— Нет. Ни в коем разе. Пришёл поздравить. Я, видите ли, убеждён, что брат брата должен прощать и принимать его таким, какой он есть.

Не успел Василий закончить последнюю фразу, как входная дверь распахнулась, и в квартиру вошёл вернувшийся из института Валерий Павлович.

Разуваясь в коридоре, ещё не видя нас, он со смехом стал рассказывать, что это была за сигнализация. « Ничего страшного, просто подчинённым захотелось поздравить шефа. Я с ними завтра планировал посидеть, но им неймётся, на сегодня переиначили. Хочешь, не хочешь, а рюмку-другую пришлось опрокинуть».

Говоря всё это, он вошёл в комнату и, увидев брата, остолбенел. Замер так, как должно быть, замирает кролик, встретившись взглядом с удавом.

— Не пугайся. Я поздравить тебя пришёл, — по-свойски сказал Василий.

— Что? — настороженно переспросил Валерий Павлович.

— Говорю, пришёл поздравить с днём рождения.

— Пришёл, так сиди. Это мой родной брат, — с плохо скрываемой неприязнью, сказал Валерий Павлович.

За столом воцарилась гнетущая тишина.

— Василий нам рассказывал, как ты машинистом… — выдавила из себя Татьяна Александровна фразу, которую закончить так и не смогла.

Её голос задрожал и пресёкся.

— Машинистом? Конечно. Я предполагал. О чём же ещё мог он поведать, — добродушно ответил Валерий Павлович, накладывая себе салат.

И вдруг, схватив брата за грудки, он стал его бить кулаком по лицу. Наотмашь, сильно, озверело. Татьяна Александровна попыталась его остановить, но он обозвал её скверным словом и велел убираться. Она хотела ослушаться, но он настоял и не успокоился, до тех пор, пока за ней не захлопнулась дверь.

— Поздравить пришёл? Салатика поесть? Кушай! — кричал Валерий Павлович, избивая лежащего брата.

Сказав последние слова, он схватился за скатерть, сгрёб все угощения и обрушил их на Василия.

— Пусть отмечает моё сорока-восьмилетие, — сказал он, обращаясь ко мне, — а мы, Серёжа, давай пойдём из этого дома. Тут уже ничего не исправить.

Влекомый властной рукой Валерия Павловича, я вскоре оказался на улице. Мне предстояло слушать оправдательную речь старшего из братьев, столь же душевную и доверительную.

— Не поверите, — заговорил он, обращаться ко мне на «Вы». — Покойная мать, царствие ей небесное, аборт хотела сделать. Ну, куда говорит в тридцать шесть рожать, люди засмеют. Да и устала она, не в силах была за ребёнком маленьким ходить. Я настоял. Сказал, рожай мама, все заботы возьму на себя. Выращу. И растил. Бывало, встанешь среди ночи, говорит «писать хочу», и идёшь, горшок несёшь. Пописает, говорит: «хочу кофе сладенького». Попьёт кофе, сказку читай. Делать нечего, время полчетвёртого, а я книгу беру и сказку читаю. А с утра работа, институт.

Это только мне одному известно, с какими трудами я его вырастил. И вот благодарность. Наверное, не те сказки читал. Пять невест у меня было, и всех отвадил. Со всеми разлучил. Как ни следи, не уследишь. Прознает, где я живу, подгадает момент, ворвётся и всем сказку про белого бычка расскажет. Брат спал с матерью, воровал, ходил под себя, убивал людей, работая машинистом, менял сексуальную ориентацию и прочее, прочее. Я уж и квартиру разменял, и свой адрес хранил в секрете, переезжая с места на место раз десять. Всё зря. Каким-то невообразимым образом меня находит и пакостничает.

— Через адресное бюро, — уверенно сказал я.

Заговорил я собственно для того, чтобы как-то успокоить дядю Валеру, показать своё расположение. Убедить, что клевете не поверил.

— Зря вы, Валерий Павлович, с Татьяной Александровной так грубо обошлись, — высказал я то, что более всего меня задело.

— Милый Серёженька, голубчик вы мой, золотое сердце, — начал он витиевато, — так ведь не отмыться же. Не оправдаться за всю жизнь. Как там Геббельс говорил, чем страшнее ложь, тем больше вероятность того, что хоть что-нибудь после неё останется.

Женская, да возможно и общечеловеческая природа такова и никуда от этого не деться. Поэтому Татьяну Александровну я и прогнал. Уже не склеить, не вернуть того, что было. Наша семейная жизнь после напутствий брата, просто обречена. Я пробовал, живя с другими, «загладить, искупить». Увы, всё тщетно.

Гуляя по городу, мы подошли вдруг к железнодорожному полотну. Совсем рядом маленький маневровый тепловоз тащил за собой огромную платформу с щебнем. Поравнявшись с нами, из кабины тепловоза высунулась круглая, чумазая, физиономия и, окликнув Валерия Павловича, сказала:

— Ей, извращенец, поехали людей давить. По карманам опять будешь шарить.

— Некогда, — крикнул в ответ дядя Валера.

— Ты, смотрю, опять за своё. Ничего, смазливый мальчишка!

Физиономия скрылась, а мой спутник, смеясь, стал объяснять смысл произошедшего.

— Это тот самый дядя Юра и есть, с которым я, якобы, работал в бригаде помощником.

— Понял, — согласно кивнул я, а сам задумался: «кому верить?».

Обычно муж приходил с работы в восемь, а тут на часах одиннадцать, а его всё нет. Молодая жена заплакала, утешать её пришли родные.

Мать сказала: «Хвали его почаще, мужчины это любят».

Отец сказал: «Не в похвалах дело, живи его интересами».

Бабушка, выставила родителей из внучкиной комнаты и, стала её расспрашивать:

— Ты, не плачь, не горюй, моё солнышко. Расскажи, что стряслось?

— Любимого мужа нет. Что-то случилось. Я замечала, в последнее время, он слушает меня, а сам мыслями далеко. Не завёл ли другую?

— А, ты возьми жирку медвежьего, да помажь ему на теле, и он навсегда забудет изменять. Или корень травки одной, «Кукушкины слёзки», я тебе принесу, будешь понемногу добавлять ему в чай, в суп.

— Бабушка, откуда это всё?

— Не волнуйся, не переживай, это средства испытанные.

— Не хочу я средства твои. — Снова заплакала молодая жена.

— Не плачь, солнышко, есть и другие.

— Какие ещё?

— Возьми его носовой платок, поплачь в него от души, высуши от слёз и затем сожги на церковной свече. Пепел оставшийся будешь понемногу подсыпать изменнику в пищу.

— Не буду я ему ничего подсыпать. Что за советы, бабушка?

— Ну, последний. Не понравится, я умолкаю. Подстриги своего неверного, возьми три его волоска и три своих, скрути их, в жгутик, и приговаривая: «Господи, сожги огнём Духа Святаго наше сердце и наши почки», жги этот жгутик на свече. И увидишь, твой, ни на шаг от тебя не отойдёт.

Вскоре приехал муж и объяснил задержку. Всё встало на свои места. Лёжа в постели, и целуя супругу руки, молодая жена каялась.

— Знаешь, как намучалась, настрадалась за те три часа, что тебя не было? И чего только родные не советовали. Бабушка учила ворожить, мать учила хвалить, отец говорил, что надо жить твоими интересами. А я их слушала, а про себя думала. Если он не чувствует моей любви, не понимает, что он для меня — всё, то что ещё мне может помочь.

Муж, целуя жену, с нежностью в голосе, отвечал:

— Я чувствую твою любовь. Но, положа руку на сердце, скажу, родные давали хорошие советы. Тебе так не кажется?

— Кажется. Буду жить твоими интересами, хвалить. Но, не для того, что бы сильнее привязать к себе, а только потому, что люблю тебя. Не задерживайся, пожалуйста. Помни, что я волнуюсь.

В темную подворотню, с целью облегчиться, забежали два приятеля. Расстегивая штаны, один другому говорил:

— Запомни, Филькин, настоящего не существует. Есть только прошлое и будущее. Точка.

Он так и не успел до конца справиться с пуговицами, когда почувствовал нож, приставленный к горлу. Стоявший за его спиной грабитель, с интонацией школьного учителя, ему на это заметил:

— Точку ставить пока воздержимся. Если будете вести себя смирно, ограничимся запятой.