— Займемся расчетами, — сказала Чикита, протянула ему тетрадь и карандаш и шепотом рассказала, сколько денег спрятано у нее на черный день в домашнем тайнике. — Нужно все учесть: мой повседневный и сценический гардероб, приличную одежду для тебя, для Мундо, да и для Рустики — я всегда полагала, что даму уважают сообразно тому, как одета ее горничная, — билеты на пароход, отели, обеды…
— Прямо сейчас? — сонно заартачился Румальдо, но при виде решительного выражения Чикиты подавил зевок.
В ту ночь, пока они складывали, вычитали и говорили о театрах, гримерных и недельных прибылях, Румальдо Сенда понял, что актрисой Чикитой, The Living Doll (Живой Куклой — такой псевдоним предложил он, а она, попробовав произнести с различными интонациями, одобрила), не так-то легко будет помыкать.
Чикита и Румальдо никому не говорили, какой крутой вираж собираются заложить. Легенда для родственников и друзей гласила, что они проведут некоторое время в загородном доме в Нью-Джерси по приглашению Беллвудов, симпатичной семейной пары миллионеров, с которыми Румальдо свел знакомство за чаем в нью-йоркском «Шерри’с». Первоначально приглашение касалось только Румальдо и его сестры, но летние владения мистера и миссис Беллвуд так обширны, а сами они так привыкли принимать десятки гостей одновременно, что совершенно не возражали, когда Румальдо спросил, нельзя ли взять с собой учтивого и талантливого юношу по имени Мундо. Они были страшно рады заиметь на время музыканта, который будет оживлять игрой их светские приемы. Румальдо так искусно описывал воображаемых друзей — она увлекается искусством, он владелец сталелитейных заводов, оба слегка эксцентричны, — что никто не заподозрил обмана.
Канделария сочла неподобающим намерение крестницы впервые в жизни отправиться в увеселительную поездку, когда прихотливый маятник биржи только-только оставил ее без средств к существованию. Пусть даже изумительные Беллвуды возьмут на себя расходы по пребыванию, все равно путешествия на север влекут неизбежные траты. Манон и Жауме, напротив, нашли решение очень своевременным. После бесконечного траура Чиките полезно будет развеяться. К тому же пара месяцев вдали от дома может настроить ее на покладистость, и по возвращении она с большей охотой прислушается к тем, кто желает ей лишь добра. А вот идея отделаться от семейного особняка встретила единодушное одобрение. «Слишком большой дом для такой жилицы» — было всеобщее негласное мнение.
Пока Румальдо и Жауме подыскивали покупателей на дом и мебель, Чикита с Мундо занялись подготовкой репертуара танцев и песен для дебюта. Сначала они немного повздорили, потому что пианист настаивал, чтобы кузина, как в старые времена, танцевала под мелодии Шопена, но новоиспеченная артистка придерживалась иного мнения и настояла на своем. По ее разумению, привлекать внимание американцев и заслуживать их аплодисменты требовалось чем-то «экзотическим». Посему польские мазурки и прелюдии были безжалостно заменены дансонами и контрдансами креольских композиторов, живыми шутливыми композициями вроде «Ну-ка, Томас!» и «Милашки» Мануэля Саумеля или «Хохота» и «Холодного душа» Игнасио Сервантеса. Тем не менее в качестве уступки кузену Чикита согласилась включить в программу «Утраченные мечты», романтическое сочинение Сервантеса, которым Шопен вполне мог бы услаждать слух Жорж Санд на закате в Пальма-де-Мальорка.
Вдохновившись партитурами, Чикита начала обдумывать хореографию. Она репетировала до изнеможения, поскольку, хоть и была не прочь порой отдаться волшебству музыки и импровизировать ad libitum[16], все же предпочитала в мельчайших подробностях продумать каждый танец. Если зрителям покажется, что она танцует по наитию, тем лучше, но сама она должна быть твердо уверена во всех па.
С выбором песен оказалось легче. Она просто припомнила хабанеры Себастьяна Ирадьера, которые столько раз девочкой исполняла на уроках с Урсулой Девилль. Несомненно, «Голубка», «Чин-чин-чан», «Мулатка с корзиной фруктов» и, конечно, «Интрижка». Услыхав последнюю, нью-йоркские меломаны, скорее всего, вообразят, будто Ирадьер скатал ее со знаменитой хабанеры из оперы «Кармен». Как бы не так, господа! Уж она позаботится о чести музыканта и разъяснит, что это Бизе, чуточку изменив мелодию, присвоил себе «Интрижку» без всякого стеснения.
Пока творческий дуэт работал в музыкальной гостиной, а Румальдо торговался с покупателями за каждый серебряный канделябр, восточный ковер или матового купидончика севрского фарфора, Рустика не имела ни единой свободной минуты. Кроме дел по дому, на нее свалилась задача снабдить Чикиту гардеробом, достойным принцессы. Она накупила отрезов лучших тканей, какие только можно было достать в Матансасе, и при свете лампы орудовала иголкой и наперстком до глубокой ночи, сооружая элегантные наряды, которые сеньорита, не пикнув, примеряла снова и снова, покуда они не садились точно по фигуре. Часть гардероба Рустика намеревалась пошить уже in situ[17], понаблюдав за нью-йоркскими модницами.
В начале июня дело пошло скорее. Один гаванский адвокат влюбился в особняк, предложил неплохую сумму, и они без промедления ударили по рукам. Все сошлись на том, что это истинное везение в разгар войны, когда повстанцы норовят сжечь весь остров от края Маиси до мыса Сан-Антонио, а испанцы — превратить его в одну огромную темницу, и рассчитывать на удачу в делах не приходится. Сенда получили аванс и условились, что через несколько недель при передаче ключей новый хозяин выплатит оставшееся.
В ту пору, будто предчувствуя скорое расставание с хозяйкой, манхуари отказался есть и спрятался в зарослях кувшинок. Он не высунулся, даже когда Рустика по велению Чикиты принесла ему живую ящерицу.
— Он понял, что мы уезжаем, и собрался помереть, — высказалась служанка, удивляясь столь чувствительному сердцу у такой страховидной зверюги.
— Подлый шантажист, — бросил Мундо с презрением.
Поведение Буки так тронуло Чикиту, что она тут же решила взять его с собой, невзирая на возражения Румальдо. Манхуари мгновенно обрел утраченный аппетит.
Накануне отъезда Чикита обошла весь дом, поглаживая стены. «Какое все большое! — шептала она. — Неужели я еще уменьшилась?» Почти вся мебель и утварь были уже проданы, иногда за смехотворные деньги, а саксонский сервиз, венецианское зеркало и вышитые скатерти перекочевали к Манон в Пуэбло-Нуэво вместе с фортепиано и десятками книг, дорогих сердцу Чикиты. Сразу после отбытия юных Сенда падре Сирило должен был отослать кастрюли, прочую посуду и остатки мебели в какое-нибудь благотворительное учреждение.
После обеда Чикита и Рустика отправились на кладбище — за неимением собственной пролетки и кучера в экипаже Манон. Сперва они прошли к могилам Игнасио и Сирении, и Чикита взбесилась, увидев, что мраморные ангелы с головы до ног загажены голубями. Рустика разжилась у могильщиков тряпкой и ведром воды и оттерла ангелов дочиста. «Готово!» — гордо объявила она. Но лоснящийся вид отмытых ангелов не поднял Чиките настроения. «Через три дня опять чистого места не останется, — мрачно предрекла она и, как бы думая вслух, добавила: — Жаль, нельзя позашивать задницы этим мерзким пичугам».
Потом они навестили Мингу, чтобы и у нее испросить благословения. «Бабуля, защити нас», — взмолилась Рустика. О цели путешествия покойникам особо не распространялись. «Где бы они ни были, сами уже, наверное, всё знают», — рассудила Чикита, и они в молчании тронулись в обратный путь.
На ночлег устроились как могли. Манон и прочие родичи предлагали им погостить у них в последние дни, но они предпочли остаться в особняке. Румальдо и Сехисмундо повалились на шаткие койки и через минуту уже храпели, словно на пуховых перинах. Чиките постелили на кушетке. Крошечный спальный гарнитур из палисандра и черного дерева, подаренный родителями на пятнадцатилетие, уже погрузили на пароход.
