— Лена, что такое? Вы без бюстгальтера.

— А у меня и там ничего нет, — говорит ему Ленка и, смеясь, задирает юбку.

Ну, мы хохотали тогда до слез. Что же ты хочешь — молодость.

Утром, выйдя из дома, поднял голову, хотел взглянуть на небо. Прямо надо мной летела ворона с прорехой в крыле, не хватало нескольких больших перьев. Я стал следить за ней, попутно размышляя, кто бы ей эти перья мог выдрать. Мальчишки? Кошка? А может каким-то образом сама себе?

— О чём я думаю. — Произнёс я вслух, продолжая следить за вороной.

Ворона скрылась за крышами домов и я, наконец, обратил свой взгляд на небо. Небо было высокое, ясное, синее. Без единого облачка.

— Так и жизнь пройдёт. — Бросило меня в философию. — Вместо того, что бы небом любоваться, всё на ворон гляжу.

Шёл по городу, смотрю, женщина несёт на руках ребёнка. Думаю, что-то не то, а что именно, понять не могу. Ребёнок, размышляю, большой, мог бы и сам ходить, но это не главное. А, что же главное? Посмотрел на лицо и ахнул, оказалось, что не ребёнка несёт, а обезьяну.

У здания Моссовета сердобольные старушки устроили настоящую столовую для бродячих кошек. Мурок и Барсиков собралось десятка два. Они были настолько перекормленные и ленивые, что даже сизари отбирали у них колбасу. Смотреть на это не привычно и смешно.

Спустился в метро, вошёл в вагон, в котором не было света. Только отъехали от станции, стало совсем темно. Стоящие рядом со мной парень и девушка принялись целоваться. Я вспомнил, что, входя в вагон, обратил внимание на их томные лица. Возможно, катались часами, благо поезд идёт по кольцу.

На улице солдаты попросили закурить:

— Мужик, сигаретки не будет?

— Нет, ребята, не курю. — Ответил я.

— Не куришь? Ты, что, баба?

Они обиделись. Обиделись не потому, что не курю и не угостил. Обиделись на то, что я сопляк, их сверстник, к которому они почтительно обратились, назвав мужиком, обозвал их ребятами.

К вечеру пошёл сказочный снег. С неба медленно падали белые хлопья. Бездомные собаки смешили прохожих тем, что подпрыгивали и очень забавно, на лету, хватали зубами этот снежный десант.

Поужинать зашёл в ресторан. Когда заканчивал трапезу, за мой столик села девица. Отпила вино из моего бокала, оставляя на стеклянной его стенке жирный след помады, и причмокнув язычком, сказала «вкуснятина». Я вопросительно посмотрел на неё, ожидая, что ещё она выкинет, и вспомнил ворону с прорехой в крыле, чем-то девица на неё походила. Мой взгляд девице не нравился, но она продолжала молчать. Подозвав официанта, я рассчитался и ушёл.

Домой возвращался, воспользовавшись метрополитеном. В вагоне напротив меня сидела толстенькая, некрасивая женщина с чёрными усиками, а рядом с ней потешный на вид старичок. Он объяснялся ей в любви, говорил, что одинок и что она ему очень нравится. Женщине были приятны его признания, видимо не так часто приходилось выслушивать. Немного смущало её то, что они делались прилюдно, но вскоре она перестала обращать на это внимание.

Старичок прямо в вагоне, попросил у неё руку и сердце.

У меня сложная ситуация, — сопротивлялась женщина, — у меня ребёнок, муж.

— А сколько ребёнку?

— Двенадцать.

— Сколько? Два? — Льстил старичок.

— Двенадцать.

— Так он уже взрослый. Да, вы не думайте, я помогу вам его воспитать.

Сообщение о муже полностью игнорировалось. Старичок и руку у женщины целовал и достал бумажник, показал крупную сумму денег. Он даже стал плакаться, дескать, денег много, а скоро в могилу. Намекал на то, что бы она помогла их растратить. Женщина колебалась. Я вышел на своей станции, так и не узнав, чем дело кончилось.

1

Август. Жара тридцать градусов. Ласточки высоко в небе гоняются стаей за соколом. Мама в который раз говорит, чтобы шёл собирать смородину. Я согласно киваю, но никуда не иду. Пью чай с баранками, читаю словарь малопонятных слов из православного молитвослова, а так же слушаю всё то, что говорит мой приёмник, включённый в сеть.

К окнам нашего дома подъехал соседский мальчик Кирюшка на своём велосипеде. Ему одиннадцать лет, все его сверстники уже в городе, готовятся к школе, и я для него остался, пусть старшим, но, как выяснилось, единственным приятелем во всей деревне. Конечно, ему скучно, поэтому каждый день приезжает в гости. В дом не заходит, стесняется матушкиных расспросов, встанет под окнами и свистит. Вот и теперь. Стоит рядом с велосипедом и с надеждой смотрит, не выгляну ли.

Стёкла на окнах со стороны улицы, как зеркала, он меня не видит. Я его вижу, но не хочу выходить. Кирюшка всегда приезжает не вовремя. Тем не менее выхожу, он зовёт купаться. На речке, ребята с дачного посёлка, и он хочет с ними познакомиться, но стесняется.

Заметил я этих дачных ребят раньше Кирюшки. Брат с сестрой, годков десяти, гордые и заносчивые. Играют во взрослых и, несмотря на то, что ростом чуть выше метра, на всех смотрят свысока. Пришлось пойти с Кириллом на речку. Купаться я не собирался, так как речушка очень мелкая, а вот постоять на берегу в качестве группы поддержки согласился.

Брат с сестрой, эти гордые дети, были серьёзны и с презрением смотрели на нас. Не то, что с Кириллом, даже со мной не стали разговаривать, что не могло не вызвать во мне приступа смеха. Очень вжились они в роль взрослых, серьёзных людей. Должно быть, копировали родителей, но с такими детскими румяными личиками невозможно всерьёз играть роли желчных стариков. Смех мой, однако, не растопил лёд их сердец, передо мной стояли Кай и Герда, заколдованные Снежной Королевой.

Объяснив своему маленькому соседу, что с этими детьми у него дружбы не выйдет, предложил ему, не теряя времени, взять да искупаться.

После купания Кирилл перевернул свой велосипед колёсами вверх и стал крутить педаль, демонстрируя, с какой скоростью способно вращаться заднее колесо. Так бывало всякий раз, он заводил разговор о своём велосипеде, переходил на мечты о мотоцикле, а заканчивал просьбой пойти ко мне в сад за яблоками.

Я привык к такой последовательности и, не форсируя события, всякий раз терпеливо выслушивал его. Разумеется, мы шли в сад и Кирилл, забираясь на антоновку, обрывал зелёные, ещё незрелые плоды. При этом характерно озирался, так как знал, что матушка моя не слишком одобряет сыновье попустительство.

Но на этот раз он, вопреки установившейся традиции, не заговорил о яблоках. Одевшись, стал прощаться. Видя разочарование и печаль в его глазах, я решил Кирюшку приободрить. Сказал, что сейчас мне некогда, надо собирать смородину, а вечером, вместе, пойдём за молоком в соседнюю деревню.

Кирюшке такие походы нравились. Я, иной раз, на прямой просёлочной дороге, где две колеи, бегал с ним наперегонки. То есть я-то, конечно, бежал, а он ехал на велосипеде. Ну и потом, добравшись до соседней деревни, мы пили с ним тёпленькое, парное молоко, прямо не отходя от коровы. Затем, довольные, с трёхлитровыми банками в сумке, неторопливо шли домой, беседуя обо всём на свете.

Но в тот день не пришлось нам попить молочка. Прямо у реки Кирилл сообщил такую новость, что я еле удержался на ногах. У тёти Гали, у той самой, что держала корову и поила нас молоком, случилось несчастье, беда непоправимая. Её младший сын, мой сверстник, Женька, погиб в Москве, попал под поезд метрополитена. Вся деревня, оказывается, уже об этом знала, не знали только мы с матушкой.

У матушки больное сердце, её не хотели беспокоить рассказами о таком страшном горе. Ну, а меня не поставили в известность всё по той же причине, то есть, чтобы как-нибудь ненароком не сболтнул ей о случившемся.

Женька, как выяснилось, находился в отпуске. Жена думала, что он у матери в деревне, мать думала, что у жены в Москве. Когда созвонились и поняли, что что-то случилось, стали искать, объявили розыск и нашли.