоко не подавила восстание. На «маленькой войне» погибли более трех тысяч негров и мулатов. Чикита не захотела видеть Матансас охваченным расовой враждой и ненавистью.

С тех пор возвращение становилось все более несбыточным и далеким. Чикита любила размышлять о нем, но в глубине души знала, что этой мечте не суждено осуществиться.

В середине 1914 года Чикита работала в одном питтсбургском водевиле. Однажды утром она призналась Рустике, что вот уж три ночи кряду ей снится Патрик Криниган.

— Он постарел, — сказала она. — И поседел.

— Вы тоже седеете, да только я вырываю у вас седые волоски, как замечу, — ответила Рустика, энергично расчесывая хозяйку, и спросила, сколько же времени прошло с их прошлой встречи с репортером.

Чикита принялась подсчитывать. Выходило, что они не виделись пятнадцать лет, с тех пор как в Чикаго ее чуть не насмерть лягнул осел. Боже Всемогущий! Пятнадцать лет! Целая вечность. Сколько всего произошло за это время! Как изменился мир!

Изобрели стиральные машины и тракторы, чайные пакетики и растворимый кофе, неоновое освещение и детектор лжи. Один американец добрел до Северного полюса, а один норвежец — до Южного, Земля чуть не столкнулась с кометой Галлея, а «Титаник» постигла горькая участь. Женщины соревновались на Олимпийских играх и без корсетов выходили на митинги за право голосовать. Самолеты летали из Нью-Йорка в Лос-Анджелес и перемахивали Альпы, Панамский канал соединил Атлантику с Тихим океаном, а врачи нашли чудодейственное средство от сифилиса под названием «Сальварсан». Президент Рузвельт пригласил на обед в Белом доме чернокожего гражданина, Мексику сотрясала революция, а недавно молодой террорист родом из Сербии прикончил в Сараево эрцгерцога Франца-Фердинанда, наследника австро-венгерского престола, с супругой.

Утраты, сплошные утраты! Диабет доконал Габриеля де Итурри, великан Махнов пал жертвой безжалостного рака костей, а сердце Урсулы Девилль, Чикитиной наставницы, перестало биться во время урока вокала с одной особенно бездарной ученицей. Великий князь Алексей скончался в Париже, покрыв себя позором на посту главнокомандующего российским флотом в войне против Японии. И даже Фрэнк Босток отправился на тот свет, но не в результате поединка с тигром Раджой или другим диким зверем, как можно было ожидать, а вследствие банальной инфлюэнцы.