– Но Анфиса Павловна права – папа бы расстроился, если бы узнал, что его дочь вынуждена жить в таких условиях, – он расстроенно морщится и тихо бормочет: – И чем только думала твоя мать?

– Папа? – мне не нравится, что слова о моей матери звучат с нотками осуждения, но все же мой мозг больше цепляется к тому, как он назвал моего отца. – Ты называл его папой?

Фон Дервиз пожимает плечами и немного смущенно кивает:

– Он растил меня с детства. Он был хорошим отцом, Марта. Лучше, чем мой настоящий.

– Хорошим?! – я смеюсь. Смеюсь резко и неприятно на слух даже для самой себя. – Возможно для тебя! Но не для меня! И запомни, фон Дервиз, – я приближаюсь к нему вплотную, задираю голову вверх и тыкаю ему в грудь указательным пальцем: – Можешь засунуть денежки моего отца себе в задницу!

С этими словами я разворачиваюсь и иду прочь.

Остаток дня проходит для меня, как в тумане. Я вроде что-то делаю, но не чувствую ничего. Я сижу всю самоподготовку рядом с Красавчиком, но даже не смотрю в его сторону. Он тоже молчит, не пытаясь со мной заговорить. Аннушка что-то тявкает со своей парты, но я ее не слушаю. Вроде она рассказывает о том, что скоро наконец-то приедет Амина и вышвырнет меня с этого места. Больно-то хотелось тут оставаться. Я села сюда, чтобы лишь позлить Красавчика, но сейчас мне хочется держаться от него подальше.

Он называл его папой.

Он сказал, что он был хорошим отцом.

Но не со мной. Со своей родной дочерью он не захотел быть хорошим отцом.

Он не захотел быть в принципе моим отцом.

Он ушел, не найдя меня.

И теперь я никогда не смогу назвать его папою.

Маленькая одинокая слеза срывается с моих ресниц, падая на стекляшку. Она расплывается по голубоватому экрану, размывая под собой очертания букв электронного учебника. Я смахиваю влагу быстрым резким движением. Но фон Дервиз все замечает. Я понимаю это, потому что когда я это делаю, то слышу с его стороны такой же резкий быстрый вдох. Вижу боковым зрением, как он поднимает руку и заносит ее над моим плечом, но затем одергивает и кладет на парту. Рядом с моей рукой. Так близко, что я чувствую ее тепло. Я не убираю свою. Хочу, честно. Но не могу. Мне нужна эта молчаливая ненавязчивая поддержка. Нужна от него.

Я так расстроена, что не нахожу в себе сил идти работать на кухню. Хорошо, что у меня осталась заначка с прошлого похода в виде пары батончиков и пакетика соленого арахиса. Перекусываю ими. Хочу отменить занятия с Алиской, но все же иду. Мне нужно подтягивать английский.

Она замечает, что со мной что-то творится, но ни о чем не спрашивает. А я не хочу говорить. Интересно, ее брат рассказал о том, что подслушал? Судя по тому, что ее отношение ко мне не изменилось – вряд ли. Мы занимаемся с ней уже час или два, когда я все же не выдерживаю и спрашиваю:

– Ты тоже называла его папою?

– Что? Кого? – растерянно смотрит на меня Алиса.

Я хочу забрать свои слова обратно, потому что не уверена, что хочу услышать ответ. Но все же решаюсь повторить вопрос:

– Моего отца. Ты тоже называла его папою?

Она хмурится, опускает взгляд и качает отрицательно головой:

– Нет.

– Почему? – внезапно мне становится страшно. Все мои ревнивые переживания отходят на задний план, когда я начинаю думать о том, что его садистские наклонности могли распространяться только на женский пол. – Он обижал тебя?

– Нет, нет, – качает она головой и смеется. Но смех ее какой-то грустный и ненастоящий. – Но и папой я его никак не могла начать называть. Для этого нужно было, чтобы он хотя бы знал, что я дочь своей матери.

– Что за бред? – а именно как бред все это и звучит. – Как это он не знал? Я ничего не понимаю.

– Моя мать скрывала, что она моя мать, понятно? Я жила с ней под видом ее племянницы от никогда не существующей, но все же трагически погибшей сестры.

– Но зачем? – я продолжаю задавать тупые вопросы, потому что до меня никак не доходит.

– Она никогда не признавалась, но здесь не сложно догадаться, просто сопоставив факты. В то же самое время, как она мною забеременела, она встречалась с фон Дервизом. Но выдать меня за его дочь она никак не могла. По моим волосам сразу понятно, что я явно не в его породу.

Я тоже сопоставляю в голове даты и факты и начинаю кое-что понимать. Алисе сейчас где-то тринадцать. Примерно столько же лет назад мама сбежала из дома вместе со мною.

– Получается, они уже встречались, когда мама еще была с ним?

– Не знаю,– пожимает плечами Алиса, как будто это самая малозначительная вещь, которая ее только может волновать. – Наверное, так и есть.

Я чувствую, что меня начинает мутить, но все же решаю узнать все до конца:

– Но она ведь потом все же рассказала ему?

– Да, незадолго до его смерти. Он, конечно, разозлился на мать. Но не потому что она спала сразу с моим и твоим отцом. А потому что врала и заставляла врать нас с братом. Он хотел и меня удочерить, но не успел. Он и правда, был хорошим человеком. Барон был очень близок с моим братом, воспринимая его как сына, но все же был добр и со мной.

– Понятно, – сухо отвечаю я, не желая больше продолжать разговор на эту тему. Меня поражает не только новость о том, что фон Дервиз старший изменял моей матери с матерью Красавчика (хотя, казалось, что уж от него еще можно было ожидать), но меня до глубины души возмущает отношение этой женщины к своей родной дочери.

Мы возвращаемся к нашим занятиям, но скоро их сворачиваем, потому что настроение у обеих испорчено. Тем более что мне нужно сегодня работать. Полы не ждут. Я прощаюсь с притихшей и как будто потухшей Алисой около своей комнаты. Она идет к брату. Быстро переодевшись и удостоверившись, что в коридорах никого нет, я бегу мимо наполненных вечерним смехом и разговорами жилых комнат. Останавливаюсь и перехожу на шаг только в коридорах учебного крыла.

Здесь тихо и темно. Мои шаги раздаются гулким эхом впереди меня. Теперь, когда мое разоблачение стало так близко, мне вдруг стало страшно. Я внезапно поняла, что если меня начнут задирать и унижать я не смогу переносить это так спокойно, как считала ранее. Знаю, что глупо. Что мнение окружающих важно лишь для тех, кто не уверен в себе. Но хочу я того или нет, я живу в этом социуме и зависима от него.

За своими размышлениями я не сразу замечаю, что кто-то за мной идет. Насторожившись, я прислушиваюсь. Шаги тяжелые, явно мужские. Достаточно громкие, значит, подкрадываться не пытается, что несколько успокаивает. Хотя настораживает то, что он идет вслед за мной. Маньяк? В закрытом пансионе?

Я заворачиваю за угол и прячусь в небольшой нише. Здесь стоит полумрак, так как я самолично вчера открутила лампу. Просто у меня в комнате постоянно перегорают лампочки, а жадный завхоз сказал, что будет выдавать мне их не больше одной в неделю. Вот и пришлось выкручиваться.

Шаги приближаются. Заворачивают за тот же угол, за который повернула я. Высокая, явно мужская фигура, останавливается. Ко мне внезапно приходит понимание, что этот человек преследовал меня. Моя первая реакция – затаится. Если это действительно маньяк, то есть шанс, что он не найдя меня пойдет искать другую жертву, что в принципе меня вполне устраивает. Но затем я думаю о том, что его жертвой может оказаться, например, Алиса. Или феечка-воспитательница.

Пока все эти мысли роятся как улей в моей голове, маньяк немного передвигается и оказывается спиной прямо около меня. Я издаю боевой клич и кидаюсь ему на спину. Что уж я хотела этим добиться, я не знаю. По всем законам кинематографа ничем хорошим для меня это закончиться не могло. Но тут сыграл то ли фактор внезапности, то ли то, что мой маньяк оказался не очень то и агрессивным. В итоге он падает на пол под тяжестью моего веса, а я, конечно же, вслед за ним. То есть на нем. Ну, вы помните, что я прицепилась к его спине.

– Марта, ты совсем, что ли сдурела? – кричит подо мной фон Дервиз.