— Рыжего, Олег, больше не трогай. Только хуже сделаешь. Он что, в авторитете?

— Да так… — Чир замялся, но врать не стал, — эти, из второй команды… в общем, как он скажет, так и будет…

— А ты постарайся, фельдмаршал. Потолкуй по отдельности, на собрание приди. Своих прихвати для, так сказать, мощной физической поддержки. В общем, думай, действуй. Надеюсь на тебя.

Отец с сыном ушли, и Чир вернулся к своим.

— Завтра к двенадцати в беседку. И чтобы никто не опаздывал. Понятно?!

Когда на следующий день Витька подошел к беседке, все были уже в сборе. Фома держал ему место, распялив локти и развернув колени. Витька плюхнулся рядом с приятелем, сунул, не глядя, вбок руку поздороваться и уставился вниз на пучок травы, вылезший между рассохшихся досок. Фому он ни о чем не стал расспрашивать: и так все было ясно. По пути он решил, что будет держаться со всеми ровно, как если бы ничего не случилось, но оказалось, что даже это ему не под силу, и единственное, что он мог — сидеть, уставясь под ноги, чтобы, не дай: бог, не сцепиться с кем-нибудь. А ребята все никак не могли разместиться, толкались по всей беседке, тесня счастливцев, успевших усесться, выпихивали друг друга наружу.

— Все! — гаркнул Женька. — Начинаем!

Оставшиеся без мест сели на пол.

— У нас два дела. Форма и Арбуз. С чего начнем?

Начали с формы. Давно, когда только образовались команды, было решено, что обе выходят на поле в одинаковой форме — знак принадлежности к одному клубу. О цветах в свое время спорили долго, пока не сошлись на красных футболках и черных трусах. Кеды и трусы входили в школьный физкультурный костюм и были у всех, а с футболками и гетрами дело обстояло-много хуже. Гетры в конце концов были не столь важны. Футболки же нужны были позарез, а еще по крайней мере человек семь и знать не знали, как им достать форму. Разбирались подробно с каждым, и не два ума, а двадцать подсказывали наперебой, где и как, откуда. Никого не отпускали без точного ответа, а Женька записывал все сроки. Став капитаном, он сразу завел себе перекидной блокнотик, в который заносил все, что касалось организационных дел. Больше всех старался с советами Фома, и с ним же провозились дольше всего.

— Не-е, — тянул он лениво, обгрызая яблоко, — меня матка убьет.

— Ты скажи — у всех есть, я один остался.

— А что ей все? Она говорит — отцову рубашку одень и бегай сколько влезет.

— Какую рубашку?

— Да старую клетчатую. А чо ржать-то?! Я подсчитал — у ней шесть клеток красных спереди да и на спине не меньше…

Кончили, наконец, и с Фомой.

— Все! Запомни — через неделю покажешь футболку, — Женька захлопнул и спрятал блокнотик в задний карман. — Нет — худо будет! Так. Теперь давайте решать с Арбузом. Рыжий, твое слово.

— А почему я?! — спросил Витька муравья, шнырявшего по устилавшему пол песку. — Больше нет никого?

— Ты же капитан.

Почему ему разрешают говорить первым? Чир, ясно, не тратил времени зря и успел потолковать с каждым. Витька слишком хорошо мог представить, как это происходило: лицом к лицу с Чиром и двое-трое угловых за спиной. И теперь они молчат и отводят глаза. Не может же он в одиночку идти против всех!

— А что капитан? Я как все, вместе с командой.

Он поднял голову и, найдя глазами Чира, усмехнулся деланно-беззаботно. В ловушку его хотел загнать? Не такой уж он дурак, с командой его не поссорить.

— Ну и отлично, — заторопился обрадованный Женька, — остальные уже сказали, один ты оставался. Сейчас голоснем — и порядок.

— Ну, и что же сказали? — спросил Витька как нельзя безразличнее.

— А, — отмахнулся Женька, — девять да, один против.

Это меняло дело. Вдвоем можно было еще и побороться.

— Кто ж этот один? — Витька заранее был уверен в ответе. — Ты, Фома?

— Чо я, чо я-то? — дернулся в сторону Фома. — Я — как все. Это вон Шпендик воду мутит.

— Как же, за друга заступается, — улыбнулся Чир вроде бы и одобрительно, но вся беседка загоготала насмешливо. Витька обалдело уставился на потупившегося Шпендика.

Надежд не оставалось. С Фомой они могли поставить на своем, но оказаться в паре со Шпендиком — значило выставить себя на посмешище и заранее обречь на проигрыш. Витька смотрел на непрошеного заступника и с трудом поборол желание подойти и вмазать.

— Тоже мне друга нашел! — услышал он свой голос. — Давайте голосовать, — и первый, не дожидаясь команды, потянул руку.

— Ох и заживем же, кореши! — На радостях Женька прохлопал «цыганочку» от груди до коленей. — Тренер же будет, чудаки, а вы все рыпались!

— Погоди, — Чир потянул приятеля за рукав, — а вместо кого возьмем?

— Сами разберутся.

Но Чир хотел довести дело до конца. Он побаивался, что когда начнут решать вопрос о замене, то, реально ощутив, что значит взять Арбуза, могут и переиграть обратно. Действительно, никто не решался начать. Витька выпрямился и с вызовом смотрел на друзей — проголосовали, теперь расплачивайтесь. Эти несколько минут общего молчания были его победой, впрочем недолгой и тут же обернувшейся унизительным поражением.

— Чо думать? — прорвало наконец Фому. — Шпендика!

— Точно, — подхватил Леха, — не хочет с Арбузом играть, так пусть катится.

— И Рыжий не хочет, — съехидничал Чир.

— Ну, тоже… какая игра без Рыжего… да он вместе со всеми…

— А, правильно. Он же за, — Чир вроде бы пошел на попятную, но на самом деле еще более издевался над скорчившимся Витькой. — Я и забыл. Думал — он со Шпендиком заодно. Как же — кореши!

На этот раз никто не засмеялся. Шпендик встал и начал пробираться к выходу.

— Ты куда? — окликнул его Женька. — Не гонят же. Будешь запасным. Ему много не набегать.

Шпендик ушел, не ответив. У самого выхода он оглянулся на Рыжего, и слава богу, что тот опять уткнулся в пол и не видел Митькиных глаз.

— Так что порядок, — докладывал Чир в тот же вечер Григорию Львовичу. — Рыжий теперь и не пикнет.

Они разговаривали в передней. Григорий Львович сидел в кресле у телефонного столика, нога на ногу, а Чир стоял перед ним, стараясь держаться как можно прямее. Дверь в первую комнату была закрыта, и за ней не слышалось ни шороха.

— Вот так, — заканчивал Чир свой отчет, — куда они Ар… Мишу поставят, точно не знаю, но тот у них в защите играл, слева. Он левой бить может?

— А кто его знает. Эй, Михаил, брось книжку, иди сюда, поговорить надо!

В комнате зашаркали шаги, дверь приоткрылась, и Мишка высунул голову:

— Что, папа?

— Выйди и поздоровайся для начала!

Мишка нехотя, боком выбрался в прихожую и притворил дверь за собой.

— Здорово! — как хорошему приятелю, кивнул ему Чир.

Мишка осторожно взял протянутую руку и ответил:

— Добрый вечер!

— Так вот, Олег интересуется — ты слева сыграть сможешь? Ну, левой ногой по мячу попадешь?

— Не знаю, я же не играл никогда.

— Ох и пентюх! Банки-то хоть подшибал на улице? Какой ногой?

Мишка растерянно посмотрел на ноги, а потом почему-то пальцем указал на одну: — Вот этой.

— Ага, все-таки левой.

— И как, получалось? — поинтересовался Чир.

— Да так… не очень…

— Ясно, — ухмыльнулся Григорий Львович, — левой не умею, а правой еще хуже. Ладно, пойду я. Договаривайтесь. Да пригласи Олега в комнату. Что ты его в прихожей держишь?

Мишка как-то сжался и очень неуверенно поманил Чира за собой:

— Правда… заходи… зачем стоять?

Но тот решил не навязываться.

— Не, идти надо. Завтра выходи к полдесятому во двор. Пойдем играть.

Теперь они старались не отлучаться со двора надолго и ходили играть в «сетку» — подобие спортплощадки, втиснувшейся с трудом меж зданий через двор от их дома. Небольшой, чуть длиннее школьного физкультурного зала прямоугольник каменистой земли был обнесен металлической сеткой, верхний край которой немного не доходил до второго этажа.