Урод замечает это и ухмыляется.

– Даже не надейся, крошка. Фон Дервиза нет в пансионе. А ты думаешь, как я попал к тебе в комнату? Пришлось стащить у него ключ, – он что-то резко делает, и теперь я уже опрокинута на спину. Мои руки зажаты его рукой над головой, а ноги – его ногами.

Мой рот до сих пор закрыт его левой рукой. Я мычу и со всех сил кручу головой, чтобы издать хоть звук. Это вызывает у него лишь смех.

– Не сопротивляйся, тебе же хуже будет, – он наклоняется к моей груди, и я пользуюсь тем, что он отвлекся и со всех сил кусаю его за ладонь.

– Ах ты, сука! – шипит блондин, отдергивая руку. Я не успеваю и рта открыть, чтобы закричать, как мою щеку опаляет резкая боль.

Он ударил меня.

И тут же закрыл рот своим слюнявым вонючим ртом.

Слезы стекают по моим щекам, голова кружится, а во рту соленый привкус крови. Не знаю его, или моей.

Теперь его правая рука на моем горле. Он сжимает его так сильно, что, кажется, я сейчас задохнусь. Я начинаю хрипеть, и судорожно дергаться. Только тогда он отлипает от меня и криво улыбается, разглядывая мое зареванное лицо и наверняка посиневшие губы.

– Вот так, детка, знай, как опасно связываться со мной. Или ты даешь мне по хорошему, или я буду позволять тебе делать вдох не чаще одного раза в минуту. Для того чтобы не задохнулась, хватит, но жизнь раем не покажется.

Он псих. Он чертов псих.

И никто не поможет.

И не примчится мой Прекрасный Принц, чтобы спасти меня.

Воздух. Просто немного воздуха.

Наверное, он что-то видит в моих глазах, потому что в следующее мгновение я чувствую, как его схватка ослабляется, и я тут же судорожно пытаюсь сделать вздох.

Дождавшись, пока я надышусь, он вновь слегка сжимает мне горло и шепчет, склонившись прямо к уху:

– А теперь веди себя хорошо, и все быстро закончится, договорились?

Я слабее его. Я не могу победить. Не могу вырваться.

Но и сдаваться я не собираюсь.

Я слегка киваю, в знак согласия.

Все его тело расслабляется и напрягается одновременно. Он смеется:

– И подстилка ублюдка фон Дервиза стала моей подстилкой.

Его руки везде, его губы везде. Он задирает майку, мнет мою грудь, пытается залезть в трусы. В момент, когда он начинает стягивать одежду с себя, я понимаю, что больше нельзя медлить.

Резко поджав под себя ноги, я со всей силы толкаю его в грудь. Он явно не ожидает такого, потому что в следующее мгновение падает с глухим стуком на пол. Я знаю, что если он поднимется, мне не сдобровать.

Поэтому я кричу. Кричу так, как не кричала никогда в жизни. Голос срывается, но зажмурив глаза, я продолжаю кричать. Кто-то стучит в дверь, раздается шум и треск, но я кричу дальше. Я хочу потеряться в этом крике, хочу выкричать все то, что мне только что пришлось пережить.

Мне становится самой слишком громко от того, как сильно я кричу. И я зажимаю уши, но я кричу дальше. Кто-то обхватывает меня за плечи и зовет по имени. Я не хочу прекращать, не хочу, чтобы меня не услышали. Я не хочу замолчать и обнаружить, что никто не пришел, что я все также совсем одна в комнате с парнем, который пытается меня изнасиловать.

Крика больше нет. Это хрип. Хрип из моего горла. Кто-то баюкает меня и гладит по голове. Щека саднит. Теперь кто-то другой с холодными руками бережно осматривает мое горло, а затем обрабатывает по всей видимости мою рассеченную щеку. Почему она рассечена? Ах, да, кажется, у урода, были фамильные перстни.

Голоса, голоса. Урод утверждает, что не трогал меня. Нарышкин (блин, откуда здесь Нарышкин?) просит кого-то отвезти меня в больницу. Не хочу в больницу. Я мотаю головой. Тот, кто держит меня в руках заступается и говорит, что в больницу не надо, что-то про то, что белье на месте.

– Хочу к маме, – ною я через хрипы, которые до сих пор пытаюсь издавать.

– Ей нужно успокоительное. Она явно не в себе. Не может перестать кричать. А с ее повреждённым голосом, это вряд ли полезно, – обеспокоенно замечает феечка-воспитательница, кружа вокруг кровати.

– Да, конечно, сейчас, – обладательница холодных рук (кажется, это медсестра) чем-то шуршит возле меня. Я болезненно дергаюсь, когда она делает мне укол в плечо. – Ей надо отдохнуть. Но одну желательно не оставлять.

– Я останусь с ней, – говорит та, что все это время держала меня в своих руках.

– Уверена? – интересуется Нарышкин.

– Мы все останемся, – а это кто? Алекс?

– Да, и я побуду, – ну, Амины мне только здесь не хватало.

– Ребят, да вы чего? – урод смеется, а меня начинает трясти. – Это всего лишь девка. Она сама этого хотела, я же вам говорил. Вы кому поверите, другу из своего круга, или поломойке грязной?

– Заткнись! – шипит на него Сухостой, прижимая мое трясущееся тело к себе. Ух, так вот кто это. Хм, неожиданно. – Может она еще сама хотела ударить себя по лицу? А может она хотела душить себя так, что на шее останутся синяки от рук?

– Просто свали отсюда, – никогда не слышала столько агрессии в голосе Алекса, но сейчас он явно на грани. – Тебе еще повезло, что Дера нет здесь. Он бы за Марту уже от тебя мокрого места не оставил.

– Подожди, Алекс, как это свали? – о, точно Амина. – Нужно вызвать полицию. Он избил Марту, чуть не изнасиловал в ее собственной комнате, пока она спала. И просто свали?

– Так, давайте с этим вы разберетесь в коридоре, – медсестра еще раз трогает меня своими холодными руками, помогая уложить в кровать.

Когда голова касается подушки, а чужие руки пытаются меня заставить лечь, меня вновь охватывает паника.

– Нет, нет, нет! – я вырываюсь, но снотворное уже начинает действовать, и у меня нет сил сопротивляться. Я вновь начинаю кричать, издавая из себя лишь глухие стоны.

– Да что вы делаете?! – голос Амины раздается гораздо ближе. – Теперь она не сможет спать здесь. Давайте отнесем ее в комнату Дера, его все равно нет.

Кто-то берет меня на руки и несет. Я чувствую запах Красавчика, когда меня опускают на мягкую-премягкую кровать. Этот запах или, может, снотворное действуют на меня успокоительно, и я перестаю пытаться кричать.

Перед тем, как окончательно провалиться в спасительный сон, в голове мелькает мысль, что мой принц так и не пришел.

Он так и не спас меня.

Я медленно просыпаюсь, и отвратительные воспоминания о произошедшем вчера накатывают на меня тошнотворными волнами.

Переворачиваюсь на живот и стараюсь заглушить стон в подушке.

– Марта? – кто-то осторожно трогает меня за плечо.

Я резко дергаюсь и чуть не падаю с кровати, но меня успевают схватить за руку и притянуть обратно.

– Марта, это всего лишь я, Анна. Успокойся, пожалуйста.

Сухостой сидит рядом со мной на краешке кровати и обеспокоено смотрит на меня. Она помогает мне сесть.

– Как ты? – спрашивает она, когда я сажусь и начинаю удивленно озираться.

Я лишь киваю, пока не желая говорить.

Кажется, я в спальне фон Дервиза. Никогда здесь раньше не была. Спальня мало походит на мужскую – здесь все в бежево-молочных тонах и обстановка очень напоминает на наш родовой замок. То есть его родовой замок.

– Как твое горло? – вновь интересуется Анна, нахмурившись и осматривая меня.

Я открываю рот, чтобы сказать, что все нормально, но от туда не доносится ни звука.

В панике я хватаю себя за шею и вновь пытаюсь произнести хоть слово. Тишина. Ничего не получается. Мое горло отказывается воспроизвести хоть один малюсенький звук.

Заметив мою панику, девушка кладет руку на плечо и успокаивающе поглаживает:

– Марта, не волнуйся, врач предупреждала, что такое возможно, – она несколько мгновений колеблется, прежде чем продолжить: – Ты вчера очень много кричала. Так еще травмы… Ты можешь говорить шепотом, но только немного. Голос восстановится, не волнуйся.

– Мне нужно в ванную, – шепчу я, но Анна меня слышит.

– Конечно, я провожу тебя, – тут же кивает она.