— Этот парень, он что, дружок твой или родственник?

— Да, нет. Совершенно незнакомый парень. Просто, Коль, обидно, что столько зла на земле. Вот живешь с женой душа в душу, а придет тот, у кого хрен по колено, и она тебя бросит. — Сергей вдруг горько и безутешно заплакал.

Николай принялся товарища утешать.

— Да, с чего бы ей тебя бросить? — Говорил он. — У тебя что, очень уж маленький?

— Да, нет, не очень, — утирая слезы и всхлипывая, отвечал Сергей, — я линейкой замерял, двадцать сантиметров.

Николай засмеялся.

— Тебе, Сергунь, бояться нечего. Если и уйдет к другому, то не по этой причине.

— За другое я спокоен, а вот насчет этого пункта неувязочка. Конечно, у меня не самый маленький, есть люди, у которых еще меньше. Но, все же у меня не по колено. А придет тот, у которого по колено, и жена с ним уйдет. Я же вижу, что у нее гланды чешутся, а мой до гландов не достает.

— А, ты подкати с другого крыльца, тогда точно до гландов достанешь. Может успокоится?

— Николай… Ты, честное слово… Ты, такие вещи говоришь. Если бы не был ты старшим товарищем, я бы тебе за такие слова…

— Ну, тогда и не знаю, что тебе посоветовать, как успокоить. Скажу лишь одно. Живу на свете сорок два года, повидал немало, но ни разу не видел мужика, у которого хрен был бы по колено. Так что можешь спать спокойно.

— Ты не видел, а Любка Сидорова, подруга жены, видела. Точнее слышала. Она на хлебзаводе работает, и у них там какой-то Ваня Людоведов или Людоедов трудится. Так вот, мужики там смеются над ним, говорят, что он даже под душем трусов с себя не снимает, опасаясь насмешек. Жена, как услышала про этого Людоведова — Людоедова, все к Любке и пристает: «Познакомь меня с ним». И вот, сейчас я на дежурстве, а она, глядишь, с этим Ваней чешется. А уж после такого Вани, какой я ей муж? Одна эмблема, одно название.

— Ну, тут я и не знаю, что тебе сказать. Одна надежда на то, что к нему уже очередь выстроилась. Да, на совесть твоей жены, которая, может быть, просто и не захочет тебе подлянку устроить.

— Она, может и не захотеть сделать подлянку, и винить себя всю жизнь потом будет, но в какую-то минуту может не выдержать, и бабья сущность, похотливая, возьмет верх над совестью. Вот чего я боюсь. А потом-то ей, конечно, понравится, и она скажет сама себе: «Зачем совесть, верность, этот Серега?».

— А у меня, Сергунь, сказать по совести, в стоячем состоянии всего лишь восемь сантиметров, и я не боюсь никакого Вани Людоведова. Потому, что если жене только это и нужно, пусть она тогда берет швабру и засовывает себе промежду ног. Пусть тогда с этой шваброй всю жизнь и живет. А я найду себе такую, которой я, как человек, буду нужен и интересен.

— И то, правда. — Заулыбался Сергей. — Вернусь домой, так жене и скажу.

Душно летом в Москве. Все, у кого появляется свободная минута, стараются искупаться. Окунуть разомлевшее на жаре тело в прохладную воду.

Так встретились на берегу Москва — реки три холостяка, Иван, Пётр и Василий. Искупались, выпили, а затем, как-то само собой, затеялся разговор. Из тех, что зовётся беседой по душам. О чём в таких случаях говорят мужчины? О женщинах.

— Если бы я поймал золотую рыбку, как дурак-Емеля из сказки, — стал говорить, захмелевший Иван. — Я бы щуке так и сказал: хочу сам себе выбрать жену, работу, и смерть.

Сделаешь, по-моему, отпущу. Не сделаешь, переломлю хребет и в уху. Она бы, думаю, согласилась. Какая ей, в сущности, разница.

И попросил бы я жену в возрасте, опытную. Умеющую, в постели, всё. Что бы даже за меня могла мою работу выполнять. Умеющую готовить, хорошо и разнообразно. Разбирающуюся в кухнях, всех стран. Захотелось, например, закусить мексиканским блюдом — пожалуйста.

А ещё хочу, чтобы рукодельницей была. Свитер зимний и вязанные шерстяные носки нужны. И, чтобы стирала, посуду мыла, пол подметала. И всё это делала с песнями.

За детишками чтобы смотрела, но, прежде всего, разумеется, чтобы меня, мужа своего, ублажала. Хочу, например, выпить. Она почувствовала это, и бегом в магазин, без лишних вопросов.

Весёлую хочу и, чтобы много родни было. Люблю шумные семейные застолья: то у брата свадьба, то у дядьки похороны. Нет ничего приятнее, чем сидеть за столом в семейном кругу. Да, да. Главное, чтобы весёлая была. Красивая, не нужна, с лица воду не пить. К любой красавице привыкнешь и красоту замечать перестанешь. Верность её мне тоже не к чему. Понравился, кто на стороне — иди, гуляй, сворачивай «налево». С тем условием, чтобы не знал.

Само собой, должна иметь квартиру, машину, много денег для моего содержания, тёплый гараж с погребом, и конечно дачу с садовым участком на берегу широкой реки. Чтобы выйти, так вот, позагорать, поговорить с мужиками.

На этом мои требования по первому, женскому, вопросу заканчиваются. Вторым пунктом. Следующим, жизнеобеспечивающим для щуки, условием, является моё трудоустройство. Она должна будет предоставить работу, какую я скажу. А саказ будет такой. По щучьему велению по моему хотению сделай щука так, чтобы на любом производстве, где бы не работал, ко мне не приставали. Пусть платят мало, пусть ничего не платят, но чтоб не лезли с претензиями.

У меня жена всё умеет, все делает. В конце концов, она богата, а это значит — всё будет хорошо. И теперь третий пункт. Самый важный и ответственный. Да. Это — смерть. Умереть хочу на миру. Будет не так страшно. Такую же смерть хочу, как у Степана Разина.

— Так его же четвертовали, — не выдержав, влез Пётр. — Отрубили руки, ноги, голову.

— Да? Это ж боль, какая адская. Тогда не надо четвертовать. Слышишь, щука, — сказал Иван, глядя в сторону реки, — я последнее пожелание переиграю. Хочу лечь, уснуть — и всё. Темнота, пустота. Уснуть и не проснуться, по-русски говоря.

Вот все мои желания. Не нужно берегов кисельных и рек молочных. Родина — с тобой навеки! Теперь вы узнали, что я за птица. Давайте, ваша очередь рассказывать философию своей жизни.

— Если можно было бы выбирать жену, работу и смерть, — вступил в разговор Пётр, — то я сделал бы свой выбор. И был бы мой выбор отличным от вашего. Женился бы на молодой, бедной сироте. Возраст, опытность, конечно, имеют свои преимущества, но молодость, свежесть. Они настолько притягательны. За что мы любим молодых?

— Я не люблю, — огрызнулся Иван.

— Простите, не точно выразился, — поправился Пётр. — Хотел сказать, за что мне они дороги. Да, за то, что из их глаз ещё не выветрилась сумасшедшая жажда жизни. За то, что жив ещё интерес ко всему окружающему. Рядом с ними и самому полнокровно жить хочется, становишься легче и моложе. И пусть не умеет готовить, это было бы даже забавно. Ведь какое удовольствие обучать юную, неопытную жену варить борщ. Сколько в этом прелести. Это не говоря обо всём другом, во сто крат более приятном. Разве есть в природе взаимоотношений полов что-то большее, нежели возможность стать для юной, входящей во взрослую жизнь девушки, первым мужчиной. Как стал этим первым мужчиной Адам для Евы.

— Давай не так высокопарно, — поправил Иван.

— Сбили вы меня с высокой ноты. Не знаю, что теперь и говорить.

— Вот я и не пойму. Какие, могут быть высокие ноты, раз ты на бедной сироте жениться хочешь?

— А-а, это я охотно объясню. Понимаете, бедная во всём от вас зависима. А, это на самом деле, очень большой плюс в семейной жизни. Может быть она и хотела бы взбрыкнуть, показать по молодости характер, а вы ограничите в средствах, и это её сразу охладит. Хорошая плеть всегда необходима резвой кобылке.

Сиротство вас задело? Ну, что же я и это поясню. Сироте, понимаете ли, надеяться не на кого. После брака стану ей и мужем и родителями в одном лице. Случись что, не побежит плакаться — не к кому. И ещё такой момент. Смотришь, иной раз, стоят рядом мамаша и дочь, похожие как две капли воды. Только то их и отличает, что дочь юная, цветущая, а мать седая и в морщинах. И тут волей неволей переносишь на юное лицо дочери морщины матери. Мысли сами в голову лезут: «А ведь и она такой дряхлой станет. Пусть через двадцать лет, а вдруг через два года — как знать». И сразу к такой девушке, как бы ни была хороша, интерес пропадает.