Играли трое на трое, на вылет, до трех голов. Воротами служили вкопанные попарно столбы, держащие баскетбольные щиты. Пока шестеро бегали, остальные болтали ногами на лавочках, протянувшихся вдоль длинных сторон.

С каждым днем Мишка все больше увлекался игрой. То, что когда-то представлялось ему пустой беготней, приобретало постепенно смысл и ритм. Входя в игру, он завоевывал себе и место во дворе. Он знал уже в лицо всех ребят и был накоротке с большинством из них. Единственным темным пятном, омрачавшим его существование, была с трудом скрываемая ненависть Рыжего.

Этот день выдался для Мишки особенно удачным. Он попал в одну тройку с Чиром и Женькой, и из семи игр они уступили только одну. Заигравшись, он чуть было не опоздал к обеду и в дверях услышал, как мать стучит уже посудой по столу. Не снимая кедов, Мишка прямо пошел на густые, съедобные запахи и ввалился в кухню как был — пропыленный, взъерошенный, с грязными разводами по щекам.

— Чучело! Иди хоть в зеркало посмотрись! И в обуви лезет! А ну марш в прихожую!

Мишка ретировался, стянув из хлебницы увесистую горбушку.

— Это еще что?! Положи на место! Умойся сначала!

— У-гу, угу! — Он и не думал возвращаться. Хлеб был мягкий и теплый, даже чуть сыроватый и лип к зубам.

За обедом ему не сиделось, и в первый раз он пожалел, что отца нет дома. Но тот звонил, что задерживается, а мать, расстроившись (они как будто собирались в кино), была не расположена слушать. Мишка ерзал, крошил хлеб на клеенку, наконец выхлебал, обжигаясь, стакан киселя и кинулся одеваться.

— Чтобы в полдесятого был дома!

— Ну, ма…

Выклянчив лишние полчаса, выкатился за дверь и запрыгал через ступеньки.

Торопился он напрасно. «Сетка» уже опустела, и в беседке тоже не было ни души. Ему стало досадно. Совсем не хотелось заканчивать такой день у телевизора или даже в комнате с книгой. Он решил вернуться во двор и расспросить малышню, но только вывернул из-под арки, как из открытых окон в него ударили винтовочные залпы. Тут только он вспомнил, что сегодня в шесть тридцать фильм по первой программе, и расстроился вконец. Теперь раньше восьми никого не встретить. И домой вернуться нельзя — мать может придраться к чему-нибудь и больше не отпустить. Не желая торчать под своими окнами, он опять прошел под аркой, побродил по дорожкам вокруг фонтана и выбрел на детскую площадку. Там один-одинешенек раскачивался на качелях Рыжий.

Еще вчера Мишка обошел бы его за километр, и даже сегодня, преисполненный самодовольства после дневных успехов, когда ему казалось, что любой должен, ну если не восторгаться, то, по крайней мере, смягчиться, он долго не осмеливался заговорить. Погонял по песку деревяшку, покружился на каруселях, забрался на бревно. Наконец, решился и уверенными шагами направился к качелям.

— Здравствуй! — единственная завязка разговора, которую он сумел найти.

Рыжий сидел боком на узкой металлической планке, связывающей спускавшиеся с верхней перекладины штанги, и слегка отталкивался от земли свободной ногой. На подошедшего Мишку он и не взглянул, но ответил:

— Здорово! Давно не виделись.

— Я вот… А что ты фильм не смотришь?

— Ящик сломался, — нехотя буркнул Рыжий.

На самом деле ему просто не дали смотреть. Отец переключил на другую программу, а Витьку, когда он заспорил, мать выставила из комнаты. Соседки дома не оказалось, идти к Фоме было стыдно, и Витька забрался сюда, рассчитывая отсидеться незамеченным до конца фильма. И вот — приперся этот.

— Ничего, ты не огорчайся. Фильм так себе. Я его видел. А вечер сегодня хороший.

Вечер действительно был хорош. Теплый, спокойный. Но фильм тоже был хороший, старый, прошедший по экранам еще до того, как они научились отличать чужих от своих, и весь двор ждал этого дня с самой пятницы, с момента, когда принесли программу.

— Хороший, говоришь… — повторил Рыжий и неожиданно взорвался: — Заткнись, жирный! Уматывай отсюда, понял?!

Мишка отпрыгнул, но не ушел — остался стоять, пристально разглядывая Рыжего.

— Ну, чего вылупился?!

— Слушай, за что ты меня так не любишь?

— Твое какое дело?!

— Ну как же, — Мишка попытался усмехнуться, — все-таки это и меня немного касается.

— А тебе небось хочется, чтобы все тебя любили?

— Не обязательно, — соврал Мишка, — но хотелось бы знать — за что?

— Глухой, что ли?! — Арбуз сам нарывался, и Витька сдерживался из последних сил. — Еще раз повторяю — не твое дело! Не лю… — споткнулся на непривычном слове, — не люблю — и весь сказ!

Но тот не унимался:

— Но за что? Играю я плохо? Так не брали бы.

— Я бы не брал, — Витька спрыгнул с качелей, намереваясь уйти, отвязаться от надоеды. — Команда решила взять — и взяли. А я как команда.

— А ты, значит, не в команде?

— То есть как? — растерялся Рыжий. Он повернулся и подошел вплотную. — А ну, повтори!

— Да ты послушай, — заторопился объяснить Мишка, — ты вот говоришь — команда решила. А кто решал? Фома, Прыщ, Леха… Они спорили-спорили, решили, наконец, и тебе сказали. Ну, и получается, что команда — это только они. А ты в стороне. Правильно?

— А пошел ты!..

Рыжий не ударил, только пихнул в грудь. Но во время разговора Мишка все отодвигался, пока не допятился до песочницы, и теперь, качнувшись от резкого толчка, споткнулся о бортик и растянулся во весь рост. Рыжий стал над ним, может быть, ожидая, что Мишка захочет подняться и дать сдачи, но, поняв, что тот и не собирается вставать, быстро ушел.

Мишка лежал неподвижно до тех пор, пока видна была голова Рыжего, и только когда тот свернул на боковую дорожку, скрывшись за высокими и густыми кустами, осторожно поднялся на ноги. Особенного урона он не понес: саднило плечо, попавшее на камень, да вся одежда была в песке, пробравшемся и к телу под ремень, в рукава, между пуговиц на рубашке и брюках. Мишка отряхнулся, высыпал песок из сандалет и отправился искать Чира. Он и не подозревал, что умеет так злиться.

Фильм еще не кончился, и Мишка пересек двор, прошел под противоположной аркой и, перебежав улицу, длинной анфиладой проходных дворов вышел на набережную и не спеша побрел вдоль Большой Невки. Речной воздух остудил первую злость, но прилипшие к телу песчинки, заставлявшие его извиваться на ходу, напоминали о мести. Все-таки он был уже не столь уверен в своей правоте и до самого двора взвешивал «за» и «против», не решил ничего определенного и положился на случай.

А случай уже поджидал его. Вездесущие мальки уже разнесли новость по всему двору:

— А Рыжий ка-ак даст! А Арбуз хлоп… и все, — добавляли разочарованно.

Чира Мишка нашел во дворе. Угловые собрались на бетонной лестнице, поднимавшейся к входу в склад книжного магазина, и, наперебой хватая друг друга за руки, обсуждали просмотренный фильм. Мишка подошел нерешительно, но Чир только его и ждал. Он мигом соскочил с лестницы. Махнул Мухе и позвал Женьку, возившегося внизу у стенки с мячом.

— Ну как? — Чир внимательно осмотрел Мишку и, хотя тон был соболезнующий, вроде остался недоволен отсутствием повреждений.

— Да ничего как будто, плечо вот только…

— Ладно, сейчас мы ему устроим! Жека, идешь?

Женька в последний раз поймал мяч и присоединился к карательной группе. Сверху на них сыпались напутствия и советы.

Мишка был доволен таким оборотом. Ему даже не пришлось просить, ребята сами выступили на его защиту. Так и должно быть. Когда сильный бьет слабого, это подло, и справедливость должна быть восстановлена. Он приободрился и, в то время как Муха с Женькой вприпрыжку перебрасывались мячом, шел сзади с Чиром, преподносившим ему на ходу основы кулачного боя. Обычно он, как и все во дворе, говорил мало, короткими и корявыми фразами, но сейчас, перечисляя все эти нырки, уклоны, подставки, прямые, апперкоты, Чир просто захлебывался словами. Сначала и Мишка заразился его воодушевлением, но, чем дальше, тем отчетливей представлял, что не кому-то в телевизоре, а именно ему через десяток минут придется подставлять, ладонь под удар, оберегая свой нос, или сгибаться, пропуская над головой кулак Рыжего, который в его воображении разросся почти до размеров волейбольного мяча. Кроме того, ему еще ни разу не приходилось бить человека в лицо. Он поскучнел, и Чир, заметив это, оборвал на полуслове: