В ранней юности была у меня любовь, звали Агния. Я, конечно, все больше тогда в киноактрис влюблялся, но они небожители, были далеко, а эта рядом. Работала мастером в парикмахерской. Я ходил подстригаться только к ней и втайне мечтал о взаимности. Работала она, то вечером, то утром, то с двух, то с девяти.

Меня уже знали. Пришел как-то утром, говорят: «Твоя после двух». Пришел вечером, говорят: «Раздевайся, садись, сейчас подойдет». А сами между собой щебечут о ней, о моей возлюбленной.

«Сходи, позови Агнию, — говорит одна другой, — стоит на ветру, в такую холодину и все болтает. Да, было б с кем, с Илюшкой».

Так в тот день она ко мне и не подошла, стричь стала другая. Я сказал, чтобы сняли немного. А через неделю опять в парикмахерскую прибежал, к своей.

Застрекотали ножницы над моей макушкой, сердце колотится, сижу, ни жив, ни мертв. Никого нет, только мы вдвоем. Я и она. Ну, думаю, сейчас объяснюсь, приглашу на свидание.

И вдруг приходит парень. Не раздеваясь, садится в свободное кресло и просит у нее денег. Да так, будто право на это имеет. Машина у него сломалась, а ему на ней надо в институт. Моим присутствием не смущаются, ни он, ни она.

А далее и вовсе, взял, да и вынес, искреннему чувству моему, смертельный приговор. Спросил:

— Может, у Кольки взять? До вечера. Вечером отдам.

— Сам ему и звони, — ответила Агния.

— Да, как же ты не понимаешь, — закричал на нее парень, — я с мужем твоим не могу говорить.

«Вот, — думаю, — и вся любовь».

Она подстригла, я расплатился и скорее на воздух.

Казалось, свет белый для меня померк. Последний день живу. Ан, ничего, прошло, зарубцевалось. Она и не узнала о моей любви. А я повзрослел.

— Охо-хо, — произнес Огольцов.

— Что такое? — поинтересовался Щукин.

— Со мной происходит что-то ужасное. Одновременно возникло несколько проблем. От которых не уйти, не спрятаться.

— Все не вовремя, ни к месту? Руки опускаются? Это влияние Плутона.

— А может, кризис среднего возраста? Мне вчера стукнуло сорок лет.

— Тогда это влияние Урана! Точно, точно. Планета долго копит обиду на человека, не понимающего ее проявлений и, естественно, жестоко наказывает его. Причем, делает это всегда внезапно, используя свои, уранистические, механизмы.

— Ох уж эти, иронистические, механизмы. Но ничего, ирония иронией, но смеется хорошо только тот, кто свои сорок лет переживет. Правильно?

— Правильно. В сорок лет человек должен или более активно использовать накопленный опыт, либо совершенно отказаться от всего привычного и кардинально изменить свою жизнь.

— Человек ни в сорок, ни в шестьдесят, ни в восемьдесят — никому, кроме Господа Бога, ничего не должен.

— Я, собственно, об этом и говорю. Все беды в нас, и не стоит убегать в никому неведомые миры, сотворенные чьим-то больным воображением. Все в порядке. Солнце — греет, Луна — светит, а что еще человеку надо? Прорвемся.

Пятидесятилетний внук беседовал со своим девяностолетним дедушкой, вернувшимся из длительной эмиграции на Родину. Не зная, с чего начать, он решил поговорить на отвлеченные темы.

— А вот скажи, дедушка, — спросил внук, — что, на твой взгляд, служит лучшим украшением для молодежи?

— Думаю, набожность, — нисколько не смущаясь вопросом, ответил дедушка, — она удерживает молодые сердца в невинности, предохраняет от нехороших мыслей, прогоняет грех, душе сообщает спокойствие, здоровью — крепость и, вместе с тем, приобретает честь у людей.

— Я, собственно, не об этом хотел говорить. Ну, допустим. Пусть — набожность. А что кроме, что после набожности?

— После набожности лучшим украшением для молодежи служит любознательность. Она состоит в том, чтобы как можно больше получить полезных знаний. Знание — это добро, которое не горит, не тонет, которое ни вор не украдет, ни червь не подточит.

— Очень интересно рассуждаешь, дедушка. Можно заслушаться. А на третьем месте что?

— И на третье место, что-нибудь найдем. Третьим украшением, для молодежи, будет — благопристойность.

— Расшифруйте, дедушка, для меня, убогого, искалеченного материализмом.

— Я говорю о том, что прежде чем сказать что-либо или сделать какое-нибудь дело, молодой человек должен подумать, обдумать хорошо ли то слово или дело. Чтобы потом не пришлось стыдиться за него.

— А если проще? Попроще.

— Молодой человек должен взять за правило не употреблять никогда нечистых и скверных слов.

— Ну, это в наши дни невозможно. Как говорится, «поезд ушел». Упустили «синюю птицу». Ты, дедушка, что попроще скажи, для теперешнего времени. Не с луны же свалился. Хоть и в эмиграции жил, но на земле. Помилосердствуй.

— Пожалуйста. Трудолюбие! Для себя ли, для другого, за деньги ли, или даром, по обязанности или добровольно — нужно работать усердно.

— То есть на чужого дядю, как на себя? Это мы проходили.

— На кого бы ни работал — все равно. Работа твоя должна быть честной и тогда она принесет тебе честь. А ленивцам — позор и осуждение.

— Это не нашему народу наставление. Русский работник — плохой работник.

— Плохо думаешь о своем народе, о себе, о сыне своем. С этого начни, то есть с себя. Отец учил тебя с раннего детства отдавать честь всякому, никогда не осуждать никого, кроме себя. Да видно, не в коня корм. Жаль, мой сын, твой отец, рано умер. И себя виню, что все эти годы с вами в разлуке был. Развратили вас, обезбожили. Стану молиться за вас, чем смогу, помогу.

Был я молод и счастлив, жил по принципу «Если плохо тебе, то найди того, кому еще хуже и помоги. Станет легче и ему, и тебе». И я искал тех, кому хуже и находил, но помочь не всегда получалось. Отчего становилось хуже и тому, кому пробовал помогать и мне самому. Одного желания помочь, как оказывается, мало, а терпения в молодые годы у счастливых людей и того меньше.

Была у меня знакомая Таисия Скороходова, профессорская дочка. Ее отец, профессор, умер, когда она еще не родилась. Был он старенький, папка ее. Зачал Таю на восемьдесят третьем году жизни, а полюбоваться на ребенка уже не довелось.

Матушка Таисии была младше мужа почти, что на шестьдесят лет. Семнадцатилетней девчонкой, прямо из детского дома повел он ее под венец. Нарожала она ему пятерых детей, и осталась вдовой. Четверых детишек отдала в детский дом, а с Таисией, последним ребёнком, «мучилась, но растила».

Управы на Таю не было никакой, воровала на рынках, в магазинах. Меня обворовала при первом знакомстве, когда оставил ее на ночлег.

Познакомился я с Таисией в городе, представилась защитницей Белого дома. Сказала, что разругалась с матерью и ей негде ночевать. Я ей поверил, пустил в свой дом. Так, что же сделала? Обворовала и ушла, оставив записку.

Текст был такой:

«Обратишься в ментовку, засажу за совращение малолетней».

В голове возникло сразу несколько вопросов: «Зачем? Зачем она украла какие-то „копейки“ из кошелька, которые я и сам бы ей отдал, если бы попросила? Зачем стащила пакет молока? Зачем ушла в моей старой курточке? Разве, что старый японский магнитофон прихватила?».

Но, и в этом я не видел не только большой, но и никакой потери.

Обворовала глупо, бездарно, только для того, чтобы казаться воровкой. Ничего существенного, из дома не пропало. Еще бы хомяка украла из клетки. Все это выглядело нелепо. Поступок ее казался детским.

Но, вот насчет растления малолетней, это она перегнула. Сама же показывала паспорт, а точнее, фотографию в паспорте. Я читать умею, зрение хорошее. Дата рождения, располагавшаяся чуть правее фотографии, говорила о том, что Таисии Скороходовой полных девятнадцать лет. Другое дело, что выглядела она молодо и этим, как я понял, пользовалась.