— А если сломается, что тогда? — Приводил отец, в отчаянии, всё новые и новые аргументы.

— Не сломается. Нечему ломаться. Если только ты каким-нибудь чудесным образом газ фреон из него не выпустишь. Ну, тогда вызовем мастера, починит.

— Хорошо, пусть стоит. Но «Оку» не трогайте, этот холодильник мне дорог, как память.

Афанасию Гавриловичу, казалось, что он поставил точку в споре, но Яков и Василий не оставляли надежду исправить точку на запятую, так как были со своей стороны совершенно уверены, что вся эта истерика не что иное, как каприз и старческая блажь.

Сыновья переглянулись и отступили от своего плана немедленного выноса, дабы не портить отцу настроение в его праздничный день, а агитацию и пропаганду по утилизации «металлолома» решили доверить жёнам и детям.

За праздничным столом только и говорили, что старому холодильнику в доме не место. Как только не убеждали. Внуки даже плакали, уговаривая деда избавиться от «устаревшего, страшного монстра». И дедушка не выдержал атаки, размяк и сдался. И как же мог он устоять, когда внуки обещали в благодарность за капитуляцию приезжать к нему в гости каждое воскресенье.

Получив, таким образом, согласие отца, Яков с Василием засуетились. Новый холодильник установили на место старого, подключили, а старый, схватив за бока, как врага народа, поволокли на помойку. А точнее, повезли на «форде». Это была машина Якова, он снял заднее сидение, и холодильник без лишних хлопот в неё поместился.

И снохи, и внуки уговаривали Афанасия Гавриловича не ходить к мусорным контейнерам, но он не мог не проводить «члена своей семьи» в последний путь. Он наскоро оделся и неожиданно, прежде всего, для себя самого, выходя, хлопнул дверью.

На улице было темно. Во дворе ни души. В тот момент, когда он подходил к тому месту, где стояли контейнеры с мусором, сыновья выгружали «Оку». Забытая было заноза, снова зашевелилась в груди.

Устанавливая новый холодильник, Яков и Василий обращались с ним осторожно, любовно, а старый ворочали с силой, небрежно, с железным скрежетом.

«Так люди поступают со всем, отжившим свой век и ненужным, — мелькнуло в голове у Афанасия Гавриловича. — Скоро и со мной так же распорядятся. Отволокут, закопают и забудут».

Он подошел к холодильнику, сиротливо стоящему на пронизывающем ветру, погладил его и чуть не расплакался от ужаса перед предстоящей разлукой. Сам не зная, зачем, дёрнул за ручку. Дверца приоткрылась, и внутри зазвенело разбитое стекло. Афанасий Гаврилович, с испугом, дверцу захлопнул. Сыновья его подняли на смех.

— Что, батя, шапку-невидимку в сейфе забыл? Садись, поехали, до подъезда довезу, — командовал Яков.

Но Афанасий Гаврилович не торопился выполнять команду. Сказав, что до подъезда дойдет своим ходом, отвернулся от них и пошёл. Сыновья восприняли демарш с пониманием.

Оставшись наедине с новым холодильником, Афанасий Гаврилович стал рассматривать его с осторожностью и опаской. Холодильник был выше прежнего, сиял несказанной белизной и действительно, работал тихо. Невозможно было представить, что где-то в его недрах трудится мотор. Рабочие звуки скорее напоминали урчание соседского кота Барсика. Афанасий Гаврилович прочитал молитву «На освящение всякой вещи», трижды окропил холодильник святой водой и, поймав себя на мысли, что не лежит к нему душа, горько заплакал.

Всю ночь он ворочался и не мог заснуть, ощущение было такое, что потерял дорогого и близкого друга. После похорон жены ничего подобного не испытывал. Он и сам не представлял, насколько свыкся со старым холодильником. Афанасий Гаврилович думал о нём, как о живом человеке, которого чужие люди, на ночь глядя, вышвырнули из дома. И, сам того не желая, мысленно возвращался к умозаключению, что скоро и с ним точно так же поступят.

Отбиваясь от целого роя гнетущих мыслей, он встал, оделся и, прихватив старенькое пальтишко, пошел на помойку. И лишь набросив изношенную верхнюю одежду на изгнанного «члена семьи», погладив его и попросив прощение за грубость сыновей, успокоился.

— Я тебя заберу. Завтра же утром заберу. — Утешал он живую и, несомненно, для него существующую, душу, которая скрывалась под холодным металлом. — Немного потерпи.

Вернувшись, домой, он стал названивать сыновьям и не просить, а требовать, чтобы они немедленно вернули ему его старый холодильник.

— Пап, у тебя совесть есть? — Говорил Василий. — На моих курантах четыре часа, а мне завтра, точнее, уже сегодня, в пять вставать, бежать на молочную кухню. Затем среднего в школу везти, а потом на работу. Какие, к чёрту, шутки в такой час. Или ты там, на радостях, лишнего?

— На каких радостях? У меня по вашей милости постоянно сердце болит. Если завтра не принесёте холодильник назад, умру.

— Пап, давай, поговорим утром. Мне так хочется спать.

Яков даже не захотел разговаривать с отцом и отключил телефон, чтобы тот его понапрасну не беспокоил.

Под утро Афанасия Гавриловича сморило. Когда проснулся и побежал к мусорным контейнерам, то там вовсю хозяйничали мальчишки, возвращавшиеся после уроков домой.

Они скинули его пальто и, забравшись на холодильник, скакали на нём, наслаждаясь металлическим звуком, который тот издавал. Афанасий Гаврилович прогнал озорников и, подняв пальто с земли, водрузил его на прежнее место, то есть снова накрыл им друга.

Затем, уговорив Гешу Семишина, дворового алкаша, помочь ему, сбегал за санками, и они повезли холодильник к подъезду. Геша, которому за помощь была обещана бутылка, всю дорогу нахваливал Афанасию Гавриловичу его же собственную вещь.

— Правильно сообразил, Афонюшка, — Геша всех, невзирая на возраст и положение, называл исключительно по имени и обязательно в уменьшительно-ласкательном наклонении. — Агрегат хороший. На нём резинку поменять, да подкрасить, тыщу лет прослужит.

С подъёмом на пятый этаж возникли непредвиденные трудности. Холодильник оказался тяжеловат для Афанасия Гавриловича.

— Давай, еще кого-нибудь позовем из твоих друзей, — попросил он Семишина. — Старый я, инфаркт у меня был. Боюсь, не потяну. Сегодня всю ночь сердце болело.

Геша с пониманием отнесся к этой просьбе, но, сообразив, что при таком раскладе и бутылку придется делить на троих, взмолился.

— Афонюшка, миленький, поднатужься. Мы не сразу. Мы постепенно. Отдыхать часто будем, останавливаться по первому твоему слову. Я возьмусь с той стороны, где мотор. В агрегате пустом, что в баране весу. Вся тяжесть в моторе. Миленький, постарайся. Не хочу никого на помощь звать, нет друзей у меня, все волки хищные.

Делать нечего, пришлось нести холодильник вдвоем. Сначала Афанасию Гавриловичу было тяжело, но потом как-то даже во вкус вошёл и с радостью отметил, что не совсем ещё силенки оставили. А когда занесли холодильник в комнату, то даже, на радостях, выпил с Семишиным.

Засыпая, вечером, на душе у Афанасия Гавриловича было спокойно.

В субботу на звонки сыновей никто не открыл. Вызванная милиция разрешила слесарям из жилконторы сломать замок. Старика нашли мёртвым. Он лежал в своей постели и блаженно улыбался. Всё в нём как бы говорило: «Я самый счастливый человек на свете».

Ожидая врача из поликлиники, который должен был засвидетельствовать факт ненасильственной смерти, участковый милиционер неспешно составлял протокол.

Сыновья покойного, чтобы как-то убить время, не сговариваясь, вертелись у старого холодильника. Яков чинил резинку, подкручивал полочки. Василий, стоявший с кисточкой в руке, закрашивал облупившийся уголок на дверце. По их щекам текли слезы.

В конце января студент Платон Поморов зашел в комиссионный магазин и глазам не поверил. На стеллаже, среди растоптанных и неказистых ботинок стояли те самые туфли, которые видел в дорогом магазине и о которых мечтал. Кроме того, что они находились в превосходном состоянии, еще и стоили в десять раз дешевле.