С другими, при встрече, я обнимался жарко и страстно. Какое-то время стоял с ними так, тесно прижавшись. А эта не подпускала. Всегда выставляла перед собой обе руки, и если я преодолевал эту преграду, то упиралась в грудь головой. Оставляя между собой и мной расстояние. Это так же казалось мне странным.

Знаю, был у нее в столице Австрии, один гусь, любитель пива. Видел его фотографию. Дед, за шестьдесят, в местной зелёной шляпе с кружечкой в руке. Я её к нему не ревновал.

Два слова о тараканах в голове. К деду венскому я был равнодушен, а вот к поэту Маяковскому, я Аврору ревновал. Даже требовал, что бы портреты со стен сняла. Теперь и самому всё это смешно, но было, что тут говорить.

Дед, родной её, дошёл до Берлина и расписался на Рейхстаге. У неё была фотография, сам момент запечатлён. Молодой солдатик, встав на цыпочки, что-то выводит. И не так много подписей вокруг, как на снимках знакомых всем. Она этой фотографией гордилась, и правильно делала. Показывала ли австрияку? Должно быть показывала. Может, с помощью фотографии и сошлись.

Случалось, кидало Аврору в ретро-стиль очень сильно. Наряжалась, как огородное пугало. До того через чур и излишне, что даже мне, человеку привычному, становилось неловко с ней рядом идти.

А, ещё стояли у неё в комнате те самые весы, на которых нас в пионерском лагере взвешивали. Она любила такие вещи. Взвешивала меня, себя по несколько раз на дню. Ей доставлял удовольствие сам процесс передвижения гирьки, нравилось «ловить граммы».

Боялась Бога, но своеобразно. Греха боялась, а грешила. Много говорила об этом. Слишком много. Не в ладах была с собственной совестью.

А ещё дурачилась. Был у неё череп, пособие медицинское. Возьмёт его и разговаривает с ним. Если мне хочет, что-то важное или неприятное сказать, то только таким манером. При посредничестве «черепушечки», как она ласково его называла. Я от этого в бешенство приходил. Тоже мне Гамлет, принц Датский, «Бедный Йорик».

Были у неё, такие же странные, как и она, две подруги. Все играли на музыкальных инструментах. Аврора на скрипке, белокурая Альбина на валторне, изогнутой трубе. Астра, которую подруги называли «горожанкой», на трубе с выдвижной штуковиной. Видок был у троицы потешный, но играли они хорошо. Всё, что угодно могли сыграть.

Подруги были одинокие, из тех которым никто не нужен. Так мне казалось. Они и на меня смотрели, как на декорацию. Отношение у них ко мне было нейтральное. «Ну, есть такой, и ладно. Не было бы — не заметили», — примерно это читалось в их глазах.

У Авроры была фотография, на которой они нагие, со своими инструментами. Эта фотография не вызвала у меня никакой эротической реакции. Её подруги, что одетые, что голые, были для меня — никакими. И, что Аврору с ними связывало? То, что вместе учились в музыкальной школе?

От отца у Авроры осталось только отчество и открытка. Отчество — Алимпиевна. Аврора Алимпиевна Ачкасова. Фамилию ей мамка свою дала. И открытка замечательная. Портрет в кружочке, сверху самолёт рисованный, снизу паровоз с вагонами, с клубами дыма. С боку надпись: «Жди меня, и я вернусь». Но, обманул — не вернулся.

Аврора звала меня к бабке в деревню. Там у неё козы жили. Молочком козьим соблазняла. А я его пробовал, как-то, мне оно не глянулось. Похоже на коровье в котором шерсть овечью постирали. Такое же, но с душком, с запахом. Не стал я его приверженцем, хоть и говорят, что полезнее коровьего.

Аврора, не смотря на революционный флёр своего имени, чем-то напоминала жену царя Александра Третьего, матушку Николая Второго. Только высокая. Выше принцессы датской Дагмары, на три головы.

Меня она считала похожим на Маяковского, а себя на Лилю Брик.

Как-то стояли в самом углу ее зеркальной комнаты, и она что-то спросила. Я стал отвечать по привычке, глядя на отражение, да смотрю, отвечаю не тому, она с другой стены на меня смотрела.

Нет, думаю, поживешь с ней и сам отражением станешь. Надо сматывать удочки.

И смотал. Даже не сказав: «Жди».

В кабинет к участковому инспектору, капитану Бахметьеву, вошёл очередной посетитель. Стоя у двери, он пристально всматривался хозяину кабинета в глаза и, наконец, произнёс:

— Оградите.

— В смысле? — Поинтересовался капитан.

— Валерка Братищев, сосед мой, комнату сдал сексуальным маньякам, а у меня дети малые. За стеной по ночам такое твориться, что даже у нас с женой волосы дыбом встают.

— Разберёмся. — Пообещал участковый. — А с каких пор… Отставить. Хотел узнать, с какого часа, эта самая, вакханалия начинается?

— Ровно в полночь. — Таинственным голосом объявил посетитель.

— Не переживайте э-э-э… Как вас по батюшке?

— Евсеич. Егор Евсеевич.

— Не переживайте, Егор Евсеевич, сегодня же устроим в вашей квартире засаду и всех маньяков прижмём к ногтю. Отобьём им почки… То есть, я хотел сказать, всякую охоту издеваться над честными тружениками.

— Хорошо бы к ногтю. Одна надежда на вас и осталась.

Посетитель оставил заявление, всхлипнул и исчез.

Собираясь в засаду, Бахметьев решил никого с собой не брать и ничего не докладывать руководству. Если сообщение о маньяках выдумка, плод воспалённого воображения, жалобщик был странноватым, то поднимут на смех и до пенсии потом прохода не дадут. Если же маньяки на самом деле существуют, то лучше их обезвредить самому. Дойдёт до начальства, что у него на участке филиал Содома и Гаморы, по головке не погладят.

Закончив приём посетителей, вооружившись газовым баллончиком и огромной отвёрткой, он направился по указанному адресу.

Отужинав у гостеприимных хозяев, Бахметьев и сам не заметил, как часы пробили полночь, и вакханалия началась. Кто-то бегал по соседской комнате и истошно кричал, кого-то били головой об стену, понуждая выделывать немыслимые по разврату действия. Очень трудно было разобраться в том, что на самом деле происходит за стеной, но что действия людей снявших комнату у Валерия Братищева противоправны, в этом у Бахметьева сомнений не было.

— Вашу регистрацию. — Гаркнул кто-то за стеной.

Ему в ответ женский голос что-то жалобно залепетал.

— Меня твои проблемы не касаются. — Напирал просивший регистрацию. — Собирай товар и следуй за мной.

Женские мольбы, доносившиеся из-за стены, усилились плачем.

— Хорошо. На первый раз прощаю. Заходи за палатку и только попробуй подпушить, сразу череп раскрою.

От услышанного по телу Бахметьева пробежал мороз, пожалел, что не взял с собой табельное оружие и братишку Диму, мастера спорта по рукопашному бою.

Сообразив, что медлить нельзя и настал решающий момент, участковый выскочил из комнаты Егора Евсеевича и ногой ударил в соседскую дверь. Когда дверь слетела с петель, взору предстала такая картина.

Прямо перед ним стоял его непосредственный начальник, заместитель начальника отделения по службе, то есть тот, кто руководил участковыми инспекторами, в обнимку со своей женой. Они были голые.

— Всем стоять! Стоять — бояться! Оставаться на местах! — По инерции крикнул Бахметьев и тут же перешёл на шёпот. — Денис Гордеевич, это Вы? Понимаете, сигнал получил, что орудует маньяк. Извините.

— Не переживайте так. Проходите. — Стала успокаивать Бахметьева жена начальника. — Мы конечно виноваты, точнее я. Присаживайтесь. Попейте чаю. Муж всё объяснит.

Жена начальника накинула халат, взяла чайник и ушла на кухню, а сам Денис Гордеевич, поморщившись, принялся прояснять ситуацию.

— Понимаешь, капитан, мы с женой, люди уже не молодые и семейная жизнь, стала давать трещину. Пошли за консультациями к специалисту, он и вразумил. Сказал, что мы с ней слишком скованы, а интимные взаимоотношения наши чересчур традиционны. Объяснил, что надо давать волю фантазиям, включать в сексуальную жизнь элементы игры. Вот я и предложил супружнице роль торговки. А для того, что бы чувствовать себя спокойнее и увереннее снял комнатёнку. И знаешь, жизнь наладилась. Врачи, хоть мы их и ругаем, всё же знают своё дело. Веришь ли, впервые за последние пять лет себя снова мужчиной почувствовал. Кто же знал, что помешаем соседям. Этого меньше всего хотелось.