Он разозлился и умолк. Так и сидели какое-то время в гнетущем молчании. В комнату заглянул гость и окликнул её по имени. Тогда-то он и услышал впервые имя Яна.

Гость звал в ту комнату, из которой Горохов её увёл.

— Пойдём танцевать? — Предложила ему девушка.

— А это кто? — Недовольно осведомился Геннадий.

— Мой родной брат. Он вместе с вашей сестрой работает. — Пояснила Яна.

— Не люблю танцевать. — Отрезал Горохов. — А ты иди, повихляйся.

— Я немного потанцую и вернусь. — Сказала Яна и скрылась с гостем.

Оставшись в одиночестве, Геннадий выпил ещё пару рюмок и принялся разыскивать женщину-патологоанатома.

Он искал среди танцующих. Искал на кухне, в ванной, в туалете, на лестничной площадке и даже у соседей. Поиски ни к чему не привели. Сестра, после долгих расспросов и дознаний, повинилась в том, что сознательно спровадила прожжённую домой. А в сопровождение даме дала кобелину ей под стать. Очень уж опасалась того, что её брат с ней подружится.

Разочарованный Горохов вернулся к столу, что бы продолжить пьянку и оторопел от увиденного. В самом тёмном углу комнаты сидел гость, которого Яна представила, как родного брата. А у него на коленях Яна. Причём брат страстно, взасос, целовал сестру в губы.

«Вот тебе юная и чистая, — подумал Геннадий, — а мне сразу показалось странным, что с братом на вечер пришла».

Его, как кто взял и встряхнул. Весь хмель из головы вылетел. Он кинулся в прихожую, схватил свой плащ и, не прощаясь с сестрой, ушёл. Точнее убежал. Только на улице вспомнил, что у Яны чёрные волосы, а у той, которую целовал её брат, были белые.

Хотел вернуться, но передумал, гордыня не позволила. Но на следующее же утро прибежал к сестре, заставил звонить коллеге по работе и узнавать у него телефон Яны.

Брат Яны жил отдельно, о чём Горохов узнал от сестры.

Коллега охотно продиктовал телефон и он вечером того же дня звонил Яне. Она, по-детски непосредственно, обрадовалась его звонку и согласилась встретиться. На встречу пришла вовремя, не заставляя себя ждать. Но, пришла сама на себя не похожая.

Губы были ярко-красные, крашенные, ногти такие же, сапоги надела мамины, голенища были широки, ноги в них болтались, как палки в проруби, на голове то же было непонятно что надето. У Горохова сразу же пропал к ней интерес. Он и понимал, что она хотела сделать всё как лучше, чтобы понравиться, но не смог побороть в себе отвращения.

Осмотрев Яну с головы до ног, он извинился, солгал, что появилась срочная работа и ушёл. Ей, наверное, было обидно, но он не хотел думать об этом.

Разве мог он предположить, что когда-нибудь с ней ещё встретится. С тех пор много воды утекло. Он бросил Университет. Можно было бы взять академический отпуск, не захотел. С тех пор кем только не работал. Много пил, лечили, снова пил.

«Эх, Яна, Янка. — Думал Горохов. — Кто бы мог подумать, что такой красавицей станет. И зачем ей была нужна эта ночь со мной? Потешить самолюбие? Захотела унизить? Сомнительно. Ведь ни словечком не обмолвилась о прошлом. Но, отомстила. Отомстила».

За утренним чаем, листая газету, Хохлов обратил внимание на объявление красовавшееся на последней странице. Оно состояло из двух частей. Первая часть была посвящена борьбе с алкоголизмом и звучала так: «Новая методика прерывания запоя. Снятие физической алкогольной зависимости, по методу профессора Кощеева. Дорого. Эффективно. Конфиденциально». Вторая часть посвящалась борьбе с ожирением. Она гласила: «Однажды становится очевидным — необходимо похудеть. За последние восемь лет огромное количество страдавших ожирением избавилось от „родных“ килограммов благодаря психотерапевтическому воздействию профессора Кощеева. Значит метод действенен.» Далее шли две фотографии. Полной девушки весом в сто тридцать килограммов и той же девушки похудевшей до семидесяти пяти.

Хохлову показалась эта девушка знакомой и он вспомнил, как она приходила к его однокласснику Сморкачёву, жившему тогда уже за городом и мечтавшему разбогатеть, занимаясь не традиционным лечением.

— Представляешь, Максим, — делился Сморкачёв своими соображениями, — набрать группу, из обжор и пьяниц человек в двадцать. Запереть их в холодный подвал, предварительно отняв одежду и средства связи. И кормить одной водой в течение месяца. Да, но сначала желающие похудеть и излечиться от алкоголизма, должны будут подписать бумаги, что заранее отказываются от претензий к методу лечения в пользу обещанного, стопроцентного, результата. Для этого надо будет походить перед ними в чёрном шёлковом халате, накинув капюшон на голову, и представиться каким-нибудь профессором Кощеевым. Люди склонны к мистике и любят авторитеты. И конечно пугать каждый день, в течении этого месяца смертью лютою. А по истечении срока, можно будет объяснить им, что это модель Ада в который они непременно попадут, только во сто крат облегчённая. И ручаюсь, люди не только перестанут пить и обжираться, но и вообще чем-либо злоупотреблять. Спасибо мне потом скажут.

— Неужели Сморкачёв решился? — Глядя на фотографию девушки, вслух сказал Хохлов. — Бога не боится.

— Это было в семидесятом году. Восьмого мая, накануне дня Победы, — рассказывал Сергей Леонтьевич. — Холодно было, но мы поехали на дачу. А тут дружок, Андрюша, привязался. «Я с вами», — говорит. Пошел, купил двух синих куриц. Сели в машину, поехали к знакомой продавщице в кулинарию. Хотели прикупить кое-чего для стола. А у этой продавщицы, Нинки, грудь — девятый номер. Андрюша, как увидел ее титьки, говорит: «А можно взять ее с собой?». Спрашиваю: «Нинок, поедешь?». «Поеду». И взяла с собой торт, размером в поднос.

Сели в машину, она и спрашивает: «А музыка у вас там есть?». «Нет». «Ой, а давайте, заедем к подруге, у нее магнитофон. Ей ничего не надо, ей только музыку послушать, похохмить». Короче, взяли и Ленку с магнитофоном.

Приезжаем, а на даче гости гуляют, человек пятнадцать. Эта Ленка поддала, с дядей Васей взасос целоваться стала. А ему шестьдесят три, жена его психанула, ушла. Но, это так, частности.

Андрюша все рядом с Нинкой вился и все гладил ее по плечу, да по титьке сбоку. Ну, пока она трезвая была, все это терпела. А, как выпила, да вышла покурить, там ее сорвало. Андрюша-то на террасу следом за ней побежал. Он тогда не пил, не курил, но он с ней за компанию, рядом постоять. И все крался, гладил. Она к тому моменту контроль за собой потеряла, говорит: «Ну, что ты все гладишь, да гладишь. Ну, на». И взяла, вывалила груди. А там, такие дыни, больше чем у ребенка голова. Народ, как увидел, так попадал с крыльца от смеха.

Смотрю, и Ленка ужралась, и Нинка. А они заранее предупредили: «Завтра День победы, нам в Парке надо за столиками стоять, поскольку мы буфетчицы». Спрашиваю: «Как завтра торговать будете?». «Просто. Инвалиды налево, ветераны направо. Вот и вся наука».

Пили, ели, веселились, как угомонились, Нинка легла с Андрюшей, а в соседней комнате Ленка с нинкиной дочкой. Только Андрюша на Нинку залазит, Ленка ребенка за зад ущипнет, та орать. Нинка кричит из-за стены: «Лен, ну угомони ее». Та вроде как успокоит. Только они соберутся, Ленка опять за свое. И так раза три. Нинка рассердилась, плюнула, ушла от Андрюши к дочери, говорит Ленке: «Иди, добилась своего». Та, пошла к Андрюше.

А утром просыпаюсь, я же человек ответственный, будто мне больше всех надо. Смотрю — уже половина десятого, а они-то просили в девять разбудить. То есть вру. Они сказали, что им к девяти надо быть у ресторана. Я будить их скорее. Повскакали, одеваться, а Ленка ни трусов, ни лифчика найти не может. Искали, искали, — плюнули, поехали так. Подвожу их к ресторану, директор на крыльце стоит, все глаза проглядел, торговать-то некому. Вышли из машины, подошли к нему. Он, как глянул и говорит: