— Малыш, ты меня слышишь? — Боб, — сказала Катя спокойно, — у меня молоко на плите… — Что? — не понял Борис. — Молоко. Оно кипит, — и Катя повесила трубку. Она положила ее бесшумно и осторожно, губами, попробовала наступившую тишину. «Молоко, — подумала она вяло, — у меня должно кипеть молоко. — Катя улыбнулась. — Как хорошо читать много книжек. Вот и умная, вот и могу найтись». Катя когда-то прочла рассказ, похожий на ее собственный сегодняшний день. Той девушке тоже было нечего сказать, и она сказала про кипящее молоко. «Какая банальная история», — усмехнулась Катя. Зазвонил телефон. — Катюня, ты не спятила? — спросил Борис сердито. — А что — это выглядит очень нелепо, когда кипит молоко? — Что ты делаешь? — Работаю. — А что ты собираешься делать? — Работать. Или нет, — поспешно сказала Катя. — Уже ведь шесть. Я звонила Голиковым, чтобы они предупредили тебя, чтобы ты не звонил мне — меня не будет дома. — Катя повесила трубку. И не успела она отнять руку, как снова раздался звонок. — Катя, — тихо и без раздражения спрашивал голос Бориса. — Катюша, что-нибудь случилось? — Да, — сказала Катя. — Я весь день ждала твоего звонка и, наверное, устала ждать. До свидания. — Не вешай трубку. Я приду сейчас. — Не приезжай, — сказала Катя. — Я люблю тебя, — сказал Борис. — И я люблю тебя, — сказала Катя. — Но, — Катя помедлила секунду, — я возвращаю тебе ту небольшую часть свободы, что брала у тебя. — Я не хочу быть свободным, Катя! — А я хочу быть свободной. Свобода нужна не только писателю, но и просто человеку, чтобы быть им. До свидания, — сказала Катя и повесила трубку. Михаил Яснов СТИХИ «У прохожих на виду…» У прохожих на виду маму за руку веду. Мама маленькою стала, мама сгорбилась, устала, мама в крохотном платке, как птенец в моей руке. У соседей на виду маму в комнату веду. Подведу ее к порогу, покормлю ее немного, уложу поспать в кровать, — будем зиму зимовать. Ты расти, расти во сне — станешь ласточкой к весне, отдохнешь и отоспишься, запоешь и оперишься, и покинешь теплый дом, и помашешь мне крылом. У прохожих на виду маму за руку веду. Мама медленно идет, ставит ноги наугад… Осторожно, гололед! Листопад… Звездопад… ЛЕС И ДИТЯ Среди сквозных, как выдох, просек и мхом затянутых воронок лес разметался, листья сбросив, — так ночью мечется ребенок, и, уронив простынку на пол, он, ослепленный мирозданьем, сны, как пергамент инкунабул, рассматривает с содроганьем. Ребенок видит их, не зная, что лес во сне — не озаренье, что это чудо — прописная явь, оттого что — повторенье. Он ползал ящеркой шуршащей средь этих просек и воронок, не ведая, что он для чащи — всего лишь прописной ребенок. Такого — с голыми ногами, с чуть оперенной головою — запечатлел лесной пергамент спрессованной листвы и хвои, такого — звонкого, как утро, бесплотного, как одуванчик… Лес эти сны читает, будто впервые мир открывший мальчик. Покуда тот под тенью игол ложился паутинкой наземь, лес хохотал вокруг и прыгал и был черникой перемазан… Так, наконец, найдя друг друга в мирах зрачков и перепонок, спят, разметавшись, спят без звука ребенок-лес и лес-ребенок. «В зеленых лужицах брусчатка…»
В зеленых лужицах брусчатка, пожух и съежился вьюнок. Лист, пятипалый, как перчатка, лежит, оброненный у ног. Бредет рассеянная осень, теряя этот лист и тот, и в буйном ветре-листоносе парит пропажа и плывет. Царит хаос метеосводок, во всем таинственный настрой, и мой рабочий стол находок завален пряною листвой. Пойду пройдусь еще разочек взглянуть на мокрый белый свет средь этих дедовских и отчих окраин, тропок и примет. Здесь каждый лист прикрыл квадратик земли и стал — культурный слой… Мой желтый, маленький собратик, и я такой!.. И я такой! Я за тобой стою в затылок, я изучаю, как профан, весь долгий перечень прожилок, изъянов, червоточин, ран… Составив точный комментарий, собрав былое по годам, когда-нибудь я свой гербарий в наследство сыну передам. УТРО Огородные запахи августа, как плоды, паутины висят, и, покрытый росой густо-нагусто, просыпается зябнущий сад. Лесопильня вдали заработала, цепь гремит на морском берегу, и коровье дремотное ботало отзывается в мокром логу. Перед тем как появишься на люди со смородиной черной в горсти, хорошо покопаться бы в памяти, по сусекам ее поскрести. С каждым днем все грустней от неясности, от надежды с тоской пополам, от отчаянной непричастности к человечьим обычным делам. Хлеб сожнется, спечется, сформуется, дом взрастет из цементных корней, ну а то, что все это срифмуется, не прибавит зерна и камней. Стук лопаты, машины гудение, корабельный размеренный зов, — всюду в мире царит единение этих шумов, гудков, голосов. Ты суму повытряхивал дочиста, бросил в травы поломанный грош — тишину и свое одиночество в многолюдье и в гомон несешь. И, повязанный зыбкими узами с пробужденьем окрестных равнин, ты свои отношения с музами выясняешь один на один. |
