— Иначе никак, — поддержала подругу дама в рыжем парике. — Я и дочке своей всегда об этом говорю. Не слушает. В дом чужого человека привела. Зять-то пришел, гол как сокол. С собой принес старого кота по имени Мохнаткин. Имя на фамилию похоже, но у котов же не бывает фамилий. Так, перво-наперво коту постелил постельку, а потом уже стал с нами знакомиться.

Сказал: «Вижу, вы люди простые, добрые, значит, будем жить дружно, в мире и согласии». В тот же день напился, и бить нас принялся. Когда стали защищаться, заорал: «Да, вы на кого руку подняли? Вы, что, рамсы попутали?». А утром плачет: «Ничего не помню, был куклой в руках сатаны. Служу». Спрашиваю: «Где?». «Не где, а кому. Сатане лукавому». Все, говорю, ему служим, это не оправдание тому, чтобы бить жену и ее родителей. Если уж невмоготу и кулаки чешутся, бей своего кота Мохнаткина. «Да, что вы за люди такие? Разве это мыслимо?». Кота, стало быть, жалко, а жену и родителей ее не жалко.

Авенир Николаевич крутанулся, соскочил с табурета и пошел в зал ресторана.

Белый кот, с отрубленным хвостом, медленно прохаживающийся по дубовому паркету, картинки с изображением фрегатов и корветов, развешенные по стенам, по углам зала пальмы в кадках, высокий потолок с массивной люстрой под хрусталь, белые матерчатые скатерти.

Атмосфера, в целом, была располагающая. Были свободные столики.

Не успел он сесть за один из них, тотчас подбежал официант в тельняшке.

— Что прикажете? — Театрально спросил он, льстиво улыбаясь.

— Куриную котлету, салат и водки хорошей грамм полкило, — выпалил Авенир Николаевич фразу из какого-то плохого фильма.

— Только ром. За нарушение морских законов нашего брата немедленно отправляют за борт. Котлету не советую, попробуйте солянку.

— Несите солянку и ром. Тысяча чертей!

«Морячок» быстро убежал и столь же быстро вернулся. Был очень проворным.

Не успел Авенир Николаевич выпить и закусить, как к его столику подошел невысокий плотный мужчина приятной наружности. Темные волосы, зачесанные назад, одесские усики, белая рубашка с отложным воротничком, костюм с иголочки, туфли по последней моде, ласковый взгляд, бархатный голос.

— Позволите ли присесть за ваш столик? — Вежливо поинтересовался он.

Авенир Николаевич беглым взглядом окинул зал, свободных мест не было. Приходилось мириться с соседством.

Импозантному молодому человеку, наплевав на морские законы, тот же самый официант принес и водку, и закуску, о которой можно было только мечтать, и зажженную свечу в бронзовом подсвечнике.

Когда официант ушел, сотрапезник представился:

— Роман Амуров. Я здесь завсегдатай. Не удивляйтесь, если обращаясь ко мне, станут называть Рамоном, Альваресом, Мартинесом или Ларго. Это все мои псевдонимы. Разрешите вас угостить. Не побрезгуйте.

Амуров угостил Авенира Николаевича явствами, выпили за знакомство, а далее как-то вполне обыденно, естественно, Роман стал рассказывать о своих женщинах.

Авенир Николаевич поймал себя на мысли, что при всем том, что альфонсов и ловеласов терпеть не мог, откровения Амурова слушал с интересом и воспринимал услышанное с благосклонностью.

— Вспоминая раннее детство свое, — говорил Амуров, — тот период жизни, когда при помощи кусочка золотца и осколка стеклышка я делал «секрет», спрашиваю себя: «Неужели уже тогда, в том нежном возрасте, я был обречен на беспокойную, неуютную „матросскую“ жизнь?». «Матросскую» в смысле «поматросил и бросил». Конечно, не всегда было так, что я бросал, случалось, бросали и меня. И чаще всего со мной расставались именно тогда, когда я начинал заговаривать о браке.

Говорят, что каждая женщина втайне мечтает выйти замуж. Слышал и такое: «Сначала женись, а потом уже все остальное». Дескать, так они говорят ухажерам. Не знаю. Возможно, тридцать лет назад так оно и было, а сейчас, поверьте, все обстоит иначе. Говорят: «Все, что хочешь, со мной делай и как хочешь, но только о браке не заговаривай, — и, как бы в оправдание, добавляют, — мне об этом думать еще рано. Жизнь проходит, нужно торопиться жить». То есть замужество для них, все одно, что могила.

Жизнь, она, как известно, проходит, дни мелькаю, бегут года. И я, представьте, в последнее время все чаще стал задавать себе одни и те же проклятые вопросы: «Кто я такой? Кто мы такие? Являемся ли мы представителями касты вечных женихов и вечных невест, живущих только ради плотских утех и сомнительного рода удовольствия?». И, подумав, всякий раз отвечаю себе: «Да. Это так».

Горько признаваться, но этот заколдованный круг был и есть круг моего общения, так сказать, среда моего обитания. И мне уже не разорвать его, из него не вырваться.

Они выпили ещё по одной, и Амуров продолжил.

Этот Рамон Альварес Мартинес Ларго рассказал Авениру Николаевичу всю свою биографию, через призму своих взаимоотношений с женщинами. С ранних лет и юных дев, до настоящего времени и опытных вдовушек включительно.

В его увлекательные истории Русанов погружался с головой. Смеялся и плакал над рекордами и курьёзами, не замечал, как пил, и как обновлялся стол. Опомнился, услышав слова Амурова:

— Здесь бы поставить точку и попрощаться, но хочу сказать еще пару слов. Поверьте, меня никогда не прельщала слава Казановы или Дон Жуана. В ранней юности такие «гусары», как я, которые, как вошь лобковая, скачут с одной на другую, кажутся героями, счастливчиками, победителями. Но это обман. Никакой я не счастливчик и не герой. Я слабый человек и именно поэтому так много женщин было в моей жизни. Было много, да ни одна не стала моей. И мне ни одной не удалось удержать, чем-то заинтересовать. Не победитель я, а проигравший.

С этими словами Роман встал из-за стола, откланялся и, обняв за талию рыжеволосую подвыпившую женщину, давно уже вертевшуюся у их столика, пошел с ней на выход.

«Психотерапевт! — закричал в Русанове внутренний голос, — настоящая психотерапия! И все это его вранье, все эти выдуманные, а, может быть, и всамделишные бабы спасли меня! Я был, как тот официант сказал: „выброшенным за борт, в открытое море“, и что же случилось, что произошло? В открытом море меня подобрал корабль. И Рома-морячок со своими баснями, и кот бесхвостый, может быть, Мохнаткин, и официант — прохвост, и Одиссей с речного трамвайчика, о котором подруге говорила в баре ресторана блудливая жена. Они, все вместе, сделали невозможное. Они совершили великое божеское дело — вернули к жизни».

Авенир Николаевич совершенно уже излечившийся от недавних страхов, не твердой, но уверенной походкой замаршировал к выходу, вслед за Рамоном Альваресом Мартинесом Ларго. Он теперь точно знал, что со смертью отца собственная жизнь не заканчивается, что впереди еще много интересного и увлекательного.

Хотелось только двух вещей. Приобрести как можно скорее тельняшку и во весь голос крикнуть: «Полундра!». Если же с ним что и случится, то на этот случай всегда есть корабль, тот, что обязательно подберет, есть спасательный круг в лице приятного собеседника, который не даст утонуть, захлебнуться горем.

Авенир Николаевич Русанов вновь обрел самого себя.

В тихом омуте черти водятся. Сказано про Таню Орешкину. Была у меня такая невеста. И умница, и хозяйка хорошая, и сама по себе добрейшей души человек. Тихая, кроткая, никогда никому грубого слова не скажет, никогда ни на кого голоса не повысит.

А услышит грубое слово в свой адрес — смолчит, стерпит, или тихо заплачет. И все. Все! Вот какая она была. Конечно, я хотел на такой жениться. Все меня устраивало в Тане Орешкиной. Не стану скрывать, что мы с ней сошлись, и какое-то время уже жили вместе. Все разговоры были только о предстоящей свадьбе, о свадебном путешествии, о том, кто какой себе подарок на свадьбу хочет получить. Самые наиприятнейшие беседы вели. В самом безоблачном, в самом благодушном, настроении пребывали.