— Коммунизм победит, — убеждённо сказал молодой человек.

С первого дня моего рождения мама мне говорила: «Аня, кушай! Аня, кушай!». Так и прозвали Аникушей. Папа говорит, что, когда вырасту, меня все будут называть Анной. А бабушка, когда была жива, обращаясь ко мне, называла меня Нюрой.

Дома из друзей у меня только Чита, она умеет слушать. Она меня понимает. Всем остальным не до меня. Чита — это мягкая игрушка-инвалид. У нее нет ног. Говорят, что когда я была маленькой, я ей ноги повыдергивала. Дергала-дергала и повыдергала. Ноги у Читы есть. Они лежат в нижнем ящике папиного письменного стола и время от времени пришиваются, но нитки тонкие и быстро рвутся, и вдоволь походить на своих ногах у Читы не получается. Тонких ниток надолго не хватает.

Бабушка, пока не умерла, говорила, что это все пустая затея и напрасный труд — пришивание ног Чите простыми нитками и простой иглой. И нужна игла цыганская, а нитки — суровые. Так ее и не послушали. Так она и умерла, не увидев Читу твердо стоящей на своих ногах.

Да, бабушка умерла. Все старые люди должны умирать, так как молодым нужно освобождать место. Бабушка сама так говорила.

Чита моя лучшая подруга, но помощница из нее плохая. Я могу ей доверить все свои тайны. Могу ей рассказывать обо всем, и она будет молча слушать, не перебьет, не скажет, как мама: «Твоя трескотня надоела», не скажет, как папа: «Я думаю. Ты мне мешаешь», не скажет, как говорила бабушка: «Говори, деточка. Я сейчас прилягу, засну, а ты говори». Чита будет сидеть и внимательно слушать, но вот помощи от нее не дождешься.

А ведь у меня столько дел. Мне нужно столько помощников. Потому, что у нас много врагов. Первый враг — Чернильник. Он печатает только черное, плохое, и то, что с «душком», то есть что плохо пахнет. А пуще всего любит ложь.

А у папы все светлое, хорошее, и больше всего папа любит правду. То есть все то, что Чернильнику не подходит. У Чернильника мечта, чтобы над землей взошло черное солнце. Чтобы света белого никто невзвидел. А у папы совсем другие мечты, прямо противоположные. Он хочет, чтобы никто не голодал и чтобы люди в тюрьмах не сидели. Чтобы у каждого был свой дом, сад и любимая работа.

Второй враг — ювелир. Он увел маму. Он думает, что все за золото можно купить. Он ошибается. Он сделал кольцо, чтобы отнять маму. А мама у меня слабая, доверчивая, верит негодяям, но я ее люблю. Я ее верну и буду о ней заботиться.

Третий враг — Розяевы. Они хозяева квартиры. Они хотят выгнать нас с папой на улицу, так как мы «жильцы беспокойные».

Папа с врагами бороться не хочет, говорит, что это враги временные и не главные, а главные и постоянные — это вечная нищета, равнодушие окружающих, которое помогает плодиться злу, человеческая беспечность и человеческая же рассеянность. «Теряют люди жемчуг драгоценной любви. Забывают юношеские клятвы. Сбиваются с верного пути. Надо спасать людей! Пропадут люди, если их не спасти!» — так говорит папа. А бабушка перед смертью говорила, что спасется только тот, кто сделается ребенком. А как мне спасти родителей? Как сделать их детьми, если их так испортила, так запутала взрослая жизнь? Они меня не послушаются, не услышат. У них нет времени на детские глупости. Им нужно спешить, торопиться, они постоянно опаздывают. Их ждут «завистники», «предатели», «враги», «которые годами не звонят, не зовут к себе в гости», которые называются «бывшие друзья».

А еще я вижу то, чего никто не видит. Я об этом никому не говорю, так как все меня считают выдумщицей и ни одному моему слову не верят. А если и делают вид, что слушают, то только для того, чтобы меня не обидеть. Притворяются, одним словом.

Со слов мамы знаю, что заговорила я ровно в год. То есть, как только годик мне исполнился, так сразу же и заговорила. Все смеялись, глядя на меня. Я еще не твердо стояла на ногах, а говорила уже так, как это делает профессор с кафедры, то есть смело, уверенно, тщательно проговаривая все слова. Говорила чисто, правильно и не междометиями, как сверстники, и даже не отдельными словами, а целыми, законченными, осмысленными предложениями. Задавала уйму вопросов, мне на них отвечали всегда одно: «Вырастешь — узнаешь».

В тупик я ставила родителей своей любознательностью, неуемной энергией и желанием жить. Находясь в моем обществе, они комплексовали, ругались и очень скоро разошлись. Я осталась с папой, а мама ушла к ювелиру. А еще до ювелира и до папы у нее была «первая школьная» любовь. Мама любила настоящего пожарника. Он был героем, ездил по городу в красной машине с выдвижной лестницей, доставал людей из горящих домов, а больше всего он любил маму. Пожарник огня не боялся, он смело входил в огонь и говорил волшебные слова: «Огонь, огонь, не ешь меня». И огонь его не трогал. А потом он взял и сгорел. Сгорел из-за любви к своей соседке. Забыл маму, забыл волшебные слова и сгорел.

И тогда уже мама нашла себе другого. Нашла моего папу. Папа курил, пил, но имел идеалы. Сейчас папа подрастерял идеалы, но он все еще верен себе. А это, по словам папы, для писателя самое главное, если писатель хочет оставаться писателем. А мой папа писатель, и он очень хочет остаться писателем. А пока он мало пишет и много пьет. Пьет, а потом плачет и говорит, что это от стыда. И все время просит у меня прощения. Я у него спросила: «Папа, это такая игра?». Я думала, что прощения просят для того, чтобы больше не делать такого, за что тебе потом будет стыдно.

У взрослых, оказывается, все иначе. Папа неудачный писатель, но человек он очень хороший. Добрый, и меня любит «больше жизни». Я папу тоже люблю, но жизнь все же люблю больше. В жизни столько интересного, столько удивительного, столько всего. В жизни у меня и папа, и мама, и умершая бабушка, и сосед Андрюшка, хозяин огромной овчарки, и Чита, и дождь, и солнце, и даже враги. А как это так, всю эту огромную жизнь сделать меньше меня? У папы это получалось.

Жизнь у него действительно, была малоинтересная. Жил он на те деньги, которые мама ему давала на мое содержание. Как только она уходила, он делил деньги на две половинки и говорил: «Эта часть нам с тобой на еду, а эта часть мне на пропой». Я с ним не спорила. К еде я всегда относилась равнодушно, я могу неделями ничего не есть и буду сыта. Такая у меня «конституция», как говорит папа. А он все мечтал написать «настоящую книгу» и разбогатеть. Он говорил, что такая книга пишется лет пять-шесть, то есть столько, сколько я живу на свете. Это мне еще одну такую жизнь нужно было бы прожить, чтобы дождаться его «настоящей книги».

Я сказала ему:

— Пиши сказки. Сказки всем всегда нужны, с ними скорее станешь богатым и знаменитым.

— Нет. Сказка мне не по силам, — возразил папа. — Чтобы сказки писать… Проще солнце с неба достать.

Я поняла, что ему сочинять их трудно. А мне не трудно, я бы сочиняла и сочиняла. Сначала сочинила бы сказку о том, как мы папу излечили от пьянства. «Посадили его в стиральную машину и крутили три дня и три ночи, пока он не стал, как новенький. Затем вместе с ним в пещере у гномов достали самый красивый алмаз, а у рудокопов золото. И сделали такое красивое кольцо для мамы, что никакому ювелиру не снилось. И мама сразу от ювелира ушла и вернулась к папе. И мы втроем, вместе с Читой поехали на пароходе в путешествие вокруг Земли. А путешествие длилось круглый год, и на пароходе всегда было лето. Зима гналась за нами, а мы от нее убегали. А когда вернулись домой, то и дома уже было лето. И стали мы жить счастливо». Вот какие сказки сочиняю я каждый день, но никто об этом не знает.

Скоро я пойду в школу, и начнется для меня бессрочная каторга. Десять самых лучших лет будут выброшены из жизни. Так жила бы себе и жила беззаботно. И кто это только придумал, что человеку обязательно нужно ходить в школу и учиться? Тот, кто учится в школе, ни умнее, ни лучше не становится. А считать и писать можно выучиться и без уроков. В школе веселых и добрых детей превращают в умных и злых взрослых. Там кругом обман. Учителя говорят ученикам: «Не надо быть веселым и добрым — это в жизни не пригодится, а надо слушать учителей и все за ними повторять. И заставляют зубрить учебники. Говорят, что это принесет счастье. Но это счастья не приносит. Я это точно знаю. Не видела я ни одного школьника счастливым.