— А что, если тебя сглазили? Давай-ка тебя проверим.

Я, хоть и без энтузиазма, но согласился. Толя энергично взялся за новое дело. Достал две маленькие иконки, заставил меня встать к ним лицом и сказал три раза: «Господи, помилуй раба божьего Дмитрия». После чего попросил три раза перекреститься и сходить на кухню, налить в стакан воды. Я послушно все исполнял. В принесенную мной воду Толя добавил чуть-чуть святой, из бутылочки, которая хранилась у него в шкафу. Сыпанул в стакан щепотку соли и велел зажечь три спички. Когда спички сгорели, он приказал стряхнуть головешки на воду, объяснив потом, что если бы хоть одна головешка потонула, то это означало бы, что на мне лежит порча, то есть что меня сглазили. Думаю, он рассказал мне все это потому, что мои головешки с легкостью плавали на поверхности. Убедившись в том, что сглаза у меня никакого нет и даже немного разочаровавшись в этом, так как нечего было «снимать», а заклинание от сглаза у него уже было приготовлено, Толя решил проверить себя самого. Сделал все точно так, как делал я, зажег три спички, подождал, пока они прогорят, стряхнул головешки на водную гладь и… неожиданно, прежде всего для него самого эти головешки потонули. Трудно передать то выражение, которое появилось на его лице. Это было что-то среднее между ужасом и смятением. Он смотрел на стакан и не верил своим глазам. Долго мы так молча глазели, затем он пришел в себя, собрался с духом и сказал:

— Поторопился. Спичкам не дал хорошенько прогореть, оттого головешки и потонули.

Засуетился, забегал, принялся повторять эксперимент. Подготовку, так сказать, для чистоты эксперимента провел всю с самого начала. Принес воду, долил святой (причем, святой налил больше, чем водопроводной), далее соль, спички. На этот раз он жег их долго, пока не обжег пальцы. И только после того, как увидел, что все три головешки плавают, перевел дыхание и успокоился.

Стали мы понемногу уходить в разговоре от всей этой мистики, занялись обсуждением своих работ и работ сокурсников, как вдруг Толя взял в руки заговор и, не обращая внимания на меня, стал судорожно читать его вслух, спасаясь таким образом от сглаза:

— Божья матушка, Пресвятая Богородица, Иисуса Христа сохраняла, сохрани и помилуй Анатолия ото всех глазов, ото всяких шуток, подшуток…

Толя предлагал мне остаться на ночлег. Я отказался. На прощанье он пообещал мне переписать заговоры от беды, от тоски, звал к себе во всякий час дня и ночи.

Вскоре я узнал, что Саломея с Леонидом ездили в Каунас, как раз к тому самому Матвею Пепельному, который в гости звал меня и которого сама она величала занудой. Впрочем, что ж с того? Она и Леонида называла циником, законченным эгоистом, а теперь вот собралась за него замуж.

Сборы были недолгими. Сразу же, как вернулись из Каунаса, так и сыграли свадебку.

Когда Саломея перестала со мной встречаться и принялась отговариваться от встреч, оправдываясь различными предлогами, со мной случилась комическая сценка в духе великого Чарли.

Заметил я на переходе станции метро девушку, похожую на Саломею и побежал за ней. Причем побежал наверх по спускающемуся эскалатору. Хорошо, эскалатор был небольшой; а затем, увидев, что эта девушка спускается, стал бежать вниз по эскалатору, который поднимал людей. Совсем как великий немой в своих бессмертных комедиях. Разница была лишь в том, что я людей смешить не намеревался, но насмешил.

Девушка же, которую я все же догнал, при ближайшем рассмотрении оказалась на Саломею совсем не похожа. То есть внешнее сходство было, но на этом все сходство и исчерпывалось. Когда я ей, извинившись при этом, стал говорить, что она, «как две капли воды» и прочее, то она меня бесцеремонно оборвала и сказала:

— Отъе… сь. Мог бы придумать что-нибудь и получше. Этот дежурный подъезд оставь малолеткам.

Между тем, она-то и была «малолетка», старающаяся играть роль «взрослой девицы».

— Зачем ты ругаешься? — сказал я разочарованным голосом. — У тебя зубы выпадут.

— Да пошел ты…, — чуть не крикнула она в мою сторону и забежала в вагон, двери которого ее хлопнули по плечам. Не то подбадривая: «Так и поступай», не то предупреждая о чем-то страшном и серьезном, ожидающем ее впереди.

А что касается зубов, я не придумал. Это действительно так. Человек, который ругается, во-первых, не растет, а во-вторых, у него выпадают зубы. Так что есть повод задуматься ругателям и хулителям всего сущего.

После свадьбы Саломеи и Леонида, после этого двойного предательства, последовавшего от друга и любимой женщины, повстречавшийся со мной Савелий Трифонович, улыбаясь, сказал:

— Не грусти. Это была не твоя жена, твоя мимо тебя не пройдет. Жизнь, как бурное море, побросает твой кораблик из стороны в сторону, солено-горькой водой напоит, но не погубит. Шторм утихнет, волны улягутся и все будет хорошо. Вспомнишь тогда эти слова мои.

Я посмотрел на него, как на выжившего из ума старика. Он ободряюще похлопал меня по спине и рассказал подробности прошедшей свадьбы.

Будучи уже наряженной в дорогое и пышное белое платье по дороге во Дворец бракосочетания Саломея попросила остановить машину и пошла в магазин. Леонид и все остальные, разумеется, за ней. Она стала в очередь у прилавка и стала стоять. Люди, находившиеся в магазине, смотрели на нее, улыбаясь. Те, что стояли в очереди перед ней, предложили ей отовариться без очереди. Она стала отказываться, очередь — настаивать. Тогда она подошла к продавцу и стала спрашивать у него все подряд.

— Мы завтра придем и все это купим, — говорил Леонид.

— Нет. Сегодня. Сейчас. Это не каприз. Мне это все необходимо.

Магазин был хозяйственный, а приценивалась она к лопатам, вилам и прочим подобного рода изделиям. Леонид извинился перед продавцом и, взяв Саломею за руку, силой увел ее от прилавка.

— Отпусти меня! Я тебе еще не жена, — капризно закричала Саломея и, обращаясь ко всем, находящимся в магазине, истерично добавила, — вот, полюбуйтесь на моего избранника, хорош? Правда, хорош собой? А ведь замуж за него я идти не собираюсь.

С этими словами она вырвалась, нырнула в дверь, ведущую в подсобку и, пробежав по коридору до конца, исчезла в кабинете директора.

— Миленькая, хорошая, — обращалась она к директору хозяйственного магазина, — немедленно закройте дверь на ключ и никого не пускайте, я вас прошу, просто умоляю.

Директором хозяйственного магазина была немолодая полная женщина, пользовавшаяся на рабочем месте медицинским препаратом «берегите уши», в просторечии называемым берушами. Она совершенно не удивилась, увидев перед собой девушку в свадебном платье, — давно уже ничему не удивлялась и ни во что не верила и, уж конечно, выполнять ее просьбу она не поторопилась.

Вслед за беглянкой в кабинет вошли ее родители и только после этого директриса заперла дверь на ключ. Неизвестно, о чем они там говорили, но через пятнадцать минут Саломея вышла, готовая к церемонии бракосочетания. Она молча села в машину, молча приехала во Дворец бракосочетания и молча, кивком головы дала ответ чиновнице ЗАГСа, спрашивавшей, согласна ли она стать женой Москалева Леонида Леонидовича. Ее кивок, сказав «согласна», за нее озвучила мать. Эсфира Арнольдовна, предчувствуя подобное, предуведомила чиновницу, так что та не раздражала Саломею более пристрастным дознанием клещами из нее словесное согласие не тянула.

Свадьба проходила в дорогом центральном ресторане, при входе в который молодым поднесли хлеб да соль и заставили выпить по бокалу шампанского. После того, как шампанское было выпито, эти хрустальные бокалы следовало расколошматить на счастье.

Леонид посмотрел на обслуживающий персонал, стоявший с заранее приготовленными совками и вениками в руках, размахнулся и шарахнул бокал об пол. Но тот, вместо того, чтобы разлететься вдребезги, остался цел-целехонек. Сломалась часть ножки, на которой он стоял. Второй попытки Леониду сделать не дали, подбежали, замели осколки от бокала Саломеи и его «подранка».