Садясь за стол и собираясь поздравить хозяйку немудреными застольными стишками, которые сходу сочинил, я решил, что буду есть мясо, а от спиртного откажусь. Тут же сообразил, что в день рождения неприлично будет ни рюмочки не выпить. Но как быть, не знал. Недоумения мои разрешила Саломея. Она сама налила мне настойку, и положила в тарелку сало, котлеты и куски языка. Накладывая котлеты, она, смеясь, спросила:

— Шесть, как всегда?

Я остановился на двух. Благодарность моя не имела границ. Я готов был встать на колени и читать стихи ей, а не имениннице. Насилу сдержался. Мне, действительно, было необходимо сытно поесть, и я поел. В тот вечер особенно. И поел, и попил. Не знаю, насколько именинница, но Андрей Сергеевич, «монстр», как я его про себя называл, остался мной очень доволен. Мы с ним перепробовали все настойки и все закуски. Я, как артист, рассказал все известные мне анекдоты. Андрей Сергеевич повествовал о саде своем, о том. как во время войны, будучи ребенком, нашел в поле винтовку и стрелял из нее по самолетам, и по немецким, и по нашим. «А с земли разве поймешь, наш или немец, палил по всем подряд». А после того, как Саломея ушла спать, стал жаловаться на брата, отца Саломеи. Последнее, что мне запомнилось, был рассказ Татьяны Николаевны про домового. Она учила, как надо вести себя, если тот придет. Какие вопросы ему задавать. Все было очень интересно.

Проснувшись на следующий день, я совершенно не мог понять, отчего это все тело мое в ссадинах и царапинах. Почему так нестерпимо ноют мышцы рук, ног, спины. Я вышел на улицу, умылся, обошел дом и увидел Саломею, сидящую за мольбертом. Она, как мне показалось, была не в духе. По всему двору, в беспорядке валялись поленья дров, на что я особого внимания не обратил. Ну, лежат и пусть лежат, может быть, сушатся таким образом. Я подошел поближе к Саломее, взял в руки одну из ее кисточек и спросил:

— Она из колонка?

Я заранее знал, что не из колонка, просто хотелось отвлечь Саломею от картины, сделать так, чтобы она обратила внимание на меня.

— Нет. Из ушного волоса, — сердито ответила она, даже не посмотрев в мою сторону.

— У кого же в ушах такие волосы растут? — не унимался я, пробуя шутить.

— Не знаю, — все так же строго отвечала она, продолжая работать.

Я от нее отстал. Заметив Андрея Сергеевича, вышедшего во двор и собиравшего поленья, я стал ему помогать. Собирая дрова, он тяжело кряхтел, но был со мной поразговорчивее, нежели его племянница.

— Да-а, — сказал он нараспев, недовольно поглядывая на меня. — Наломал ты вчера дров.

— Наломал? — не понял я.

— Али забыл?

— Забыл, — сознался я.

— Ну, не беда. Со мной тоже такое бывало.

Андрей Сергеевич сложил поленья и не спеша, кряхтя и охая, ушел. Я подбежал к Саломее.

— Я что-нибудь вчера натворил?

— Дрова всю ночь колол, — сказала Саломея, — завалил поленницу, забор сломал. А больше, кажется, ничего.

Я стоял, разинув рот, не зная, верить ее словам или нет. И обманывать она не могла, а с другой стороны, почему я всего этого не помнил? Заныли спинные мышцы, как бы подтверждая правоту ее слов.

— Что же теперь будет? — поинтересовался я.

— Да ты сильно не переживай. Забор давно уже сгнил и держался только на подпорках. Его мог свалить, случайно задев, любой прохожий. Даже слабый ветерок мог свалить. А дрова? Дрова — вещь необходимая, но согласись, не ночью же их колоть. Ночью нормальные люди спать должны. Да что с тобой? На тебе лица нет. Я сама точно не знаю, но говорят, пьющему человеку утром надо обязательно опохмелиться, а то он может даже умереть, если утром водки не выпьет. Пойдем, я тебе налью.

Саломея оставила мольберт и, взяв меня за руку, повела в дом. Там, оказывается, ждал меня завтрак, которого я, выходя, не заметил. Каша, творог, хлеб и горячий самовар. Саломея поставила рядом со мной вместительную рюмочку и графинчик с настойкой.

— Выпей, выпей, тебе легче станет, — упрашивала она.

— Что же теперь будет? — спросил я низким, трагическим голосом.

Саломея посмотрела на меня внимательно и ласковым, почти что любовным голосом сказала:

— Наверное, казнят.

— Правда? — обрадовался я. — А мне показалось, что уже ничего не исправить.

— Хочешь, поедем опять на обрыв. Будем купаться.

— Да, обязательно. Очень хочу. Но сначала подниму забор. А потом поедем. Неудобно-то как получилось.

— Перед тем, как поднимать забор, не забудь позавтракать.

Саломея оставила меня в доме, а сама пошла заканчивать картину.

— Эх, была не была, — сказал я вслух и налил настойку в рюмочку, походившую на небольшой стаканчик.

Закусить решил творожком. Выпил, стал закусывать, и в этот момент услышал за своей спиной голос Андрея Сергеевича:

— Дмитро, что же ты без меня? Мне ведь тоже поправиться надо.

Он поставил передо мной свой стаканчик и положил в тарелку с творогом полдюжины соленых огурцов. Я налил в его стаканчик настойку, а в свою рюмку хотел не наливать.

— Давай, давай, — в приказном тоне сказал он. — Мне одному это все не осилить. Хозяйка и так житья не дает. Еще и ты меня будешь спаивать. Пополам, оно вроде и не так много.

Я засмеялся и сказал очень твердо, что в любом случае пью последнюю, но следом за «последней» выпил еще две. Андрей Сергеевич убрал пустой графин и поставил на стол полный. В этот момент появилась Татьяна Николаевна.

— Хватит тебе, черт рыжий, — сказал она мужу, — можешь ты остановиться или нет?

— Да мы с Димой хотели по одной. Ну, надо же опохмелиться после вчерашнего, — властно заявил свои права хозяин дома.

— Кабы по одной. Ведь пока дно не увидишь, не успокоишься.

— А мне совсем не надо, — сказал я.

— Нет. почему же, — забеспокоилась хозяйка, — одну-другую рюмочку обязательно выпей. Или не понравилась?

— Понравилась, понравилась, — говорил я, наблюдая за тем, как Татьяна Николаевна собирает на стол закуску.

Хозяйка выпила с нами, затем еще и еще. Когда Саломея вошла в дом, с готовой картиной, то застала нас поющими в три голоса красивую русскую песню.

— Дмитрий, — сказала Саломея, — вам пора идти, колоть дрова.

— Да? Сейчас, — мигом подчинился я и стал выбираться из-за стола. Ноги меня не слушались.

— Сиди. Да сиди ж ты, — говорил мне Андрей Сергеевич, — это она издевается.

— Совесть у тебя есть? — прикрикнула на Саломею Татьяна Николаевна. — Мы только распелись.

— Да не только распелись, как я погляжу, — сказала Саломея и, хлопнув дверью, вышла на улицу.

Я хотел бежать за ней, но вместо этого подхватил поющих своих собутыльников и голос мой залетел в такие выси и зазвучал так сильно, так пронзительно, так звонко, что без сомнения, выбежавшая из дома Саломея просто не могла его не услышать.

Мы не только спевали, но и мило беседовали. Андрей Сергеевич рассказывал в красках вчерашнюю историю.

— Я во время войны был подростком, нашел на поле винтовку с патронами и стрелял из нее по самолетам.

Получалось нечто вроде игры, он, как и вчера, умолк и ждал вопроса, и я, подыграв, задал ему этот вопрос:

— По немецким?

— А что, с земли разберешь, что ли, немецкий он или советский? По всем подряд. Мне в то лето и немцы, и наши, все надоели. Пять раз, поочередно, брали деревню. Выстрелы только затихнут, мать кричит: «Иди, корову паси». Только выведу, стрельба начинается. Я корову опять в хлев прятать. За себя не так боялся, как за корову. Она нас всех кормила. Я и теперешней своей коровой больше жизни дорожу. Она у меня, как в Индии, — священное животное.

Напившись хорошенько, Андрей Сергеевич стал жаловаться на брата, все по вчерашней программе:

— Бывало, ждешь Серегу в пятницу вечером и лисенок ждет. А он приедет только в субботу утром. Понятно, где ночь ночевал. Приедет и просит: «Андрюша, скажи моим, что приехал в пятницу, но очень поздно. А зачем мне это нужно, врать? И семью жалко. Скандалы-то, кому нужны? Вот и берешь грех на душу. Обманываешь лисенка, говоришь, что папка приехал поздно и не разрешил будить. Обманываешь его жену. И что ж выходит? Они чистые и хорошие, а мы грязные и плохие. Жена его брезгует, ко мне не ездит, все по морям, да по курортам. А Сергуня… Сергуня недавно водкой угощал, ихней, заморской. «Виськи из пиписьки» называется. Какая-то приторная, да и изжога после нее мучила. Отравленная, что ли была? Я так и не допил и допивать не стану, нехорошо от нее. Отец у меня был бандит, скотина, как напьется, все руки выкручивал. Теперь братишка Сергуня руки выкручивает. Научился у отца? Видел, что ли? Да ему всего два года было, когда тот погиб. А туда же, сволота, как выпьет, все руки за спину, давай крутить. Ну, что ты будешь делать?