В этом плане показательна сцена, где Михаил, узнавший, что Егорша Ставров собирается выгнать Лизавету из дома, порывается пойти и защитить родную сестру. Но побороло другое чувство, не прощающее грех Лизаветы. Это и остановило его.

Здесь обнажается неправота общей позиции героя. Не только карающим мечом ему надлежит быть, но и объединителем душ человеческих — братьев и сестер.

Желая особо подчеркнуть значение основной мысли романа, режиссер вводит в спектакль живой, но бессловесный образ отца Пряслина, как бы напоминающего Михаилу о своем завещании и спрашивающего: «Ты понял меня, сынок?»

Между бревнами, подвешенными на тросах, проходят все члены большой пряслинской семьи. А впереди них отец в белой рубахе. Он всех рассаживает на бревна верхом, словно на деревянных коней, которые вознеслись над крышами счастливых домов, и раскачивает их. И льется счастливый людской смех. И, словно приобщаясь к этому дивному видению человеческого счастья, вскакивает на одного такого коня взрослый Михаил Пряслин, кому выпало нынче на долю быть главой целого дома… А это значит — «построить дом в душе». И прозрение приходит к Михаилу, когда гибнет задавленная бревном Лизавета — тоненькая жердиночка, пытающаяся поднять на вновь отстроенный дом Пряслиных деревянного коника. Разве Лизавете по силам такой груз? Почему же он, Михаил, не принял этот груз на свои плечи?..

«Ребята где? — спрашивает Михаил. — Племянники мои. Михаил и Надежда. Почему не у нас?»

И возникает в финале символическая мизансцена: стоит у бровки сцены все семейство Пряслиных — и старшие и дети. И вот теперь только Михаил с полным правом может произнести слова о том, что разгадал наконец давний завет отца, — слова, которыми заканчивается пряслинская эпопея, эпопея драматического духовного поиска, становления человеческой души…

Три спектакля по прозе Ф. Абрамова — каждый по-своему — открыли зрителю важные стороны нашей действительности и вместе с тем обогатили нашу театральную жизнь подлинно новаторскими художественными произведениями.

Спектакли по произведениям Ф. Абрамова ставили и другие театры Москвы и Ленинграда. Ставили их и на родине писателя в Архангельске, ставили и в областных театрах России. Но мы хотели поговорить о «главных» постановках, отразивших этапы постижения современным театром прозы Федора Абрамова.

Театр открывал и выстраивал драматургию спектаклей, обнажая в прозе писателя ее общую устремленность к формированию духовного мира человека. Так постепенно вызревала, обострялась и разрешалась внутренняя духовная драма нашего современника, приведшая к открытию важных жизненных истин.

Их первые рассказы появились в печати почти одновременно в середине шестидесятых годов. Оба были молоды, хотя и принадлежали к разным поколениям. Обоих отличал нравственный максимализм, обостренное чувство добра и справедливости. Искренность и эмоциональная свежесть привлекали внимание к их попыткам осмыслить извечно злободневное столкновение романтических юношеских идеалов с прозой взрослой жизни. Но сферы их интересов казались настолько несхожими, что критики никогда не упоминали их имена в одном контексте: он безоговорочно относился к разряду «деревенщиков», она — к типичным представителям городской прозы.

С тех пор прошло пятнадцать лет. Каждый издал по нескольку книг, обрел известность и популярность. Каждый остался верен своей давно найденной теме, кругу прежних проблем и идей. И тем поразительнее тождество эволюции, открывающееся при ретроспективном взгляде на их творчество. Вряд ли это просто случайное совпадение. Скорее сказалось именно то, что изначально в художественных системах двух писателей при всем их различии было и нечто общее — романтическое начало, определявшее и даже предопределявшее творческое развитие каждого — Аллы Драбкиной и Виктора Лихоносова.

Романтизм всегда порожден несоответствием действительности мечте. Романтизм Аллы Драбкиной — невоплощенным идеалом любви. Уже в одном из ранних рассказов, «Васька» (1965), возникает коллизия, которой суждено было стать главной в ее творчестве. Неуклюжая девочка-подросток «на трогательных ногах-столбиках с огромными выпирающими коленками» влюбляется, самоотверженно и самозабвенно любит и оказывается подло преданной.

Сюжет незамысловат, да и не нов. Но молодая писательница сумела создать живой, запоминающийся образ, тонко передать горечь несправедливой обиды, вызвать у читателя сострадание к главной героине.

Шло время. Героиня Аллы Драбкиной повзрослела, закончила школу, начала работать. В повести «Охтинский мост» (1969) ей уже восемнадцать, но ее «еще никто не целовал». Так же как и Васька, она совсем непривлекательна внешне — сутулая фигура, круглые очки в черной оправе, тихий, глухой голос, мальчишеская прическа. Так же как и Васька, она живет ожиданием любви. И в первый же день работы на заводе она замечает его — «высокого, рукастого», больше всех подходящего к ее идеалу. Взгляд, разговор по телефону, мимолетная встреча — и… «Все уже найдено и все — в нем!»

Но однажды, придя на работу, она узнает потрясшую ее новость: Сергей женится на другой. И не на ком-нибудь — на деловитой, ограниченной Светке, у которой «нет благородных порывов», а мама работает в комиссионном магазине.

«Охтинский мост» написан от первого лица, как своеобразная исповедь героини. Рассказанная ею грустная история была не просто жизненной и типичной, а житейской, хорошо знакомой каждому читателю. Алла Драбкина искусно передавала всю гамму ее чувств: ожидания и жажды любви, мимолетного, призрачного счастья, первых разочарований… Повесть была естественна и органична, оставляла цельное и сильное впечатление. Но здесь уже гораздо отчетливее, чем в «Ваське», проявились и издержки того обнаженно эмоционального стиля, который отличал молодую писательницу.

Все внимание автора повести было сосредоточено на любовных переживаниях главной героини. Самоценность их, судя по всему, для него бесспорна. А это сделало совершенно излишней не только попытку проникнуть в тайну внезапно вспыхнувшей страсти или наступившего отчуждения, но и глубокую прорисовку характеров героев, и внутреннюю психологическую мотивировку их поступков.

Сюжет «Охтинского моста», хотя и был более развернут, чем в рассказе «Васька», в принципе повторял его. И уже возникло ощущение какой-то искусственной предопределенности в развитии событий.

Катя из «Белого билета» (1974), в отличие от своих предшественниц, «чудовищно красива». Казалось бы, раз так, то и жизнь у нее может сложиться иначе, чем у «некрасивых» героинь. Но нет! Риторический вопрос: «А когда красивым девушкам не приходилось туго?» — ясно дает понять, что и Катю не ждет ничего хорошего.

Однажды, когда она садилась в автобус, кто-то посмотрел на нее и пропустил вперед. А когда она споткнулась от этакой неожиданности, он еще и поддержал ее за локоть. «Для любой другой девушки это ничего бы не значило, но не для Кати…» — поясняет писательница. Она тут же влюбилась. Ведь он был красив, артистичен, пребывал в «модном (?! — В. Х.) седом сорокалетии». Ее не смущало то, что, имея за плечами Академию художеств, он опустился, перестал писать картины и работал заводским художником. Катя видела в нем только незаурядного, талантливого человека со своим взглядом на мир, со своим мнением обо всем. И она стала его тенью, веря ему разумом, но чувством зная, «что своей любовью к нему убивает его любовь к себе».

Предчувствие не обманывает Катю. Ее любовь была с самого начала настолько «требовательной, исступленной, трагичной», что Кулюхин никогда не сможет возвыситься до нее.

И вот Катя узнает, что мерзкая, «похотливая бабенка» по кличке Универсам совращает пьяного Кулюхина. Оскорбленная за себя, за свою любовь, она бросается спасать его прямо со своего поста в проходной завода. Кулюхин не внимает ее словам, зло глумится над нею, потом бьет и отшвыривает от себя «с брезгливостью, как нашкодившего котенка». Тогда в порыве отчаяния Катя выхватывает свой служебный наган, взводит курок, старательно прицеливается и — стреляет. Стреляет, правда, в воздух, но и этого оказывается вполне достаточно, чтобы отрезвить и образумить Кулюхина. Любовь, судя по всему, была спасена.