Хлебов купил торт, цветы, бутылку шампанского и отправился в гости к Еве Войцеховской.

Съели торт, выпили шампанское, поцеловались и Глеб, как старший товарищ и, в конце концов, как жених, стал рассказывать молодой актрисе про театр, про светлые и темные стороны закулисной жизни.

— Театр — волшебная, прелестная штука, — говорил Хлебов, — но при этом зачастую он бывает двурушным и в нем случаются абсолютно гадские театральные ситуации. Да, бывают такие ситуации. И, если честно говорить, то в театре они бывают почти всегда. Когда репетируют — то все в восторге от режиссера, от истории, от репетиционного процесса, а в результате выходит дерьмо. Премьеру сыграли, зрителей полный зал. Сыграли второй, третий спектакль — и конец. И нет, не случилось, не получилось разговора с Богом. И зритель сидит тихо, а потом с пятого спектакля уходить начинает. А бывает наоборот. Когда актеры репетируют и ненавидят режиссера, считают его идиотом, подонком, и с великим трудом выпускают спектакль. Спектакль еле-еле проходит сдачу, его с трудом принимают, а потом он после пятого, после шестого показа начинает расти и актеры начинают играть и ловить при этом кайф необыкновенный. И спектакль живет очень долго и как бы существует уже самостоятельно, не как мертворожденное дитя, а как рожденное в муках, кесаревым сечением, рожденное в язвах и миазмах, но…. Потом этот ребенок растет и превращается в настоящего богатыря или в удивительно красивую женщину. Спектакли — они тоже разнополые. Есть спектакли-мужчины, есть спектакли-женщины. Бывают спектакли среднего рода. И у меня ощущение такое, что я теперь в таком вот занят. Ненавижу.

— Почему же не откажешься? — спросила Ева, испытывая легкое недоверие ко всему услышанному.

— По той причине, о которой сказал. В театре всегда существует эта обманка. Всегда актер обманывается. И на это все попадаются. Вот почему театр изначально ложная вещь. Более-менее опытный актер, репетируя с никчёмным режиссером, всегда думает: «Вот было же точно так. Тоже приходил похожий на Прусакова режиссёр, всё было хреново, гадко, а потом — бац, и получился хороший спектакль. А репетировали с главным, с Молодовым, «Ромео и Джульетту», и все на репетициях порхали, смеялись, ловили кайф, а спектакль получился провальным.

Ева с трудом дослушала Глеба и решила переменить тему разговора. Ее в данный момент более занимала мистика, параллельные миры, путешествия во времени, волшебные зеркала профессора Козырева.

— Знаешь, — перебил ее Глеб, — а со мной ведь тоже в одной квартире жил сосед старичок, не профессор, конечно, но у него тоже было огромное зеркало, с которым он постоянно разговаривал, и его тоже звали Козырев.

— И где оно теперь?

— У меня. Я после его смерти зеркало взял себе, теперь оно стоит в моей комнате, на полу. Зеркало старинное, двухметровое, и часы с боем, должно быть, еще царских времен, напольные. Я и их к себе затащил. Козырев как умер, без пяти двенадцать, так его часы сразу же остановились. Приду, надо будет завести, пусть ходят. Это я про часы с боем.

— Я поняла. А знаешь, почему зеркала завешивают, когда человек умирает?

— Из глупости. Все это предрассудки. Ну, хорошо, традиция такая, все поступают так испокон веков. Я, к примеру, когда Козырев умер, этого не делал.

— А вот и зря. Зеркало является очень хорошей запоминающей средой, оно запоминает все, что видело. Зеркала завешивают затем, чтобы астральное тело, вышедшее после смерти из грубого физического тела в него не спряталось. А если спрячется, то будет потом приходить из неведомых миров зазеркалья и беспокоить.

— Не рассказывай на ночь всякие гадости, а то я не засну.

— Да. А еще, — не унималась Ева, — разбитое зеркало нельзя держать дома и смотреться нельзя в осколки, когда их собираешь. И выбрасывать осколки нужно только в проточную воду.

— Надо же, как интересно. Смотрю, ты про зеркала все на свете знаешь.

— Да. Знаю. Зеркала способны усиливать мысль. При определенных навыках в зеркале можно увидеть прошлое и будущее. С помощью зеркала можно заглянуть вперед и назад. А еще зеркала отражают негативную энергию. Если будешь носить с собой зеркальце в нагрудном кармане, то все колдуны и ведьмаки станут обходить тебя стороной. Скажи только зеркальцу, чтобы оно отражало все завистливые и злобные взгляды и все будет тип-топ.

7

«Оно и неплохо бы, чтобы все колдуны и все ведьмаки обходили меня стороной», — думал Глеб, заводя напольные часы.

— Без пяти двенадцать, — отметил он, сказав это вслух и решил, что надо будет поставить настоящее время, но не поставил. Вместо этого он подошел к зеркалу, доставшемуся ему после смерти соседа и стал вглядываться в свое отражение.

Вспоминая рассказанное Евой, он посмеялся про себя над всеми этими потусторонними глупостями. Глеб точно знал, что если на белом свете что-то из разряда непознанного даже и встречается, то случается это лишь с теми людьми, которые во всю эту мистику верят. Верят и боятся ее.

Часы пробили полночь, Глеб вздрогнул. Уж очень громко в ночной тишине звучал бой старинных часов. Глеб посмотрелся снова в зеркало, но своего отражения там не увидел.

— Что такое? — тихо сказал он.

Через зеркало, как через открытую дверь, вошёл в его комнату покойный сосед Козырев.

«Свет горит. Часы тикают. Я не сплю, не пьян. Что же это такое?» — мелькали в голове Хлебова беспокойные мысли.

— Не пугайся, — сказал старичок Козырев спокойным голосом, — ты не сошел с ума и это не белая горячка.

— Что ж это тогда такое?

— Долго объяснять, да тебе и не к чему. Расскажи лучше, как твои дела.

— Кому? Привидению, живущему в зеркале? Мне не до разговоров, мне страшно.

— А ты не бойся. Какое же я привидение? Видишь, такой же, как был. Твой сосед.

— Ну да. Ну да. Как дела, спрашиваешь? Плохи, плохи дела, сосед. И все же страшно. Давай договоримся так. Поговорим о делах, и ты уйдешь, а я.… А ты… Вобщем, уйдешь и больше приходить ко мне не будешь. Договорились? Ты пойми, я против тебя ничего не имею, но живым людям такие визиты неприятны. Ты же мертвый, в конце концов.

— Ну, какой же я мертвый? Ты же видишь — я живой. Ты же вот со мной разговариваешь.

— Ну да, Ну да. Разговариваю. Вижу. Рад за тебя. Но ты только больше ко мне не приходи. А я расскажу.… Расскажу тебе о своих делах, а ты уж, давай, держи свое слово. Больше не приходи.

— Если так страшно, то я могу и сейчас уйти. Хочешь?

— Да. Если честно, то — да. Сам понимаешь, умер, так умер. А мне еще жить да жить, а как мне жить с этим. Это же травма на всю жизнь, заворот мозгов.

Фантом старичка Козырева усмехнулся и направился к зеркалу.

— Только без обид, без обид. Хорошо, сосед? — лепетал Хлебов, не зная, что предпринять в подобной ситуации. Свет включить? Так он включен. Проснуться? Так он и не спит.

— Постой. Не уходи, — вдруг неожиданно для самого себя сказал Глеб. — Раз уж пришел по-соседски и не пугаешь, то, пожалуй, оставайся. Но больше, как договорились, не приходи. Поговорить с тобой можно?

— Можно, — возвращаясь из зеркала в комнату, сказал фантом Козырева. — А о чем ты хочешь поговорить?

— О том, что будет, хочу узнать, — робко сказал Хлебов.

— Ой, ли? — не поверил ему фантом бывшего соседа, — Это не тайна, скоро узнаешь. А мне, откровенно говоря, хочется простого разговора. Так называемых, приземлённых, новостей дня. Ты же обещал мне рассказать о себе, о своих делах. Расскажи.

— А ты откуда знаешь, что я жаловаться хочу? Да, действительно, придется жаловаться и скулить.

— Давай, давай, не стесняйся.

— Да понимаешь, тараканы у нас завелись, вот главная беда, — стал жаловаться Хлебов. — Разве мог я подумать, что обычный рыжий таракан станет моим проклятьем.

— Что ж ты хочешь, — оживленно включаясь в разговор, заговорил фантом Козырева. — Человек вздрючил природу, и она ему за это мстит. Таракан появился на земле на десять миллионов лет раньше человека и все эти десять миллионов лет он чем-то занимался, что-то делал, совершенствовался. Пока человека не было, они жили природной жизнью, совершенно замечательной. Им человек не мешал. Земля была их планетой. Потому, что вымерли динозавры, ихтиозавры, бронтозавры, а тараканы не вымерли и даже не очень изменились. Был мезозой, палеозой, а тараканы, как вода сквозь сито прошли через эти толщи времен и остались самими собой — хозяевами. И потом, когда появился на планете малоприспособленный к жизни на ней род млекопитающих, человеки, и размножился, заселив их пространство, тараканам ничего не оставалось делать, как просто окультурить эту породу. Грубо говоря, из дикорастущего картофеля, под названием человек, сделать его своей домашней штучкой, скотинкой, удобной для того, чтобы тараканье племя множилось и продолжалось.